Страница 157 из 168
В большой драке никто не чертит «магического круга Тибо», как в дестрезе, никто не передвигается с откляченным задом, делая изящные танцевальные па. В такие моменты все науки, сложные и простые, отступают прочь, выпуская то, что содержится в каждой душе, обыкновенно стыдливо укрытое где-то в подполе или далеком шкафу — звериную, воющую, слепую ярость. Именно в такие минуты человек становится ближе всего к Аду, а не в минуты штудий древних фолиантов или участия в изощренных ритуалах.
О, как давно ей не приходилось участвовать в таких забавах!..
Тля скользнула у нее под локтем — отчаянно прыткая сука — и впилась зубами в предплечье. Хватка у нее была как у мелкого демона, Барбаросса взвыла, но сумела пнуть ее ногой в бедро и отшвырнуть от себя. Чтобы мгновением позже получить от Жеводы короткий прямой в грудь и самой отшатнуться прочь, поскуливая от боли.
Кошачьи танцы. Так девочки развлекаются перед сном в своих спальнях, пытаясь выяснить, которая из них больше достойна уважения и любви. Возможно, где-то для этого используют вышивания или прочие забавы, но у Броккенбурга издавна свой взгляд на то, как должно воспитывать ведьм…
Катаракта бросилась ей в ноги, надеясь повалить на пол, где вся стая смогла бы ее подмять, разорвав в клочья. Барбаросса почти наугад саданула башмаком и удивительно удачно попала — тяжелый каблук врезался Катаракте в лицо, разорвав ей щеку, заставив покатиться по полу, отчаянно воя.
Барбаросса ощутила короткий прилив сил, заставивший ее издать короткий торжествующий рык.
Вот так, сука!
Эта игра для больших девочек, а не для слабосильных пиздолизок, которые вечером покорно плетутся в чужие койки, а утром, всхлипывая, тащатся на занятия, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Сейчас сестрица Барби покажет тебе, как танцевали этот танец у них!..
Резекция набросилась на нее справа. Гибкая, хлесткая, как разбойничий кистень, она была чертовски опасна даже без своего хваленого кацбальгера в руках. Молотила руками с такой силой, что Барбароссе показалось, будто она оказалась под градом булыжников. Ах ты ж сука, сколько страсти в этой никчемной дылде… Жаль, она не может расходовать эту страсть в постели!.. Барбаросса резко крутанулась вокруг оси, но не для того, чтобы разорвать расстояние, напротив, чтобы оказаться ближе. Резекция на миг замешкалась — ее кулаки были сильны, но не сумели быстро переключиться на новую для них дистанцию — а секундой спустя утробно взвыла, получив коленом в промежность и побледнев еще больше обычного.
У нас это называлось «плие[1]», подумала Барбаросса, отталкивая ее ногой, на следующие три дня можешь забыть о любовных приключениях или использовать для них те отверстия, которые прежде не рассматривала…
Это была не драка. Одна против пятерых, в замкнутой комнате — не тот расклад, который можно назвать дракой. Барбаросса медленно отступала, прикрывая голову руками, крутясь во все стороны, точно юла, отчаянно пинаясь, работая локтями и пытаясь уберечься от самых сильных ударов. Иногда ей удавалось контратаковать — и застигнутые врасплох суки откатывались, извергая злые вопли или тяжело дыша. Пару раз ей даже удалось достать Жеводу — в живот и в грудь — но та оказалась так крепка, что не отступила, лишь коротко рыкнула.
Дрянь. Пусть они еще не были сыгранной стаей, умеющей работать сообща, но, без сомнения, успели немного сработаться и атаковали слаженно, как полагается хорошо выдрессированной боевой партии. Стоило ей насесть на какую-нибудь суку, как прочие мгновенно выдвигались вперед, пытаясь зайти ей за спину и ловко прикрывая друг друга. Сыгрались, бляди… Чертовски неплохо сыгрались…
Кошачьи танцы никогда не длятся долго. Барбаросса почувствовала, что выдыхается. Легкие уже казались набитыми ядовитой ватой, мышцы горели огнем, в голове стучал паровой молот, с каждым ударом вгоняя в мозг свинцовые сваи. Кто-то успел крепко заехать ей по уху — мир, подрагивая, плыл, мешая ей удерживать равновесие, и плыл все сильнее и круче, норовя завалиться.
Барбаросса билась отчаянно, ощущая в груди пожирающий мясо адский огонь.
