Страница 12 из 41
Таинственные друзья Лодо оказались ворами, попрошайками и шлюхами – существами, которых до того Шторм считал вообще никем, отребьями, мусором, о который жаль марать дорогую сталь. Взглянув на этот мир изнутри, он был шокирован так сильно, что этот шок что-то разворотил в его сознании и заставил его перетряхнуть и пересмотреть все свои жизненные установки окончательно и бесповоротно. Прежде все в нем было устроено очень просто и прямолинейно. Мир был прост, сам он был тоже прост и прям. Но все оказалось не так, как думалось. И все, кто населял этот мир, тоже оказались совсем не так просты и однозначны, как он прежде считал. Это было тревожно, даже где-то страшновато, вселяло сомнения и сильнейшее нежелание разбираться дальше, но Шторм был честен и отважен, а так же по-эльфийски силен духом. Как и Вепрь, о котором он давно забыл, Шторм вдруг осознал, до чего подло, жестоко и противоестественно было то, что он делал прежде. Но он не мог отнестись к этому так философски, как бывший главарь Дикой Охоты. Шторм чувствовал себя униженным и грязным от того, что преклонялся перед такой дрянью, как Хозяин, служил ему и тем, кто уничтожил его семью и вывалял в грязи его самого и его сестру. И служил честно и усердно. Как, наверное, смеялись над его усердием сам Хэ и Гестен с Доктором! Шторм теперь вспоминал и то, как настойчиво предлагал ему Доктор поиметь родную сестру, и от воспоминания этого стискивались зубы и в напряженной голове появлялась боль. То, что он не сделал тогда этого, особо-то не утешало теперь. Не сделал – но и не мешал другим делать это у него на глазах. Не просто иметь ее, а издеваться, глумиться над ней!
– Злись. – Холодно говорил ему Лодо. – Ненавидь. Но не себя, а их. И помни: просто убить таких мразей – мало. Это не успокоит твою боль, не искупит муки твоей семьи и тебя, ребенка. Их не станет, а ты – останешься, вместе со своей болью и воспоминаниями. То, через что вы все прошли, так и будет происходить в твоей памяти снова и снова. Поверь – я это знаю.
– И что мне делать? – Мрачно глянув на него, спросил Шторм. Они сидели в комнате постоялого двора на окраине Найнпорта, в порту, где жили вот уже третий день, пока их новые друзья собирали для Лодо новости и сведения и готовили рыбацкую шхуну для дерзкого рейда. Новости оказались такими горячими, что на постоялый двор ждали самого Серого Дюка.
– Ты уже делаешь то, что должно. – Кивнул Лодо. – Не просто уничтожить врага, но сделать его жизнь адом, лишить его всего: чести, богатства, здоровья, – всего, что делало его жизнь комфортной. Заставить его каждый день мучиться и бояться – вот, чего мы добиваемся.
– А этих, из Садов, мы зачем хотим спасти? – Поинтересовался Шторм. В его мире пока не было такого понятия, как жалость или милосердие. Эльфам вообще не ведомы понятия «милосердие», «прощение» – не зная настоящей жестокости, они не причиняют зло без необходимости, не убивают ради убийства, а так же не совершают преступлений, за которые можно «простить» или «проявить милосердие». Те, кто совершает подобное, кажутся им просто злом, которое следует уничтожить – как следует уничтожать бешеных животных, которые являются безусловной угрозой. И Шторм в этом смысле был настоящий эльф – что бы он сам про это не думал.
Лодо помолчал. Он уже понял, что его новый друг, и чего там, следует это признать! – ученик, – слеплен из другого теста, нежели люди. Он в самом деле не человек, и многое человеческое ему чуждо. Но не все. И Лодо попытался коснуться той его малой части, что все-таки роднила его с людьми:
– Я не знаю, как это у эльфов…
– Я не эльф! – Предсказуемо огрызнулся Шторм, и Лодо улыбнулся.
– Тогда ты меня поймешь. Мы, люди, отличаемся от эльфов тем, что можем пожалеть того, кто слаб… Протянуть руку тому, кто упал и тонет. Защитить беззащитных, встать на защиту невинных. Кто бы они ни были, люди ли, эльфы или другие существа…
– Да, я видел, как это бывает. – Скептически хмыкнул Шторм.
