Страница 60 из 168
«Черный Эйтр[7]», от которого вся желчь в человеческом теле начинает кипеть, прорываясь гейзерами наружу. «Аква Тофана[8]», страшное порождение какой-то сицилийской ведьмы, от которого жертва съеживается, теряя волосы и зубы, пока не превращается в сухую головешку… Впрочем, нет, здесь ей наоборот потребуется что-то невзрачное, такое, чтоб Гаррота тихо испустила дух, не забрызгав своими потрохами Малый Замок. Может, просто лошадиная доза стрихнина? Барбаросса мысленно кивнула сама себе. Она еще решит это. Позже. Время еще есть, тем более, что крошка Гарри — не из тех, кто бежит впереди рысака, она долго запрягает и едва ли сама решится на активные действия в ближайший год…
А еще Ламия.
Чертова ледяная красавица, которая будто и живет в Малом Замке с прочими «батальерками», но при этом будто бы существует в своем обособленном мире, который невозможно поколебать или нарушить даже если начать стрелять у нее над ухом из пистолетов. Никто не знает, чем она занимается целыми днями, где пропадает, какие занятия посещает. Кажется, никто и не спешит узнавать. Стоит только Ламии где-нибудь появиться, одарив мир улыбкой, красивой, как свежий цветок дурмана, и холодной, как змеиная кровь, и вокруг нее возникает кокон из удушливой тишины — всем окружающим сукам делается не по себе и они спешат прыснуть в разные стороны. Чертова снежная королева… Ничего, утешала себя Барбаросса, в мире нет крепости, в стенах которой нет ни единого шаткого камня. Она найдет способ справиться и с Ламией, дай только время. В ее распоряжении еще восемь месяцев до Вальпургиевой ночи и еще целых двенадцать после. Если только…
Гомункул кашлянул, привлекая к себе внимание.
— Допустим, твои надежды сбудутся и Каррион одержит верх над Гастой — убьет ее или заставит убраться прочь из ковена. Каррион станет следующей хозяйкой «Сучьей Баталии» после Веры Вариолы и исполнит твои мечты, назначив тебя сестрой-капелланом. При этом Котейшество, конечно, станет сестрой-кастеляном, по крайней мере, именно такая роль отводится ей в твоих мечтах. Смелая надежда, но отнюдь не несбыточная. Но неужели ты столь глупа, что не в силах смотреть не на год вперед, а на два?
— Что? — Барбаросса ощутила зловещий гул в ногах, — О чем ты?
Гомункул взглянул на нее через стекло — колченогий уродец с темными, как угольки, глазами, от взгляда которых на душе делается неуютно и сыро.
— О чем я? Ты ведь не такая тупая пизда, какой хочешь казаться, Барби. Через два года вы обе с Котейшеством станете «пятерками». От остальных своих сестер, полагаю, к тому времени ты успеешь избавиться, так или иначе. Ты ведь способная девочка. И очень упорная, как я мог заметить. Но от нее не избавишься ни за что. Скорее, самой себе отгрызешь голову. Это значит, через два года вы с ней окажетесь в такой же ситуации. Одной из вас суждено будет возглавить ковен, а другой… Кто из вас будет другой? Ты ведь уже думала об этом? Наверняка думала, и не раз…
Барбаросса рывком поднялась на ноги — в ее избитое излохмаченное тело Ад мгновенно влил столько адских энергий, что даже в глотке затрещало, будто там полыхнул небольшой, из смолистых бревен, костер. На какое-то время даже боль как будто бы отступила, растворившись в ее гневе.
— На что ты намекаешь, чертов гнилой послед?
[1] Вильдфанг (нем. Wildfang) — дословно «сорванец».
[2] «Саксонское Зерцало» — сборник древнегерманских законов, изданный в 1221-м году и использовавшийся на протяжении нескольких веков.
[3] Диестро — ученик испанской школы фехтования «дестреза».
[4] «Mandoble», «arrebatar» — разновидности ударов, принятые в дестрезе — от плеча и от кисти.
[5] Пино III Орделаффи (1436–1480) — итальянский кондотьер, отравивший двух своих жен, их любовников, а также собственную мать.
[6] Здесь: примерно 7 000 кг.
[7] Эйтр — в скандинавской мифологии вещество, полученное от соприкосновения ледяных осколков Нифльхейма и искр Муспельхейма, которое могло использоваться для созидания, но одновременно представляло собой сильнейший яд.
