Страница 3 из 15
Его начальник пришёл к ней сам. С ужасом рассматривал крохотную комнатушку в огромном семейном общежитии, где как флаги раскачивались на сквозняке детские одежки, развешанные на натянутой под потолком верёвке, разглядывал молодую рыжеволосую женщину в линялом простеньком халате и белобрысого пацана, в страхе жмущегося к её ногам, и отчего-то не мог вымолвить страшные слова. Они будто в горле застряли, не пропихнуть. Он лишь кивнул на её молчаливый вопрос, отвёл глаза и вышел, оставив успокаивать женщину своих людей.
Он стоял во дворе, не в силах сдвинуться с места, мял в руках конверт с деньгами, который почему-то постеснялся отдать, смотрел на обвалившийся бортик детской песочницы, на наглого одноухого котяру, энергично закапывающего в песок продукты своей жизнедеятельности, и от бабьего воя закладывало уши. Ему и самому хотелось завыть, он удивлялся себе – никто и никогда не мог вызвать в нём подобного сочувствия, а тут от жалости душа рвалась на части. Он уже тогда знал, что вернётся сюда. Не сейчас, позже, сейчас не хватит мужества, но он вернётся, не оставит без помощи этих людей. И ещё… Раз и навсегда решил он в тот день расстаться с криминалом. Не из-за страха смерти, нет, он повидал её и не боялся, что-то сдвинулось в его сознании, когда шагнул из захламлённого коридора в убогую комнатушку. Он – Никита, никогда ещё не был так уверен в правильности своих решений.
Он стал для них добрым ангелом, всегда был рядом, помогал деньгами, снял им на окраине небольшую квартирку, а однажды с удивлением заметил, что семья погибшего охранника стала его семьёй. Второй семьёй. Сколько лет прошло на момент осознания? Сколько ещё прошло, когда отношения с Вероникой перестали быть просто дружескими. Дети давно уже считали его своим, называли их с мамой Ник-Ник, подшучивали, а они всё никак не могли признаться друг другу, он боялся отказа, она – потерять его, ведь когда хоронишь одного – это случайность, двоих – уже статистика. Так считала Ника, теперь так считает и Лиза…
Ник жил на две семьи, мучился, страдал, но изменить ничего не мог, да, пожалуй, и не хотел. Он купил Нике таунхаус возле реки прямо на границе города, приезжал наездами, то спешил, то оставался едва ли не на неделю. Так и жили.
Когда Лизе исполнилось восемнадцать, Никита купил Веронике квартирку в другом городе, там, куда часто ездил в командировки, и подальше от своей семьи, приобрёл крохотный салон красоты, лишь бы любимая не скучала в одиночестве. Она не скучала, развернула бизнес, начав с одного-единственного подаренного салона, остановившись на пяти. Очередь в «Визави» была расписана на месяц вперёд, сеть работала как часы, Нике оставалось лишь изредка наведываться с проверками.
Женился Антон, Ник помог ему приобрести квартиру в рассрочку под смешные проценты, съехала мама, так и осталась Лиза в большом доме одна. Иногда ей было страшно, иногда просто жутко, но она держалась, не жаловалась, просто радовалась, когда кто-то приезжал в гости и скрашивал её одинокие вечера своим присутствием.
– Успел? – бесцветным голосом спросила Лиза, когда Антон вернулся в гостиную. Она всё так же смотрела в окно, сжимая побелевшими пальцами чашку с осевшей молочной пенкой. Что пыталась разглядеть в мрачной глухой темноте? Как знать…
– Как раз вовремя, – упав на диван, выдохнул Антон. – Как ты?
– Нормально.
– Тебе… страшно, Лиз?
Девушка отрицательно качнула головой, плотнее закуталась в плед, тихонько опустилась на пушистый ковёр перед камином. Казалось, она не хочет больше говорить о смерти, и точно.
– Тош, а почему ты один, без Сони? – перевела разговор на другую тему она. – Я только сейчас сообразила, что сегодня не видела её… Это из-за похорон, да? Она из-за них не приехала с тобой?
– Соня… – Антон хрустнул пальцами, поднялся с дивана, подошёл к окну, проследил взглядом путь дождевой капли, сорвавшейся с карниза и медленно ползущей по оконному стеклу. – Соня ушла от меня. Вчера. Она… ну в общем, ребёнка у нас зачать не получается. А Соня очень хочет. Да и я тоже… Мы проверялись оба, и у обоих всё в порядке. Врачи говорят, что несовместимость. Соня не смогла смириться и уже и на развод подала. Я… сестрёнка, если ты не возражаешь конечно, оставлю ей квартиру и домой вернусь, ладно?
