Страница 156 из 168
Барбароссе стоило большого труда сдержать рвущийся наружу нервный смех. Застрелить Ламию? Эти суки, кажется, вообще не соображают, с кем связались, если говорят об этом так уверенно, как о деле уже решенном. С тем же успехом они могли бы попытаться всадить пулю в Луну над крышами Броккенбурга. Ламия может выглядеть как изысканная фарфоровая кукла, ледяная королева с пустым и манящим взглядом. Но как и многие прекрасные вещи в этом мире, она смертельно опасна. Никто толком не знает, какие адские силы защищают ее — черт возьми, никто даже толком не знает, разумна ли она в полном смысле этого слова! — но стрелять в Ламию из мушкета? Какая никчемная пизда могла это придумать?..
Барбаросса ощутила жжение в груди. Это не Цинтанаккар, тому осталось еще восемь минут, это нервный смех разрывает изнутри. Черт, ну и глупо же она будет выглядеть, если в самом деле рассмеется…
Холера, Гаргулья, Ламия, Барбаросса.
Четыре.
Они не охотились за Котейшеством. Не занесли ее в список целей. И это было чертовски хорошо — так хорошо, что на какой-то миг Барбаросса даже перестала ощущать колючий осколок Цинтанаккара внутри.
Спокойно, Барби, приказала она себе, не мешай этим сукам распускать перья. Посмотри, как блестят у них глаза, как сладко цветут улыбки на серых изможденных лицах. Они возбуждены — как те суки, что самозабвенно пляшут этажом ниже. Но не музыкой — собственными мечтами. Потасканные никчемные скотоебки, они впервые вступили в большую игру и ощущают себя так, как девицы, явившиеся на свой первый бал. Раскрасневшиеся, впервые в жизни выпившие шампанского, они сладко жмурятся, ожидая, когда их пригласят на танец. Они ощущают себя так, будто жизнь впервые обратила на них внимание, будто все вокруг смотрят на них, а дальше все будет только слаще и лучше…
Эти суки даже не соображают, в какую игру ввязались. Решили, что пара-тройка «диких» ковенов, объединившись, могут пошатнуть «Сучью Баталию» внезапным ударом, растерзав основу ее боевой партии. Гаргулья, Ламия, сама сестрица Барби… Холера, вероятно, попала в этот список случайно. Учитывая ее привычки и образ жизни, подкараулить ее было проще всего.
А вот что по-настоящему паскудно, так это то, что в деле оказались замешаны «волчицы» из «Вольфсангеля». «Волчицы» не великие интриганки, но обычно у них хватает мозгов не ввязываться в вендетту с другими старшими ковенами. По крайней мере, делать это чаще, чем они могут себе позволить. А здесь…
Плевать, подумала Барбаросса. Едва она со всем этим покончит, как доложит все Каррион — и та уже будет размышлять, какое место в этой истории играли «волчицы», были они главными застрельщицами или всего лишь примкнули к заговору, использовав удачную возможность пощипать «Сучью Баталию» когда представилась возможность.
А ведь план недурной, вынуждена была признать она с неохотой.
Его не назвать изящным или тонким, но он вполне рабочий — как неказистый самодельный клевец, переточенный из обычного заступа, зачастую не менее смертоносный в бою, чем специально выкованный рейтарский шестопер.
Фальконетта не могла поквитаться с сестрицей Барби так, как она привыкла это делать — сестрица Барби находилась под защитой своего ковена. Тогда Фальконетта создала собственный ковен, набив его отбросами всех мастей, которые только смогла сыскать в Броккенбурге — и начала персональный Хундиненягдт — Сучью Охоту. Она знала, что в этом случае гнев Веры Вариолы и прочих «батальерок» падет на «Сестер Агонии». Но к тому моменту ей будет не до холодного взвешенного рассчета и вендетты по всем правилам, как ее обычно объявляют. Лишившись одним махом четырех своих дочерей, почти всей боевой партии, «Сучья Баталия» не сможет перейти к наступлению, напротив, вынуждена будет на долгое время замкнуться в глухой обороне. Конечно, у нее есть Каррион, которая одна стоит ударной партии, но это сродни попытке отбиться одной рапирой от целой дюжины, грозящих тебе со всех сторон. При всех своих достоинствах Каррион не сможет быть везде и всюду. А значит…
Малый Замок окажется на осадном положении. Шустра, Острица и Кандида, забыв про метлы и грабли, вооружатся мушкетами, а Вера Вариола судорожно примется подыскивать пополнение для своих поредевших сил. На дворе ноябрь — с последней Вальпургиевой Ночи минуло полгода. На языке Броккенбурга это называется — мертвый сезон. Все перспективные сучки, выбравшиеся из Шабаша, которые хоть что-то из себя представляли, давным-давно расхватаны прочими ковенами. Мало того, расхватаны даже те, которые не представляли ничего, но которыми худо-бедно можно залатать дыры в рядах. Остались лишь отбросы — парии вроде Жеводы, слишком опасные и непредсказуемые, чтобы влиться в чужую семью. Слишком гордые, чтобы сделаться кому-то прислугой. Слишком беспокойные, чтобы принести пользу.
