Страница 160 из 168
Жевода досадливо поморщилась — видно, тоже успела представить эту картину и сочла ее не очень изящной.
— Сядь, Рез. Есть способ получше. Смотрите.
Из заплечного мешка она достала тяжелый пистолет с колесцовым замком, удивительно громоздкий и грубо сработанный. Бландербасс Фальконетты тоже не был образцом миниатюрности, но, по крайней мере, выглядел зловеще и красиво, как полагается хорошему оружию, в нем была заключена смертоносная элегантность. Этот же… Черт. Этот выглядел как рухлядь, выкопанная из могилы какого-нибудь нищего гусара, растерзанного демонами при Гуменне триста лет назад. Неказистое и неудобное деревянное ложе, неровный ствол, грубый спусковой крючок…
Тля фыркнула, не скрывая презрения.
— Что это за херня, Жевода? Твой прадедушка завещал тебе свои игрушки?
Жевода осклабилась.
— Меньше клацай зубами, пизда. Это называется бандолет.
— Это называется «кусок старого говна», сестренка. Но если ты придумала более удачное название…
— Это флинта и она стреляет как флинта, ясно? Что ты хочешь на ней увидеть — клеймо Рекнагеля? Может, сразу королевского саксонского арсенала?..
— Бьюсь об заклад, ты купила эту дрянь в Руммельтауне, — буркнула Тля, не скрывая досада, — И, верно, круглая дура, если выложила за нее больше трех талеров! Не боишься, что эта штука разорвет тебе морду?
— Не больше, чем боялась твоя мамаша, когда твой папаша стащил штаны! — огрызнулась Жевода, — Это оружие на один раз. Пальнуть — и вышвырнуть нахер в колодец. Зато ни один демонолог не отследит!
— Демонолог? — Катаракта щелкнула зубами, перекусывая нитку, — Черт, эта твоя херова аркебуза зачарована?
— А ты послушай, — Жевода недобро улыбнулась, протягивая ей свое оружие, — Мож и услышишь чего?
Они все на миг прикрыли глаза, даже Резекция и Эритема. Как херовы ценительницы музыки на концерте, зло подумала Барбаросса, внимающие чарующим звукам мюзета[3]. Но теперь она уже и сама чувствовала — отчетливо, несмотря на тяжелый гул в ушах…
Жеводу не обманули на рынке. Пушка, которую она купила, была куском ржавого дерьма, которое стыдно именовать флинтой, но демон… Демон внутри был самый что ни на есть настоящий.
Она ощутила его не сгустком энергии, стиснутым до размеров крохотной искры, как это обычно бывало с мелкими адскими духами, заточенными в морозильные шкафы, лампы и телевоксы, скорее, обжигающе горячим тромбом, забившим канал ствола. Или пауком, подумала она мгновеньем позже. Злобным земляным пауком в своей норе. Существом с тысячами острых зубов, которому не терпится пустить их в ход. Так не терпится, что его дрожь — дрожь разъяренного голодного существа — передается пистолету, заставляя его мелко дрожать в руке Жеводы.
Не просто комок меоноплазмы, вдруг поняла Барбаросса, испытывая нехорошее жжение в ладонях, будто на короткий миг прикоснулась к этому пульсирующему адским жаром существу незащищенными руками. Голодная, злобная, чертовски опасная тварь, злости в которой хватило бы чтоб разорвать в клочья дюжину человек — кабы она сама не была заперта в испещренном адскими глифами стволе, точно в оублиетте[4], вынужденная выполнять волю того, чей палец давит на спусковой крючок.
Дьявол. Эта тварь была не только опасна, но и зла до предела. Для того, чтобы понять это, не требовалось быть демонологом. Удивительно, как ствол древнего пистолета еще не раскалился докрасна. Зол, голоден и клокочет от ярости. Вот срань… Барбаросса ощутила даже некоторое подобие уважения к Жеводе. Может, она безмозглая грязная дырка, вообразившая себя королевой парий Броккенбурга, но к этой дырке должна прилагаться пара яиц размера более солидного, чем у многих кавалеров в Броккенбурге. Иметь дело с нестабильным, пребывающим в ярости, демоном, само по себе уже чертовски опасно. Никогда нет гарантии, что прутья той тюрьмы, в которую он заключен, не истончатся от времени, какой-нибудь важный адский сигил не окажется искажен и эта адская тварь не вырвется на свободу, растерзав своего хозяина…
Тля присвистнула, первой сообразив, что это за штука, какая сила скрывается за дрянным старым бандолетом. Видно, обладала большей чуткостью, чем прочие ведьмы. Или большей сообразительностью.
