Страница 122 из 168
Барбаросса ощутила, как по лбу катится пот. Даже минута такой концентрации стоила ей немалых сил, глаза начинали чесаться и зудеть от бесчисленного множества магических сполохов, усеявших город вокруг нее. Каждый из них был лишь огоньком в ночи, но чем дольше она смотрела, тем больше этих огоньков пульсировало вокруг нее. Целый чертов бездонный океан…
Большие и малые, апатичные и жизнерадостные, трудолюбивые и злонравные, эти адские отродья обосновались в мире смертных так же легко, как у себя в Геенне Огненной и, казалось, не испытывали ни малейших неудобств от своей новой жизни. Иногда Барбароссе достаточно было одного взгляда, чтобы прочесть их имена и обнаружить склонности.
Урагонвламвлок, пятый в династии Йоргадонов, живущий внутри прогулочной трости. Днем он благопристойно стоит в углу, не обращая внимания на гуляющих по набалдашнику мух, а вечером сопровождает хозяина на прогулке, которая почти всегда заканчивается в публичных домах Фотзештрассе. Хозяин Урагонвламвлока стар и немощен, его естество уже не служит ему так хорошо, как в молодости, поэтому Урагонвламвлок зачастую выполняет всю работу сам, и выполняет ее чертовски хорошо, потому что шлюхи, которых он ублажает, по-звериному стонут, а хозяин каждую неделю отдает его в мастерскую для полировки льняным маслом…
Барбаросса попыталась сосредоточиться, несмотря на тяжелый гул в висках.
Брольвирон Пятый, младший барон Фнутц, обитает внутри хозяйского буфета, оберегая его содержимое от мышей и воровитой прислуги. Он гордится своей работой, которую выполняет безукоризненно на протяжении многих лет, но мало кто знает, что под личиной строгого мажордома скрывается проказник. Ночами он тайком ловит мышей и выжимает их кровь в бутылки с хорошим вином, а после незаметно смеется, наблюдая за тем, как люди лакают эту дрянь…
Барбаросса сплюнула, не заметив, что плевок угодил ей на башмак. Черт, не то, не то…
Вагмонатаг из свиты лорда Броннорона, властитель эйсшранка, огромного морозильного шкафа. Исполненный достоинства, даже немного надменный, он выполняет свои обязанности как положено хорошо вышколенному слуге, с такой беззаветной преданностью, будто хранит в своих недрах, похожих на огромный стальной саркофаг, не хозяйские сыры и паштеты, а сокровища королевского рода Веттинов. Никто не знает, что однажды, когда служанка отлучилась, он нарочно распахнул свои недра перед ползающим по полу трехлетним хозяйским сынишкой и заманил его внутрь блеском разноцветных консервных банок. Когда кто-то догадался отпереть дверь, тот уже был мертв — превратился в ледышку. Хозяева сочли это трагической случайностью — известно что бывает, когда детям позволяют играться с вещами, для игр не предназначенными. Вагмонатаг не стал разубеждать их в этом — даже если бы мог. Он, как и прежде, безукоризненно выполняет свою работу, но лишь некоторые замечают, что стоит кому-то из детей приблизиться к нему во время игры, как гул его меняет тональность, делаясь будто бы вкрадчивым и манящим, а никелированная ручка на его двери мелко подрагивает, будто бы маня положить на нее руку…
Барбаросса ощутила тягучую винную изжогу. В виски словно вворачивали тяжелые стальные хольц-шраубы. Слишком много… Она и забыла, сколько дряни растворено в магическом эфире Броккенбурга… Сколько дьявольских созданий коптит небо, выполняя человеческие прихоти и грязную работу…
Черт… Если Лжец вынужден жить в этом океане, удивительно, отчего он еще не рехнулся, как тот его приятель, что жрал себя заживо!..