Вера Вариола окажется в чертовски большой куче дерьма. Возможно, ей даже придется идти на поклон к матриархам Шабаша, чтобы выбить себе трех-четырех ведьм на замену выбывшим. Серьезное унижение для особы, которая носит фамилию фон Друденхаус. К тому моменту, когда «Сучья Баталия» восстановит свой потенциал, пройдет по меньшей мере полгода. Полгода, которых вполне хватит «Сестрам Агонии», чтобы ощутимо улучшить свои позиции, поднявшись поближе к теплой вершине. Броккенбург любит бесстрашных и дерзких сук, он поколениями пестует и выводит именно эту породу. Сестрица Барби — далеко не первая величина в этом городе, но ее имя у многих на слуху. Разорвав ее, «Сестры Агонии» сделают серьезную заявку на участие в высшей лиге, по крайней мере, громко заявят о себе. К тому моменту, когда «Сучья Баталия», оправившись от ран, вернется на арену, «сестрицы» могут набрать столько сил, что Вера Вариола вынуждена будет признать — вендетта с ними приведет к большой крови. И добровольно откажется от своего права на месть.
Барбаросса ощутила легкое жжение на лице — так всегда бывало, когда она улыбалась.
Изящная задумка. Не такая филигранная, как некоторые планы «Ордена Анжель де ля Барт» — те оперируют куда как более тонкими материями — но чертовски небесталанная…
— Ты улыбаешься, Барби? — Жевода с интересом взглянула на нее, остановившись в шаге от Барбароссы, — Это хорошо.
Ее широко расставленные глаза светились, точно она сама хлебнула перед танцами добрый стакан сомы. Но это было не опьянение. Это была злая радость.
— Да? Почему же?
— Проще будет сплевывать кровь.
Она не успела заметить сигнала, но сигнал конечно же был, потому что все набросились на нее одновременно. Но первой была Жевода. Пусть она не была полноправным вожаком этой драной стаи, но, верно, ощущала себя в ней первой сукой. И, черт возьми, возможно, по праву…
Первый удар Барбаросса смягчила, приняв на плечо — Жевода невольно выдала его движением локтя, видно, очень уж спешила. Но уже второй был нанесен как надо — за правым ухом полыхнуло так, что земля заскрежетала под ногами, а мир вокруг подернулся недобрым зеленоватым светом. Барбаросса устояла на ногах и даже ответила пинком в живот, но запоздалым и слабым. А мигом позже уже вынуждена была прикрывать голову руками, чтобы не превратиться в воющий от боли кусок мяса.
Во имя всех драных шлюх! В Шабаше она не раз участвовала в такого рода развлечениях. Это было славно. Его называли «катцентанзе» — кошачьи танцы. Для таких танцев не требуется музыка, не требуются изысканные наряды и ритуалы, всего лишь три-четыре озлобленных суки, которые не прочь немного развлечься за чужой счет — и еще одна сука, которой суждено стать главной звездой вечера.
Мы делали это в дортуарии, вспомнила Барбаросса, пятясь под градом ударов, тщетно пытаясь прикрыть лицо предплечьями. Не реже трех-четырех раз в неделю. Это был наш маленький праздник — праздник озлобленных сук, которые могут выплеснуть свою ярость лишь сбившись в стаю. И мы выплескивали. Заманивали суку, которая нам не нравилась, под каким-то предлогом в общий дортуарий, улучив момент, когда там нет старших сестер. И начиналось веселье. Обычно кто-то набрасывал удавку ей на шею, а остальные принимались охаживать до поры спрятанными дубинками или крушить ребра сапогами. Черт, я и забыла, как это весело. И как это больно…