– Ты видел худшие проявления людской сути. – Возразил Лодо. – Но есть и лучшие. У людей так: они способны на безграничное падение, но и на безграничную же доблесть, на запредельную жестокость, но и на самую возвышенную доброту и милосердие. Иногда, как это ни странно для эльфа, это могут быть одни и те же люди.
– Доктор, например. – Приподнял бровь Шторм. Лодо улыбнулся своей мимолетной улыбкой:
– Согласен, это не тот случай. Но, если верить отцам церкви, даже где-то в глубине его жалкой душонки есть искра света. Пожалеть можно даже такого, как он.
– Согласен: в его случае я эльф. – Хмыкнул Шторм.
– Я не знаю, – подумав, пожал плечами Лодо, – как объяснить тебе мое стремление во что бы то ни стало спасти этих несчастных детей и девушек. Но ты должен мне поверить: если я смогу в конце концов вытащить оттуда хоть одну девушку, и она вернется к жизни на свободе, познает счастье или хотя бы безопасность и добро – я умру спокойно, с чувством выполненного долга.
– Только одну? – Не поверил Шторм.
– Только одну. – Твердо кивнул Лодо. – Хотя бы одну. Это уже будет деяние, которое позволит мне надеяться на милость Бога ко мне.
– Я не понимаю. – Шторм думал долго прежде, чем сказать это. Лодо покачал головой:
– Тогда просто поверь мне. А еще – в то, что мы сейчас делаем все для того, чтобы не просто лишить Сады Мечты их рабов и узников, но и вообще прекратить их существование и положить конец преступлениям выродков, которые создали их и пользуются ими.
Это Шторм понимал и приветствовал, к этому стремился и сам. И пусть ему казались сомнительными средства и орудия, которыми пользовался для этого Лодо – не важно. Сомнительные или нет, – они были действенными. Трех дней еще не прошло, а они уже знали много такого, что пугало и настораживало. Знали, что все дворяне юга платят барону Драйверу непомерную плату непонятно, за что – даже формально стоящие выше него рангом графы из Лосиного Угла, Сандвикена, Кеми и Кирбы. Что граф из Лосиного Угла сначала послал Драйвера к черту, но после трагедии с Майским Деревом согласился и теперь пьет по-черному, не просыхая. Это косвенно подтверждало то, что в чем и Лодо, и Шторм и так были уверены: гибель Майского дерева – дело Барр и ее чудовищ. И этим она не ограничится. Лодо был уверен, и Шторм с ним не спорил, что Барр будет распространять свою власть дальше на Север, а то и на весь остров. И помогут ей в этом не только уже известные чудовища и упыри. Нет, в недрах Красной Скалы есть что-то гораздо более сильное и страшное – и это подтверждали не только слухи, но и дрожь земли и камня в окрестностях Найнпорта, страх самих жителей, и страшный гул, раздающийся порой из недр Красной Скалы под замком. Природу этого гула разгадать было невозможно, но страх он внушал людям абсолютный. От этого гула кровь стыла в жилах самых отважных; дети в городе и окрестностях начинали плакать, собаки – выть, а кошки, и раньше немногочисленные, и вовсе сбежали из Найнпорта и окрестных деревень неведомо, куда уже давно. Зато расплодились крысы – настолько, что по городу, особенно по узким бедным улочкам, стало небезопасно ходить среди бела дня без хорошей палки либо ножа, а так же – оставлять без постоянного присмотра маленьких детей, на которых крысы нападали так же, среди бела дня.
– Людишки говорили, – прихлебывая пиво, рассказывал один из подданных Серого Дюка, Билл Пугач, – что у некоторых крыс глаза горят зеленым огнем. Я не верил, а намедни сам увидел. Говорю с Вонючкой – это побирушка со Старого рынка, – а она сидит поблизости, жирная, здоровая, рыжая. Я на нее замахнулся, она и не шевельнулась, ощерилась, а глаза полыхают ядовитой зеленью, прям, как… как даже не знаю, что. Страшно стало, – он содрогнулся, – жуть. И они, – он пригнулся над столом ближе к Лодо, сидевшему напротив, дохнув вонью сроду не чищенных зубов и пива, – повсюду. Смекаешь? Шпионят они. Зуб даю! Вот сейчас сидят где-то рядом, – он нервно оглянулся, – и слушают. Кто ее, крысу энту, заметит, ежели она схоронилась в щели какой? Так что говорю я вам: осторожнее надо быть. И планы свои обсуждать подале ото всех темных углов.