[8] Аква Тофана (Aqua Tofana) — мифический яд, изобретенный Джулией Тофана в XVII-м веке.
Глава 6
Гомункул улыбнулся, склонив голову на бок. Он выглядел как младенец, которого утопили в пруду и которого хорошенько успели обглодать мелкие твари — карпы и окуни.
— Во имя архивладыки Белиала, не кипятись, Барби, иначе разбудишь всех своих сестер.
— Мне осточертели твои блядские намеки, Лжец. Я уже сказала тебе, я не сплю с Котти! Мы с ней…
— Подруги. Я помню, — Лжец неуклюже прижал свои лапки к кривой бочкообразной груди, в том месте, где у человека располагалось бы сердце, — Старые приятельницы и компаньонки. Вот только некоторые мысли о ней ты никогда не доверила бы своим сестрам, не так ли?
— Тебе-то откуда знать, о чем я думаю? — тяжело дыша, спросила Барбаросса, чувствуя злую пульсацию в кулаках, — Ты тайком читаешь мои мысли, так ведь? Влез мне в голову?
Лжец вновь фыркнул, но уже более уважительно.
— Я не читаю твои мысли, Барби. Ты эманируешь ими во все стороны, точно старый травемундский маяк[1] ненастной ночью!
— Я… Что?
Она рассылает всему миру мысли о Котейшестве? Барбаросса с трудом удержалась от того, чтобы инстинктивно сдавить виски. Никчемная попытка. Мысль — столь тонкая субстанция, что сдержать ее могут только чары, не поможет даже глухой шлем вроде того, что вынужден был носить ее давешний знакомый вельзер.
— У нее глаза цвета гречишного меда. Ты каждый раз думаешь об этом, когда видишь их, но ни разу не сказала этого вслух, боишься, что Котейшество рассмеется в ответ. У нее роскошные волосы, которым ты внутренне завидуешь. В твоем Кверфурте все носили засаленные колпаки или чепцы из рогожи, чтоб едкий дым не въедался в волосы, а стриглись коротко, на два пальца, потому каждый раз, когда она по утрам сидит на своей койке и втыкает в свою шевелюру шпильки, тебе каждый раз хочется попросить ее разрешить тебе это сделать. Один раз ты почти решилась, но рядом как раз проходила Холера и так на тебя посмотрела, что ты выругалась и нарочно сплюнула на пол, будто ни о чем таком и не думала. Ее нижние рубашки пахнут цыплячьим пухом, анисом и майским утром — ты знаешь это потому что тайком нюхаешь их, когда сестры затевают стирку и ты думаешь, что тебя никто не видит…
Ее ноги все еще были слишком слабы, чтобы выдерживать вес тела. Барбаросса покачнулась — как те эльзасские пидоры, что вышагивают на ходулях во время своих чертовых торжественных парадов.
Барбаросса протянула к мешку скрюченные пальцы и лишь тогда заметила, что преодолела разделяющие их несколько шагов, напрочь позабыв про боль в истерзанном рапирой теле. Целительная сила ненависти сотворила еще одно маленькое чудо.
— Ах ты мелкий сучий херов…
Она так и не успела коснуться банки, потому что из прорехи в мешковине на нее внимательно уставился маленький, темный и внимательный, глаз.
— Спокойно, мейстерин хекса, — буркнул Лжец, — Я ни хера не читаю твои мысли. Лишь то, что ты сама выплескиваешь наружу. И это, черт возьми, были не самые затаенные сокровища твоей памяти, а? Твои мысли постоянно блуждают вокруг нее, при том, что ты даже можешь этого не осознавать.
— Да ну?
Гомункул кивнул.
— Некоторые мысли почти плавают на поверхности, разглядеть их не составляет труда. Другие похожи на обломки кораблей, погребенных на морском дне, укрытые многими центнерами тины и песка. Иногда, когда ты в ярости, я почти отчетливо вижу одну и ту же картину. Твои мысли возвращаются к ней, будто к дому, всякий раз, когда ты думаешь о Котейшестве, ощущаешь злость, досаду или вину… Рассказать, что я вижу?
Нет, подумала Барбаросса. Заткни эту чертову дырку на своем лице и никогда больше не распахивай, иначе, клянусь всеми кострами Преисподней, я выпотрошу твое слизкое маленькое тело и…