Сепаратист

— Не делай вид, что не понимаешь! — взвизгнул бывший учитель. — Ты не можешь не знать, что за тебя назначена награда! За все твои убийства и преступления!

Все понятно. Значит, просветили-таки добрые союзнички моих коллег. Ну, следовало ожидать, что Валерий не станет пускать дело на самотек. Наверняка велел своим людям сболтнуть лишнего, в расчете, что слова попадут в нужные уши. А что, очень здравый подход, даже уважение где-то шевельнулось. И сам остался ни при чем, законов чести не нарушил, и при этом проблема решилась будто бы сама собой.

— Что за бред ты несешь? От страха рехнулся? Награда объявлена за Диего, — непонимающе просипел я. — Тот, который убил иерарха и командует обороной Памплоны. Я здесь при чем?

— Ты лжешь! — Марк подскочил ко мне, схватил за грудки. — Ты пытаешься выкрутиться, потому что хочешь избежать наказания! Признавайся! — он ударил меня, расквасив губы, замахнулся еще, но не успел — оттащили.

— С чего мне лгать? — я повернулся и сплюнул кровь. — По-твоему если я окажусь не Диего, меня не пристрелят? Идиот! Так даже быстрее будет.

Я повернулся к легионерам и пояснил:

— Все равно же пристрелите, так чего тянуть. Давайте прямо сейчас, а то всю душу вымотаете. Не хочу присваивать чужих заслуг.

— Глянь, какой спокойный, — переглянулись освободители. — Может, и правда не простой мужик. Ладно, давай, потащили. Надо командиру показать, пусть разбирается. Так вообще по описанию похож, если подумать. Рожа аристократическая, глаза карие, говор грамотный. Что там еще было?

Второй легионер, Перга, довольно подробно перечислил мои приметы. Действительно, хорошо описали. Интересно, откуда только взяли? Хотя, что тут удивляться, меня пол Памплоны видело.

— Эй, доноситель, идешь с нами, пока не подтвердится личность?

— А потом? Потом как?

— Потом, как и написано в листовке, денег дадут, и свободен. Хоть к бунтовщикам возвращайся, хоть в Рим езжай.

— Нет, доминусы легионеры, ну как вы могли такое предложить! Возвращаться к бунтовщикам! Разве эти безмозглые поймут, что им это на пользу! Лишь бы стрелять, никакого желания подумать головой. Ведь всегда можно договориться, правда?

— Заткни помойку, — Марк получил оплеуху, отчего даже упал и завозился в пыли. — Буду я слушать еще всякую пену.

Меня подхватили за руки, вытащили на ровную поверхность, даже рану в ноге перемотали, после чего связали, — довольно надежно, — и закинули на лошадь.

— Слышь, то ли Диего, то ли нет, не шали. Судьбу свою ты правильно определил — так и так пуля, но сам понимаешь, до нее еще по-разному дожить можно.

Я промолчал. Пока для выкрутасов не время. Один я, может и освобожусь от веревок, но далеко уйти с простреленной ногой точно не смогу. Нужно подождать возвращения Керы, узнать, что с Рубио. Надо было сказать старику, что он прав. Узнать, как там Ремус и Никс. Сама богиня жива, я откуда-то это чувствовал.

Путешествовать, будучи перекинутым через лошадиную спину, очень сомнительное удовольствие, однако день пролетел как миг. Наверное, я несколько раз терял сознание — не могу вспомнить точно, потому что бодрствование не сильно отличалось от бреда. Сказывалась потеря крови, контузия, неудобная поза и боль в ране.

В те моменты, когда приходил в себя, я спешил побыстрее заснуть, потому что Марк был просто в восторге от моего общества, и не видел себе иного развлечения, как описывать раз за разом, как он ловко меня, тупоголового тирана обхитрил. Заметно было, что бывший подчиненный действительно гордится собой, и абсолютно уверен, что совершил благое дело. Он на полном серьезе был уверен, что спасает новосозданную республику от ужасов войны, и сам остается в плюсе, да еще обеспечивает заслуженное наказание такому извергу как я. Один раз я не выдержал, переспросил:

— Слушай, ты ведь понимаешь, что это благодаря тебе убили всех наших ребят. Аквил, Неро… Руфу перед смертью оторвало руку. Видел его тело на дне оврага? А сколько крестьян погибло, видел?

