Страница 159 из 168
Херня. Это так не работает. Это гомункул, Барби, комок плоти, подобие жизни в котором достигается искрой адских чар. Это даже не человек, хоть и умеет сходную анатомическую форму. Маленький, но тонко устроенный механизм сродни музыкальной шкатулке, механизм, который не починить твоим грубым пальцам, даже будь они целы.
Бедный маленький Лжец.
Ничтожное зерно жизни, исторгнутый чем-то чревом комок. Но не прикопанный в канаве, как это иногда случается с такими комками, не пущенный на амулеты и не сожранный крысами. Упрямый комок, державшийся за жизнь своими крохотными маленькими ручонками. И находивший возможность неустанно язвить ее самым болезненным образом…
— Попробуй поцеловать его, — посоветовала Тля, внимательно наблюдая за тем, как Барбаросса крутит в руках банку, — Он похож на лягушку, может этот фокус и сработает. А мы вас одним махом и обвенчаем, а?
Он ничего им не рассказал. Мог заслужить пощаду, если бы выложил все без утайки — про старика, про демона, про их с сестрицей Барби уговор. Но предпочел издохнуть, осыпая этих сук бранью. Мелкий жалкий ублюдок, который оказался смелее и крепче многих других ублюдков, которых она встречала, куда более сильных.
Она так и не успела поделиться с ним кровью, вспомнила Барбаросса. Боялась, что это создаст между ними связь, как предупреждала Котейшество, а она всегда боялась связываться с кем бы то ни было крепче, чем следует. Старалась жить как Панди, ветренная воровка, которую не привязать ни бечевкой, ни веревкой, ни даже просмоленным канатом, и которая мгновенно полоснет ножом если попытаешься привязать к ней хотя бы нитку… А потом она встретила Котейшество — и поняла, что эту веревку не будет резать ни за что на свете, пусть даже Ад всеми своими лапами тянет за нее, затягивая в свои страшные чертоги…
Не зная, зачем это делает, Барбаросса провела заскорузлыми руками по разбитому в кровь лицу. Перепачканные золой бинты впитывали кровь как губка, но ей удалось собрать в горсть немного алой влаги. Вышла одна большая капля, черная как карбункул. Барбаросса уронила ее в банку, рассеянно наблюдая, как та стремительно тает, смешиваясь с мутным питательным раствором, превращаясь в легкую взвесь. Лжец не встрепенулся, как она втайне ожидала, не втянул в себе бледно-розовый туман. Его лицо осталось пусто и спокойно, единственный оставшийся глаз смотрел мимо нее.
Прощай, Лжец, подумала она. Ты был мелким хитрым ублюдком, но я надеюсь, что адские владыки отведут тебе в своих чертогах теплый уголок, где тебе не станут досаждать. По крайней мере, более удобное, чем чертов кофейный столик в блядской гостиной…
«Сестры Агонии» наблюдали за ней, посмеиваясь и толкая друг друга локтями. Не просто пялились, как скучающие сучки за университетским корпусом, наблюдая, как кого-то вколачивают лицом в землю — впитывали ее боль, точно изысканное вино. Смаковали каждый глоток. Вот уж кто точно оценил бы кровь сестрицы Барби на вкус…
— Довольно, — холодно и кратко произнесла Фальконетта. Единственная из всех равнодушная к происходящему, она походила на статую из пепла, какую-то причудливую театральную декорацию, которую спрятали в чулан до лучших времен, но позабыли, — Не станем тяготить сестру Барби своим обществом сверх положенного.
В руке у нее появился пистолет — тяжелый голландский бландербасс, массивный как мушкет, у которого отпилили приклад и добрую половину ствола. Невозможно было представить, как эта штука укрывалась под серым камзолом, обтягивающим тощую фигуру Фальконетты, состоящую из одних только острых, неправильно сросшихся, костей, но наверняка эта штука появилась не из воздуха.
Барбаросса ощутила секундное головокружение — словно все те удары, которыми «сестрички» осыпали ее голову, только сейчас дошли до цели, слившись в один-единственный сокрушительный хук. В ушах тонко и мягко запело, мир пред глазами помутнел, не то потеряв некоторые оттенки, не то приобретя новые.
Барбаросса ощутила, как обожгло душу. Не страхом смерти — этот страх она хорошо знала — чем-то холодным и влажным. Точно она накинула на обгоревшие плечи чей-то чужой дорожный плащ, тяжелый и мокрый.
