Страница 42 из 168
Прошло менее полутора лет с тех пор, как Барбаросса повесила свою койку в одном из углов общей залы, рядом с койкой Котейшества, но ей казалось, что именно тут, в этой захламленной и тесной комнатушке с закопченными от ламп потолками, рассохшимися рамами и скрипучими досками на полу, она провела куда большую часть своей жизни, чем в далеком Кверфурте.
Это здесь они сообща перевязывали окровавленную Гаргулью, когда той вздумалось одним прекрасным вечером сигануть наружу прямо сквозь оконную раму, едва не гильотинировав себя. Это здесь они откачивали Холеру, закинувшую в пасть смертельную дозу спорыньи, заблевавшую половину залы и почти успевшую испустить дух на их руках. Здесь, переругиваясь, двигали мебель, пытаясь пойти последний закатившийся невесть куда талер, когда оказалось, что не на что купить даже хлеба.
Поднимаясь по лестнице, Барбаросса не слышала из общей залы ни привычного гомона голосов, возвещающего очередную свару, ни смеха, ни прочих звуков, обыкновенно окружавших «Сучью Баталию» в минуты отдыха, одно только сонное бормотание оккулуса.
Оккулус включен? Как странно. Обычно Гаста не позволяла его включать, берегла силы заточенного внутри демона. Включать хрустальный шар дозволялось обыкновенно лишь по исключительным случаям — да в те разы, когда Гаста по какой-нибудь надобности покидала замок, оставив младших сестер на хозяйстве…
Бывали здесь и веселые времена, вспомнила Барбаросса. Как-то раз Котейшество, Ламия и Саркома, самые сильные ведьмы-«тройки», объединились в канун Литы[10], чтобы вызвать демона-предвестника, сулящего открыть им будущее. Каждая из «батальерок» в свое время изучала в университете астрологию, аэромантию, тассеографию и антропомантию и каждая из них неизбежно разочаровывалась в результатах предсказаний. То ли адские энергии нарочно спутывали результаты, не допуская четкого ответа, то ли в чарах был сокрыт невидимый дефект, вся эта замшелая прадедушкина херня не смогла бы даже предсказать дождь после обеда. Нет, в этот раз Котейшество, Ламия и Саркома подготовились как надо.
Нашли где-то в Унтерштадте печень отцеубийцы, купили в Руммельтауне толченого асфоделя, рябиновой коры, известки и царской водки. Гаргулья натягала им прорву дохлых крыс, в обилии обитавших вокруг Малого Замка, которых они варили в огромном казане три дня напролет, наполнив зловонием весь замок и едва его не спалив.
Были и другие ингредиенты, которых Барбаросса не знала и не хотела знать. Все они добывались сестрами — выменивались, покупались или похищались — и все шли в ход. Общее дело удивительным образом сплотило их. Пожалуй, это были три самых тихих и мирных дня в Малом Замке за все время его существования. Каждая хотела знать, что ждет ее в будущем, даже сучка Холера на какое-то время перестала пропадать в Гугенотском квартале, пристально наблюдая за ходом эксперимента и принимая в нем посильное участие.
Днем ритуала было двадцать четвертое июня. Они собрались в общей зале, потушив все лампы и тщательно задрапировав шторами окна. Шустра изнывала от любопытства, пытаясь принять в нем участие, и охотно отдала бы старшим сестрам пару собственных пальцев за такую возможность, но ее вместе с прочей прислугой заперли в чулане. Следом пришлось изгнать и Гаргулью — с ее участием число ведьм в комнате достигало семи, а это неблагоприятное число для чар любого рода. Кажется, она особо и не расстроилась — иногда Барбаросса вообще сомневалась в том, что интеллект сестры Гаргульи сильно отличается от интеллекта тех мышей, на которых она охотится по вечерам.