— Меньшее зло, — отмахнулся Марк. — Это была необходимая жертва, для восстановления благополучия всех восставших провинций. И их кровь не на моих руках, а на тебе. Это ты во всем виноват. Я уверен, что с бунтующими городами не поступили бы так жестоко, если бы ты не организовал убийство иерарха. Что касается Аквила и остальных… Они слышали то же, что и я. Прекрасно знали, что тебя ищут, и когда я намекал на возможность закончить дело легким и простым способом, предпочли прикинуться дураками. Ну, в результате дураками и оказались. Если бы послушали меня, мы бы уже давно захватили тебя и передали в руки легионеров. Пусть тогда пришлось бы делить деньги, но мне хватило бы и половины от награды. Так что сами виноваты. Жалко их, но уж ничего не поделаешь.

Я скрипнул зубами от злости. Действительно ведь, получается я сам виноват. Если бы вовремя пристрелил эту тварь, может, все были бы живы. А вот на Марка злиться не получалось. Как можно ненавидеть покойника? Он уже мертв. И это не я буду тем, кто его убьет — он прекрасно позаботился об этом сам. Стоит ему получить деньги, и он труп. Как будто не видит, какие взгляды на него бросают легионеры. Он и сейчас жив только потому, что они до сих пор не уверены, действительно ли им попался столь тщательно разыскиваемый Диего. Правда, во сне было не сильно лучше. Приходили ребята. Аквил, Руф, Никс, и прочие из контубернии. Спрашивали, стоило ли спасение каких-то незнакомых людей, их жизней? Почему я распорядился ими так, будто они мне принадлежали? Я не знал, что ответить. Пытался оправдываться, кричал, что не знал. Не знал, что получится вот так.

— Рубио говорил тебе, — напоминал Аквил. — Он говорил, что везение закончится. Почему ты его не послушал? Мы тебе верили. Ты ведь так удачлив, ты настоящий герой. За что ты отдал наши жизни?

Ответа у меня не было. Я говорил, что тоже скоро умру.

— Что нам с того? — говорил Никс. Я не видел его смерти, поэтому он то представал с дырой на месте глаза, то с разрубленным лицом, или другими увечьями, каждый раз новыми. — Что, от того что ты умрешь, мы станем живы?

Кера появилась на третий день после пленения. Не во плоти. Мои конвоиры остановились на какой-то ферме — опустевшей, конечно. Судя по отсутствию крови и следов перестрелки, обитатели ушли сами, что не могло не радовать. Мне досталась ночевка на настоящей кровати — сначала солдаты хотели отселить меня на сеновал, вместе с Марком, но потом кому-то пришла светлая мысль, что на сеновале мне будет слишком холодно, и я оказался среди привилегированной группы. Никаким гуманизмом здесь и не пахло, просто потенциально ценного пленника хотели все-таки доставить к руководству живым. Правда, оценить свою удачу не получалось. Все, на что меня хватало — это отслеживать смену дня и ночи. В остальном было настолько паршиво, что я почти уверился — до штаба легиона не доеду. Рана на ноге воспалилась, у меня был жар, нога распухла — никто не удосужился не то что вытащить пулю, а хотя бы почистить рану, перед тем как перевязать. На повязку пошла какая-то грязная тряпка, в которой я в момент просветления с содроганием узнал чью-то несвежую портянку. Из состояния полубреда я почти не выходил, меня даже поили насильно, хотя чудовищная жажда — это то единственное чувство, которое я запомнил из того путешествия. Различать явь и бред становилось все сложнее, как и осознавать себя, но в какой-то момент я обнаружил рядом богиню, с любопытством рассматривающую парней, отчего они бледнели и становились прозрачными.

— Ты умираешь, — буднично сообщила мне Кера. — От тебя пахнет болью и безнадежностью. Если бы я осталась с тобой, такого не случилось бы.

— Что с Рубио? И с остальными?

— Старого убили. Прости, я не смогла ему помочь. Я бежала быстро, но когда пришла, его душа уже потеряла связь с телом. Жив только ребенок.

Старик мертв. Не думал, что весть о его смерти ударит по мне настолько сильно. Он вечно меня бесил — дня не помню, чтобы он не сказал какую-нибудь гадость, или не съязвил. Он не стал мне другом, а от наставничества я изо всех сил отбрыкивался. И все же мне казалось, что старик будет всегда, по крайней мере еще меня переживет. Его советы, замаскированные под издевку, стали уже настолько привычны, что мне трудно представить, как я буду без них обходиться. А еще глядя на него я вдохновлялся. Несчастный, одинокий, вечный беглец, несмотря на все невзгоды он всегда бурлил энергией, уверенностью в себе, и презрением к трудностям.