Страница 38 из 81
— Государю императору…
Я нагнулся и сделал вид, что нащупываю на полу ботинок. Джонатан заткнулся и поспешно скрылся под партой.
— То-то же, — буркнул я.
— Дак, это, — глядя на чайку, озадачился Гаврила. — А мне-то — чего? Уйти, али как?
— Тебе — не слушать кого попало, — проворчал я. — Мало ли — может, я не одет? Может, стесняюсь… Чего ты хотел?
Гаврила шагнул в комнату. Понизив голос, таинственно прошептал:
— Записка вам, ваше сиятельство!
— От барышни? — вздохнул я.
Ну, началось. Кристина, наверное, ещё до Парижа не успела доехать — а меня уже атакуют на ночь глядя академические красавицы.
— Никак нет. Не от барышни, — Гаврила протянул мне сложенный вчетверо листок писчей бумаги.
Не розовой, без сердечек — уже хорошо.
Я развернул листок.
— Цесаревич? — удивленно взглянув на Гаврилу, спросил я.
Тот сделал страшные глаза:
— Не могу знать, ваше сиятельство! А записку передал — денщик ихний, да.
— Давно передал?
— Да вот только что, в людскую ко мне притопал. Я бумажку взял — да сразу к вам, покуда у господ наставников нервы не начались.
— Пять минут до отбоя, господа, — немедленно, будто услышав Гаврилу, подал из коридора голос дежурный наставник. — Через пять минут выключаю свет!
— Понял, — кивнул я. — Спасибо, Гаврила. Иди, а то попадёт тебе.
Сунул дядьке в ладонь монету и закрыл дверь.
— Государю императору — ура? — заинтересовался из-под парты любопытный Джонатан.
Покосился круглым глазом на записку в моих руках. Он, кажется, всё больше привыкал ко мне и всё лучше понимал человеческую речь.
— Сиди, где сидишь, — приказал я. — Много будешь знать — перья посыплются.
Повертел письмо цесаревича в руках.
На чёрной лестнице, ишь ты! Двух дней пацан в академии не провёл — а уже знает, куда тут принято выходить для проведения важных переговоров. Если ещё и с этажа сумеет смыться, не налетев на штраф — может считать, что боевое крещение получил.
Дождавшись, пока на этаже станет тихо, я выскользнул за дверь. Джонатану перед уходом прочитал строгую нотацию, для верности наложил заклинание. Искренне надеялся, что беседа с Борисом много времени не займёт, и заклинания на время моего отсутствия хватит.
То, что Борис уже здесь, я понял, едва оказавшись на лестнице.
Цесаревич ждал меня на площадке третьего этажа — промежуточного между его вторым и моим четвёртым. Стоял, озираясь в темноте, взволнованно пыхтел и о чём-то перешёптывался с охранником. Моего приближения он не заметил. Охранник, увидев меня, встрепенулся, но промолчал — видимо, знал, кого они ждут. На носу у него я заметил деталь, которой раньше не было — золотое пенсне.
Смотрелось пенсне в сочетании с квадратной челюстью и ломанным носом, мягко говоря, странновато. Хотя и надето было явно не ради красоты. И даже не ради коррекции зрения. Судя по тому, что охранник не только разглядел в темноте мой силуэт, но и узнал лицо, пенсне служило магическим аналогом того, что в моём мире называли прибором ночного видения.
— С конспирацией у вас хреново, Ваше высочество, — чуть слышно сказал я, подойдя к Борису.
Он вздрогнул. Начал было:
— Костя! Ты…
— Чш-ш, — я приложил палец к губам. — За мной.
Поставил глушилку. Ухватил Бориса за плечо и потащил наверх, к чердачной лестнице.
Охранник потопал следом. Попытался было включить карманный фонарик, чтобы осветить Его высочеству путь, но я взмахом руки запретил это делать. Борис в темноте несколько раз попытался споткнуться. Я удержал. Охранник посверкивал стеклами пенсне и не спотыкался.
На секунду я задумался, почему у Бориса нет такого прибора? Но быстро сообразил, что раньше Его высочеству просто не доводилось разгуливать в темноте где бы то ни было. Его широкая дорога всегда была прекрасно освещена.
Остановившись у чердачной лестницы, я сказал:
— Всё, пришли. Здесь можно разговаривать относительно спокойно.
Охранник к нам с цесаревичем приближаться не стал. Предусмотрительно остановился на несколько ступенек ниже и встал так, чтобы просматривать лестницу. Что ж, молодец — службу знает.
— С этажа тихо ушёл? — спросил у Бориса я. — Наставник ничего не заметит?
Борис надулся от гордости. Похвастался:
— Я был дьявольски хитёр и осторожен! Попросил Ивана, — он кивнул на охранника, стоящего на ступеньках, — отвлечь наставника разговором, и, пока они беседовали, тихонько вышел. А другой мой телохранитель, Семён, лёг в мою кровать, накрылся одеялом и сейчас изображает спящего меня.
Двери наших комнат были снабжены окошками — целомудренно задернутыми с внешней стороны занавеской. Наставник, прогуливающийся по коридору, в любой момент мог отодвинуть занавеску и убедиться в том, что курсант из комнаты никуда не делся.
— Браво, Ваше высочество, — усмехнулся я.
Борис нахмурился:
— Я что-то сделал не так?
— Всё — так, — успокоил я. — Именно таким образом поступают все курсанты, когда им нужно нарушить режим. Договариваются со своими телохранителями.
Борис обиженно засопел.
— Да не пыхти, — успокоил я. — Раз уж у тебя есть преимущество, почему бы им не пользоваться? Всё нормально. Рассказывай, что стряслось?
— Ох, Костя, — цесаревич понурился. — Я долго думал, говорить ли тебе вообще? Видишь ли, это всего лишь мои подозрения, они ничем не подкреплены…
— Говорить, — кивнул я. — Если бы ты знал, сколько раз мне спасало жизнь то, что я доверял своим, ничем не подкрепленным подозрениям… Так что случилось?
— Игра, — цесаревич прислонился к стене. Попросил: — Только не смейся, ладно? И не думай, что я говорю это лишь потому, что хочу оправдаться за проигрыш. Я не оправдываюсь. Я просто…
— Да говори уже! — не сдержался я. — Что там такого случилось на Игре?
— А ты не наблюдал за ней?
— Наблюдал, конечно.
Только, мягко говоря, не в каждую её минуту.