Пошатываясь и давясь кровью, она поднялась на ноги. Эти шалавы никому не смогут похвастать, что застрелили сестру Барбароссу, стоящую на коленях или валяющуюся на полу, точно сверток грязного белья. Нет, суки. Вам придется выстрелить мне в лицо. И черт бы вас побрал, это лицо вы запомните на весь остаток своей жизни, потому что оно будет ждать вас в Аду, вы, дранные козлоебские гнойные дырки…
Кажется, она слышала скрип пальца Фальконетты на спусковом крючке.
Бандербасс смотрел ей в лицо, она отчетливо видела, как в его широком стволе колеблется, испуская едва заметный дымок, зыбкий клубок марева. Демон. Там, запертый в стволе, сидит терпеливый демон, послушный воле Фальконетты, который выскочит оттуда со скоростью молнии и разорвет ее на части. Или придумает кончину похуже, как для Атрезии или Диффенбахии…
Барбаросса ощутила, как ноют уцелевшие зубы.
Наверно, это похоже на падение в потухшую угольную яму, успела подумать она. Не будет даже грохота. Просто щелчок курка — и долгое, долгое падение.
Это не так уж страшно. В детстве она не раз падала в отцовские ямы, иногда случайно, иногда нарочно, бравируя перед младшими братьями и сестрами. Надо лишь сгруппироваться и держать рот закрытым, чтобы не наглотаться сажи.
В этот раз все будет так же. Только в конце будет ждать не приятная прохлада и хрустящая под ногами зола, а раскаленные адские моря, полные кипящей меди и ртути…
— Стой, — Жевода вдруг подняла руку, нарушая это долгое, зудящее, страшное последнее мгновение перед выстрелом.
— Что? — безучастно спросила Фальконетта. Пистолет в ее руке должен был весить по меньшей мере пять пфундов[2], но она держала его в руке так же легко, как прежде держала невесомый веер. Ствол, глядящий в лицо Барбароссе, не отклонился даже на волос, — Что такое, Жевода?
— Твоя чертова мортира, Фалько. Она же зачарована?
Фальконетта медленно опустила голову, что должно было означать кивок.
— Да.
— Ну вот, — Жевода поморщилась, — Шпики из магистрата, обнаружив тело, быстро притащат демонолога. Твою пушку слишком хорошо знают в Броккенбурге, вот в чем дело. Он живо возьмет след.
— Мы же так и хотели? — невнятно осведомилась Катаракта. Выудив из рукава швейный набор, она проворно зашивала себе щеку, сплевывая кровью на пол и кривясь от боли, — Все суки в Броккенбурге должны знать, что это мы прикончили Барби!
— Они и будут знать, — с досадой бросила Жевода, — Как будто я случайно в трех трактирах вчера обмолвилась, что мы объявили крошке Барби Хундиненягдт! А уж «Камарилья Проклятых» точно растрезвонит об этом до самого Оберштадта.
— Они все поймут! — мертвые змеи на плечах Тли дернулись, когда та тряхнула головой, скаля зубы, — Все хорошенькие цыпочки Броккенбурга сообразят, что мы разделались с «батальеркой», причем с самой страшной из них. Что мы плевать хотели на Веру Вариолу и не боимся вендетты! Мало того, мы настолько отчаянные суки, что сделали это посреди «Хексенкесселя»!
Жевода нетерпеливо и зло кивнула.
— Они и поймут, будь уверена. А тем, кто не поймет, мы разъясним сами. Но втягивать в это дело магистратских шпиков не стоит. Эти-то прижгут нам пятки. Сами знаете, эти стервецы тащат на дыбу ведьму даже за то, что она неправильно высморкалась.
— Что тогда? — беспокойно спросила Катаракта, — Мы не убьем ее?
— Убьем, конечно. Но только не так, чтобы нас прихватил на этом деле магистрат. Каким-нибудь другим способом.
Резекция молча кивнула и поднялась на ноги, вытаскивая из ножен свой кацбальгер. Это была широкая полоса стали с S-образной гардой, по своему устройству не более изящная, чем мясницкий нож. Дьявол. Барбаросса представила свою кровь на этом лезвии и ощутила досаду. Смерть от пули — пристойная смерть для ведьмы, но быть изрубленной, точно кусок колбасы?..