Страница 7 из 218
— Анджела, — опять заговорил профессор, лениво крутя большими пальцами перед плотным округлым животом, — умный человек раздает пощечины не иначе как попарно. После первой пощечины твой неприятель вправе полагать, что тобою движет гнев, а не справедливость, вторая же пощечина в большинстве случаев рассеивает это заблуждение. Соответственно после первой пощечины жертва скорее способна дать сдачи, тогда как вторая убедительно подчеркивает серьезность наших намерений, таким образом, две пощечины всегда безопаснее, нежели одна. Наконец, нечетное число пощечин это слишком по-женски, иными словами, недостойно тебя!
Анджела слушала опустив голову. — Зенон, — сказала она, — раздавать пощечины не в моих правилах, но этот негодник совершенно вывел меня из равновесия.
Профессор улыбнулся и еще раз внимательно всмотрелся в полное лицо сестры, два красных круглых пятна над скулами которой молили о покое, взывали о помощи.
— Тем более поразительно, Анджела, что ты пытаешься действовать полумерами, — объявил он. — А ведь могла бы уже убедиться, что природа не терпит асимметрии. Птицы во время осенней линьки также теряют перья попарно, одно из правого крыла, другое из левого, дабы не нарушилось чуткое равновесие. — Он коротко и резко рассмеялся. — Анджела, сегодня ты нарушила равновесие в природе!
— Могу я принести чай господину профессору? — спросил стоявший у окна лакей.
Профессор бросил недовольный взгляд на все еще застывшего в положении «смирно» белобрысого лакея с побитым оспой лицом.
— Сперва станьте как-нибудь поудобнее, сделайте милость! — буркнул он. — Я уже неоднократно просил оставить в моем доме эту игру в солдатики. Вы бы лучше подняли с ковра сигару барышни, пока она не прожгла дырку побольше. Хорошо, благодарю!.. Гергей здесь?
— Я здесь, господин профессор, — отозвался шофер, все это время стоявший за спиной профессора, держа шапку в руке.
— Дайте сигарету, — не оглядываясь, попросил профессор. — «Симфонию»! И спичку. Не вздумайте вынимать эту вашу трещалку, не то я из-за вас нервнобольным стану. Теперь попрошу подать мне стул, вот сюда, к двери, где я стою…
Профессор опустился в черное кожаное кресло, откинулся на спинку и удобно положил руки на обтянутые кожей подлокотники. — Вот теперь, — обернулся он к лакею, — можете принести почту и мой чай! Сахар я положу сам. Да не забудьте про коньяк! — И он опять устремил пристальный взгляд на босоногого мальчика, тихо стоявшего у письменного стола; Балинт, не моргнув, выдержал долгий, изучающе-пристальный взгляд и свет, отражаемый двойным лбом; профессор повернул к сестре огромную яйцевидную голову. — Сядь, Анджела, и по возможности ни во что не вмешивайся! — попросил он. — Кто этот мальчик и как его зовут?
Анджела осталась стоять. — Сын нашей дворничихи Балинт Кёпе.
— Младший сын или старший?
— Не знаю, — отозвалась барышня, краснея, словно уличенная в том, что на ней дырявый чулок.
— За две недели можно бы и узнать, — заметил профессор. — Если мне память не изменяет, мы переехали сюда как раз две недели назад. — Он вопросительно поглядел на мальчика.
— Я младший, — сказал Балинт звонким чистым голосом.
Слегка обрюзглое, неподвижное лицо профессора при звуках этого свежего мальчишеского голоса внезапно оживилось. — Прекрасно, — сказал он. — Я тоже был младший. Твой старший брат жив еще?
Балинт недоуменно поглядел на него. — Слава богу, жив.
— При чем здесь бог? — проворчал профессор. — Гергей, подайте мне пепельницу, а потом поглядите, что делает на кухне этот бездельник и не выпил ли он мой коньяк. — Его глаза вновь устремились на Балинта. — Так вы оба здоровы?
— Слава богу, — кивнул мальчик.
— Вы бедные?
Балинт уткнул глаза в пол, подумал. — Да, — отозвался он наконец.
— А сейчас почему боженьку не поминаешь? — насмешливо спросил профессор. — Ну, все равно, со временем отвыкнешь. Главное-то ведь, что оба вы здоровы, верно? Болеет только дурачье, сын мой! А ну, тащи сюда стул и садись со мной рядом.