— Черт возьми, сестренка, это же «Файгеваффе[5]»!
Жевода ухмыльнулась.
— Оно самое и есть. Всегда хотела опробовать в деле такую штучку.
Тля хмыкнула, дернув себя за змееподобные локоны.
— Если попадешься с ней стражникам, они опробуют на тебе свои штучки. Много штучек.
— Но ведь не попалась? Черт, я только один раз пальну и сразу выкину. Кроме того… Неужели мы так не ценим сестрицу Барби, чтобы позволить ей шлепнуться на пол с дыркой от пули между ее блядских глаз? Черт возьми, она заслуживает более красивой смерти! Такой, чтобы весь «Хексенкессель» взвыл от восторга. Поэтому я и запасла эту штучку. Твоя смерть будет красивой, Барби. Не очень легкой, но красивой.
Файгеваффе…
При одном упоминании этого слова человеку, хоть сколько-нибудь сведущему в оружии, полагается скривится от отвращения — как мастеру фехтования, которому предложили выйти на поединок со ржавым ножом-свиноколом вместо рапиры. Файгеваффе — это не благородное оружие мастера, это даже не коварное оружие улиц, смертоносное и бесшумное, не знающее правил дуэльного этикета — это оружие труса. Человека, готового выстрелить лишь один раз и опрометью бежать прочь. Именно поэтому оно почти всегда предельно дешево и вместе с тем отличается излишней, иногда почти чудовищной, мощью. Человеку, у которого дрожат руки от страха, не надо целиться. Ему не надо искать взглядом силуэт или лицо своей жертвы, достаточно лишь направить оружие из-под полы камзола в нужном направлении и высвободить чудовищную мощь, заложенную в нем. Разъяренный демон, вырвавшийся из ствола, не самое привередливое существо по этой части, он не станет разбираться и вникать в детали…
Корпус Файгеваффе нарочно изготавливается таким образом, чтобы иметь неприглядный, дешевый, даже аляповатый вид. Неровно вырезанное ложе, примитивно устроенный курок, дрянные заклепки, едва не закрученный винтом ствол… Это делается для того, чтобы придать смертоносному оружию невзрачную форму, но, кроме того — так подозревала Панди — для того, чтобы еще больше оскорбить заточенного внутри демона.
Демоны для Файгеваффе тоже требовались особого сорта. Не те, которые способны попасться в силки заштатного демонолога. Эти слабы, немочны и не годятся для той работы, которая им предстоит. Но и не те, которых охотно продают в мир смертных адские патриархи, такие как Таас-Маарахот, Браунгехайзен и Бреттенштайр, веками выводящие самых злобных отродий точно племенных скакунов. Стоит грянуть выстрелу, как всякий сведущий в Гоэции и прочих адских науках специалист, оказавшийся на месте преступления, мгновенно распознает, демон из чьего семейства здесь порезвился — его наметанный глаз обнаружит множество деталей и черт, свидетельствующих о родстве лучше, чем родовые пятна и бородавки на баронских лысинах.
Нет, демоны для Файгеваффе добываются особенным образом. Демонолог выслеживает и вяжет чарами нарочно таких тварей, которые с одной стороны наделены испепеляющий яростью, с другой, не имеют ни владыки, которому присягнули, ни большого количества родичей, которые могут за них мстить. Заточенные внутри ствола или лезвия, они годами или десятилетиями могут лежать, вызревая, напитываясь собственной яростью до такой степени, что превращаются в оружие чудовищной разрушительной мощи.
Прошлой осенью в Мангейме какой-то вшивый студент, трижды проваливший экзамен по Хейсткрафту, затаил смертельную злобу на своего профессора, почтенного демонолога Августа фон Коцебу. Будучи не в силах вызвать его на дуэль из-за разницы в положении, снедаемый страшной ненавистью, которую не мог утолить доносами и мелкими кляузами, он не придумал ничего лучше, чем приобрести на черном рынке Файгеваффе и подкараулить профессора после прогулки, когда тот вылезал из своей кареты. Никчемный сукин сын оказался таким же паршивым убийцей, как и демонологом. Файгеваффе, купленный невесть у кого, бахнул так, словно это был не маленький пистолет, а чертова бомбарда. Потом, когда университетский суд разбирал случившееся, выяснилось, что эта штука пролежала у кого-то в сундуке лет двести, отчего демон, все эти годы настаивавшийся на собственной ярости, совершенно обезумел и, вырвавшись на свободу, сработал с чудовищной силой, превзошедшей надежды незадачливого убийцы во много раз.