Могглотолотт Безупречный. От одного только мысленного прикосновения к его шипастой зло колеблющейся ауре делается дурно — будто засунула руку в расколотый гроб, полный
мертвой, но все еще дрожащей плоти. И неудивительно. Это не просто слуга, мелкий бес, изловленный хитроумным заклятием демонолога и вытащенный в чужой для него мир, это опасная кровожадная тварь, выведенная для войны, злобная, как гигантская человекоподобная оса и опасная как сорок тысяч ножей. На протяжении двухсот лет он беспрестанно воевал в числе демонических легионов, сокрушая твердыни смертных правителей в бесчисленном множестве войн и осад. Он пировал чужой кровью на стенах обреченного Заальфельда, потрясая гроздьями человеческих языков, которые носил подобно ожерельям. Он выл от восторга на объятой пламенем палубе «Шарнхорста», разрывая в клочья британские абордажные партии. Он сладострастно стонал, впитывая сладкие запахи мертвечины при Нев-Шапель и Изонцо. Он совершил бы еще тысячи убийств по славу адских чертогов, если бы какой-то безвестный прусский демонолог, мимоходом оскорбленный им, щелкнув пальцами, не заключил бы его в прелестную женскую брошь, внутри которой он, мучимый кровожадной похотью, не остался бы заточен на протяжении многих лет. Он и сейчас там, в толще безвкусно ограненного аметиста, украшает оплывшую жиром шею престарелой бюргерши, но тысячи его когтей все так же нетерпеливо дрожат, ища хотя бы малейшую щелку в его темнице, и когда найдут…
Барбаросса с трудом перевела дух, открыв глаза. Невозможно. Немыслимо. Наверно, надо родиться гомункулом, быть вырванной из материнского чрева до срока, чтобы научиться ориентироваться в бурлящем магическом эфире, сверх всякой меры насыщенном излучениями адских существ и энергий. Она определенно ощущала слабый след присутствия Лжеца, похожий на отголосок его голоса — слабое, заблудившееся меж домов эхо, но распознать, куда он направился, было свыше ее сил. Быть может, если бы Котейшество или…
Барбаросса зло рыкнула, сделав еще несколько бесцельных быстрых шагов. Нет смысла призывать себе на помощь высшие силы, сейчас, здесь и сейчас, только она, сестрица Барби, а значит, надо рассчитывать только на себя, не уповая на заступничество.
Херня. Она никогда не найдет «Сестер Агонии», если те сами не вылезут на поверхность, точно ядовитые сколопендры. Будь у нее время, она, конечно, выкурила бы их из щелей. Три года в Броккенбурге — достаточный срок для того, чтобы обзавестись нужными знакомствами и умениями. Слово, пущенное по некоторым каналам здесь, небрежно сунутый в чужую ладонь талер там, пара намеков, обещаний, авансов… Беда в том, что у нее в запасе сейчас не три года, а три часа с небольшим — совсем не тот срок, за который можно подготовить военную кампанию против, мать его, целого ведьминского ковена.
Барбаросса вернулась к изувеченному ею крыльцу, не обращая внимания на отшатывающихся с ее пути прохожих.
Херня. Херня. Трижды херня. Если «Сестры Агонии» не ищут встречи, навязать им свое общество будет куда как непросто. Кажется, у них нет замка, а если бы и был — она еще не настолько рехнулась, чтобы штурмовать его в одиночку. Наверняка, у них есть логово — трактир, служащий излюбленным местом для встреч, или потайной схрон где-нибудь в Унтерштадте, но если она вздумает искать его вслепую, потратит свои три часа быстрее, чем ее папаша смог бы потратить три монеты в трактире…
— Ты пизда, Барби, — произнесла она вслух, — Скудоумная никчемная тупая пизда. Панди выпорола бы тебя только за то, что…
Фонари пронесшегося мимо со злым рыком аутовагена на миг выхватили из темноты ее силуэт, швырнув ей под ноги ее собственную угловатую тень, высветив ступени и кусок мостовой. Мостовая выглядела так же, как выглядела, должно быть, триста лет назад, когда блядский город еще не был сосредоточением злых чар и адских энергий, зато крыльцо…
Барби присела на корточки возле него, проклиная себя самыми последними словами, используя вперемешку словечки из лексикона голодных уличных шлюх, осатаневших юных ведьм и квертфуртских углежогов.
Ей стоило бы это заметить. Она бы и заметила — если бы не была ослеплена яростью и нетерпением. Если бы дала себе труд хотя бы изредка обращать внимание на что-то вокруг себя.
Над сооруженной ею дырой можно было разглядеть царапины — слишком аккуратные, чтобы быть случайным следом ее башмаков, слишком простые, чтобы быть адскими письменами. Тонкие, глубокие, они были оставлены ножом — чертовски острым ножом, судя по всему. И Барбаросса почти не удивилась, обнаружив, что складываются они в знакомые ей буквы — буквы, которые ей чертовски хотелось бы не распознать, но вырезанные безжалостно четко — «ХЕКСЕНКЕССЕЛЬ».