Балинт уперся глазами в землю. Профессор, подождав немного, спросил: — О чем раздумываешь? — Балинт чуть заметно покраснел. — Я лучше постою.
— Что ж, ладно и так, — согласился профессор. — За что ты схлопотал затрещину-одиночку?
В эту минуту, сопровождаемый Гергеем, вошел с подносом лакей; пока он ставил поднос на чайный столик, а затем, налив в чашку чай, покатил столик к профессору, у Балинта хватило времени справиться немного с пережитыми волнениями и выловить среди беспорядочно проносящихся мыслей одну, за которую можно было ухватиться, словно за соломинку. Балинту явно стало легче с тех пор, как появился профессор; его заляпанный жиром, вкривь и вкось застегнутый жилет как-то сразу заставил мальчика позабыть о собственных обтрепанных штанах и босых ногах, тонувших в толстом и мягком, таком непривычном на ощупь ковре, о том, что вокруг него полно неведомого назначения вещей, имеющих странные формы и даже запахи. Балинт видел, что профессора все здесь боялись и тянулись перед ним с поклонами, трепещущими в напрягшихся спинах, словно вполне допускали, что он в любую минуту может свернуть шею, однако именно этот непонятный, но явный страх тех, кто преследовал его, пробудил в душе мальчика доверие и даже симпатию к «его милости» в засаленном жилете и с яйцевидной головой. Смысл профессорских речей, правда, не совсем доходил до него, зато он отлично улавливал проглядывавшую из-за них шутку, игру. Балинт понимал также, что бить его больше не станут, но все-таки сердце его тревожно сжималось: разве согласится теперь профессор устроить его на завод! А без этого — как помочь матери?
— Ну-с, так за что же получил ты вдовицу-пощечину? — опять спросил профессор, вылив в чай половину принесенного ему коньяка и медленно помешивая длинной стеклянной палочкой для лабораторных работ. Шофер опять встал позади его кресла, лакей отошел к окну. — Значит, выступить с сообщением не желаешь?
Балинт молча смотрел перед собой.
— Я спрашиваю, за что ты получил пощечину, — в третий раз повторил профессор без признака нетерпения и на минуту прикрыл глаза, такие же серые и выразительные, как у Балинта. — За что тебе досталось?
— Барышня лучше знают, — тихо отозвался мальчик.
Профессор энергично покрутил головой. — Я от тебя хочу услышать, за что ты получил ее.
— Ни за что, — помедлив, ответил Балинт.
Профессор с минуту размышлял. — Угу, — пробурчал он, — надо полагать, он желает довести до моего сведения, что получил пощечину ни за что, иными словами — не заслужил ее. Ну, а барышня за что ее дала тебе?
— Это уж пусть они скажут.
Коротко, резко хохотнув, профессор повернулся к сестре. — Моему адъюнкту поучиться бы у него логике! Сядь же, Анджела! И скажи, за что все-таки ты дала пощечину-одиночку — метод, достойный всяческого осуждения! — этому отроку?
Анджела и на этот раз осталась стоять. От возмущения и стыда на ее добродушном, полном лице сильней выступили круглые красные пятна, глаза за стеклами пенсне стали влажными.
— Этот негодник сведет меня с ума, — с отчаянием воскликнула она, — я уже просто не владею собой! Ведь лжет как по-писаному, я в жизни не видела ничего подобного.
— Сядь, Анджела, — проговорил профессор, — сядь и закури сигару, никотин успокаивает нервы. Я так и не осведомлен еще, за что ты ударила ребенка.
— Зенон, я уеду отсюда, — истерически закричала барышня, — с этим негодяем я под одной крышей не останусь!
Профессор круто повернулся к шоферу. — Скажите, Гергей, что здесь происходит? Почему в этом доме решительно никто не удостаивает меня ответом? Спросите-ка вы барышню, может, она хоть вам соблаговолят объяснить, за что раздает пощечины?
Анджела вне себя бросилась к двери. — Гергей, — невозмутимо проговорил профессор, — подайте барышне сигару и дайте ей прикурить.
Шофер, держа в руке длинную «вирджинию», растерянно смотрел то на профессора, то на решительно направившуюся к двери сестру его. Между тем и лакей уже семенил за барышней с зажженной спичкой в руке, другой рукой прикрывая пламя от встречного потока воздуха. Профессор, сцепив на животе изъеденные кислотой пальцы, молча наблюдал за ними. У двери Анджела внезапно обернулась и — точно так же, как час тому назад веснушчатый соседский мальчишка, — указала на Балинта.