– О чём речь? – Лиза обрадовалась, и радости своей скрыть не смогла. – Ну конечно возвращайся, это и твой дом тоже. Мне даже лучше, не так одиноко будет.
3
Лес окутала бархатная тьма. Скрыла от людских глаз привычные очертания, растворила контуры деревьев, наполнила лес множеством новых звуков. Стрекот сверчка, сонное перешёптывание деревьев, уханье совы…
Небольшой костерок на крохотной лесной полянке не в силах был разогнать сгустившуюся тьму, но старался, то и дело выпуская в воздух целые снопы ярко-оранжевых искр. А освещал-то всего ничего, лишь серьёзные лица мальчишек, тревожным полушепотом пересказывающих друг другу страшные байки. Самое лучшее время для страшилок – глухая ночь в лесу. Днём страшилки не рассказывают, днём им веры нет, когда светло, всё просто и понятно, но ночью даже самая пустяшная история видится совсем в другом свете. И замирает сердце от страха, невольно начинаешь прислушиваться, ловить каждый посторонний звук, вглядываться в темноту, и невольно веришь каждому слову рассказчика.
Пятеро подростков сидят вокруг небольшого костерка, все лохматые, одетые в мешковатые штаны и льняные рубахи, босые, лишь шестой, самый маленький, невесть каким чудом затесавшийся в компанию, обутый в грубые башмаки…
Мальчишка во все глаза смотрел на старших товарищей, жался к костру, тянул к огню тонкие ручонки и от каждого постороннего звука вздрагивал, втягивая голову в плечи и тревожно озираясь по сторонам. Ночёвка в лесу случилась у него впервые. Сам напросился, увязавшись за братьями, четырнадцатилетними близнецами Семёном и Егором. Батька ни в какую отпускать не хотел, даже выпороть неслуха грозился, но упросили. Мама вмешалась. Растрепала светлые вихры младшего сынишки, улыбнулась мужу той особенной загадочной улыбкой, что частенько наблюдали у неё сыновья, батька и растаял. Ну действительно, парень же растёт, не девица, возле себя не удержишь. Да и братья, опять же, клятвенно пообещали, ни на шаг малого от себя не отпускать. Пусть идёт, глядишь, закалится немножко, хворать перестанет…
– Бают, Пустошь воронья кружит по лесу, сбивает тропинки, морок наводит, – шептал Егор, тревожно прислушиваясь к звукам ночного леса. Он считал себя взрослым, но и ему было немного не по себе.
– К-как это? – сгорая от нетерпения, ёрзал по земле малец, ох, как ему – хворому, домашнему мальчику было страшно и интересно одновременно! – Расскажи, братка…
– Ну как… – усмехнулся Егор, скатывая в подставленные ладони братишки чёрный кругляш печёной картохи, – Идёшь себе по лесу, вроде весь его до последнего кустика знаешь, и враз плутать начнёшь. Охотник – Игнат с Затона, я слыхал, седьмицу в тайге плутал. А ведь им исхожен лес, весь до последней тропки…
– Ух ты! – подивился мальчонка, – Что ж, на эту пустошь и ходу нет? – Он ел картошку прямо с обугленной кожурой, перемазался весь, утёрся подолом рубашонки, и всё это, не сводя с брата горящих азартом глаз.
– Отчего же? Есть тропка, – загадочно усмехнулся Егор. – Но Пустошь сама ведает, кого примет, кого закружит, а кого и на погибель к болоту выведет…
– А мы пойдём туда? – мотнув головой так, что льняные пряди отросших волос закрыли лицо, нетерпеливо перебил брата мальчик.
– Куда, Тишка? На пустошь? – встрял Семён. – Нет, братка, нам туда хода нет…
– Забоялись! – сделал вывод Тихон. Растопыренной пятернёй он откинул волосы от лица, задрался рукав рубашонки, мелькнуло в воздухе тонкое, будто веточка, запястье, отвёл глаза старший брат. Одиннадцать лет Тихону, а росточком с семилетнего будет, болеет часто. Слишком часто. Слабеет день ото дня.
– А ты что ж, не боишься? – подмигнул ему Алексей, он был старше остальных и очень гордился тем, что над верхней губой его уже топорщилась щёточка жиденьких усов.