Котейшество откупорила бронзовую бутыль, в которой клокотало сваренное ими зелье, и… Демон взмыл из своего сосуда, рассыпая трещащие искры, точно римская свеча. Рычащий, воющий не то от боли, не то от ярости, он был похож на миниатюрного человечка, охваченного огнем, извергавшего из себя абракадабру на диалектах демонического языка. Сестры попытались поймать его тюфяками и подушками, но лишь превратили их в дымящиеся тряпки да запятнали сажей и ихором покрытые свежей побелкой стены. В высшей точке своей траектории демон-предсказатель заверещал и лопнул, превратившись в четыре стремительно несущиеся вниз кометы. Одна из них досталась самой Барбароссе, оставив на животе чертовски болезненный ожог, подживавший еще две недели, одна опалила ухо Холере, третья едва не спалила заживо Саркому, а четвертая… Четвертая досталась сестре Каррион, невовремя заглянувшей в общую залу с целью узнать, что за вертеп в ней происходит.
Ритуал предсказания не обернулся добром для его участниц. Каррион, обыкновенно не вмешивавшаяся в дела воспитания, в этот раз сделала исключение, лишив весь ковен вина на следующий месяц и определив каждой из «предсказательниц» по двадцать плетей. По иронии судьбы, отвешивать плети определено было Гаргулье, изгнанной из круга сестер на время ритуала, а уж ее рука жалости не ведала…
Забавный вышел фокус. «Предсказание» оказалось никчемным, но, вспоминая его, сестры-«батальерки» еще долго хихикали, потирая исполосованные спины.
Случались здесь и прочие истории, которые приятно было вспомнить. Вроде истории с Острицей, которую в наказание за какой-то проступок загнали в колодец и продержали там всю ночь, а когда она выбралась, то была фиолетовой и похожей на утопленницу. Или та история, когда Холера нацепила на себя диадему, не зная, что та из настоящего серебра — то-то паленой свининой воняло во всем замке…
Но все эти истории почти мгновенно выветрились у нее из головы, едва только она преодолела лестницу. Общая зала была ярко освещена, ей не показалось с улицы, и это были не привычные ей масляные лампы, распространяющие удушливый смрад мертвых китовых туш. Это были зачарованные хрустальные колбы, висящие на потолке — и не одна, не две, а все шесть!
Свет! Во имя всех блядей и девственниц, сколько света! Что за праздник снизошел на Малый Замок среди октября, если сестры решились зажечь колдовские лампы? До Вальпургиевой ночи как будто бы еще далеко…
Каждая такая колба представляла собой миниатюрный стеклянный сосуд, напомнивший ей уменьшенную банку с гомункулом, только внутри помещался не недозревший человеческий плод, а крохотный демон, похожий на раздувшегося садового слизня. Сегодня все мне напоминает о гомункулах, подумала Барбаросса, вынужденная прищуриться, чтобы что-то разобрать, о блядских гомункулах и их никчемных банках. Кажется, в мешке у нее за спиной тихонько хихикнул Лжец.
Демоны в стеклянных колбах даже и демонами-то не были, всего лишь слабосильными духами воздуха, собратья которых, должно быть, в адских чертогах играли роль мошкары, но света давали много, чертовски много. Не по своей воле, разумеется. Чары Махткрафта, передающиеся через густую паутину проводов в Малый Замок, проникали в стеклянные колбы, пронзая заключенных внутри демонов, заставляя их дрожать в судорогах, выделяя свет и тепло. Чертовски мудро устроенная штука. В ее родном Кверфурте даже в ратуше не было таких ламп, там все еще палили жир и свечи, пятная низкие потолки.
Единственным неудобством было то, что сотрясаемые судорогами демоны, заключенные в свои стеклянные пыточные камеры, помимо света и тепла производили и звуковые колебания — тонкий, на грани слышимости, писк. Должно быть, медленно сжигавшие их чары Махткрафта причиняли им боль. Если и так, Барбаросса не собиралась их жалеть. Она сама порядком выхлебала боли за сегодня — и хер его знает, сколько еще осталось в бочке…
— «Сучья Баталия» что, дает сегодня бал? — осведомилась она, заходя в залу, — А сестрицу Барби и предупредить забыли?
— Можно подумать, если мы устроим бал, ты сподобишься снять свои штаны, смердящие точно дохлая лошадь, — отозвался из залы знакомый голос.
— Если Гаста заметит, что вы палите свет почем зря, ты вскоре сама запахнешь не лучше, крошка Сара.
Саркома хихикнула. Любительница острот, тонких и изящных, как стилет, она умела ценить и грубоватую шутку. А может, это было просто попыткой проявить уважение к старшей сестре и ее кулакам. Впрочем, это сомнительно — уважение у Саркомы…