Живее, суки! Тяните свои пизденки сюда — чтобы сестра Барбаросса показала вам, как это делается у «батальерок»! Сейчас мы с вами устроим настоящие кошачьи танцульки!
Ах, дьявол!
Сюда! Все вместе! Ну!
Есть шанс, твердил инстинкт самосохранения, пока другой, не менее древний, оскалившийся бешенным псом, заставлял ее раз за разом бросаться в бессмысленные контратаки. Крошечный, но есть. Если ты пробьешься к двери, если собьешь с ног Жеводу и Резекцию, может быть…
Она успела еще раз садануть Резекцию в живот, успела крутануться, отшвыривая визжащую Катаракту, норовящую впиться когтями ей в лицо, успела укусить за пальцы Тлю, ощутив во рту восхитительный солоновато-сладкий привкус чужой крови, успела сделать очередной шаг, прикрываясь плечом на отходе, как учила Каррион…
А потом сбоку вдруг возникла Эритема. Сутулая, со свисающими на лицо волосами, скособоченная, хромающая, она походила на вытащенную из реки древнюю корягу, облепленную скользким черным илом. Она и была тяжела и тверда, как коряга. Немощные на вид тощие руки оказались наделены пугающей силой и, кроме того, совершенно не чувствительны к боли. Не обращая внимания на удары, они впились в дублет Барбароссы и потянули ее вниз, нарушив равновесие, заставив сбиться с шага и потерять дыхание.
Это плохо, Барби, сестрица, это чертовски пло…
Додумать она не успела. Потому что Жевода, возникшая справа, занесла для удара руку. Очень медленно и неловко. Паршивый удар, который легко перехватить, подумала Барбаросса. Но перехватить не успела. Тело, обычно послушное, как хорошо знакомый инструмент, запоздало на половину секунды, неловко дернулось, осеклось…
Этот удар не свалил ее с ног, лишь заставил попятиться, мотая головой, точно оглушенного быка на бойне. Возможно, если она успеет высвободиться из хватки Эритремы и встретить следующий удар как следует… Не успела. Второй удар, еще более страшный, чем первый, хлестнул ее прямо в челюсть — и тысячи демонов Броккенбурга вдруг запели каждый на свой голос, какой-то тошнотворно заунывный мотив, от которого ее тело, преданное ей до последней клеточки и последнего волоска, превратилось в набитый сырым мясом и салом свиной пузырь.
— Ауэарр-ра… — выдохнула она, давясь горячей кровью из расшибленных в мясо губ, — А-аа-аэр-р-ррр…
Кто-то саданул ее башмаком под дых, так, что она едва не сложилась пополам, как перочинный нож. Кто-то всадил кулак под ребра — кажется, это была Тля…
Забавно — она не слышала того грохота, с которым рухнула на пол — зато хорошо слышала восторженный вопль «дочерей», исторгнутый пятью глотками сразу.
Они набросились на нее воющей и клацающей зубами стаей. Били неистово, страшно, вымещая на ней, лежащей, всю злость и всю боль. Единственное, что Барбаросса могла делать — кататься по полу, тщетно пытаясь прикрыть локтями лицо, а коленями — уязвимый живот. Но это не могло спасти ее от ударов, как ивовый прутик, которым ты размахиваешь над головой, не может спасти от ливня.
Они молотили ее таким исступлением, будто она была причиной всех их бед. Будто это она, сестра Барби, пробралась в их жалкие дома, где бы те ни располагались, в Гримме, Торгау или Бад-Мускау, похитила их из детских колыбелек и притащила в Броккенбург, точно ведьма из сказок, похищающая невинных детишек. Превратила из смазливых девушек, собирающих цветы на лугу и плетущих косы, в озверевших, позабывших о чести и совести, тварей, готовых рвать голыми руками обидчиц, забитых, яростных, трусливых и гордых одновременно.
Воя от ярости, дрожа от возбуждения, отталкивая друг друга и спотыкаясь — голодная шакалья сталья, спешащая выместить свою злость, пока противник еще дергается, а кровь не успела остыть…
Может, лучше поддаться им, подумала Барбаросса, ощущая, как тело перестает реагировать на сыплющиеся на нее удары. Делается будто бы легчайшим как губка и в то же время тяжелым, как наковальня. Тонким, как листок папиросной бумаги, и шершавым, как старая рукавица. Может, лучше прекратить это унизительное существование, позволить себе скатиться в блаженную темноту, существовавшую еще прежде, чем зажглись огни Ада, и…