Золотая скрижаль

В свободное от походов время мужчины играли на туйдуках и дутарах и пели красивые грустные песни о войнах и любви. На эти сборища иногда приглашали Еркина. Он исполнял на домбре сказания о смелых батырах и сочинял экспромтом песни о туркменской пустыне, о ее гордых и суровых сынах и об их божественных конях. Текинцы с большим вниманием слушали, а когда мальчик научился исполнять местные туркменские песни, его стали приглашать всё чаще. На таких вечеринках мальчика кормили бараньей похлебкой, а иногда даже душистым пловом. Вскоре текинец-сардар разрешил манулу выходить из кибитки и лежать рядом с Еркином. А когда мальчика угощали изюмом, он делился с манулом, после чего довольный дикий кот весело танцевал под домбру. И каждый раз пораженные текинцы в оцепенении с широко раскрытыми глазами смотрели на чудесное представление.

Однажды на такой вечеринке, когда почти все уже спали, Еркину поднесла чай туркменская девочка. Она была дочерью текинца-сардара со шрамом. Мальчик видел ее и раньше, но у него не было возможности с ней заговорить. Она постоянно была занята, то помогала матери ткать ковер, то уходила за пределы деревни собирать саксаул. Она прекрасно ездила верхом и была необыкновенно ловкой, могла управлять самыми капризными лошадьми не хуже взрослого опытного мужчины. Ее звали Гульшен. Еркин слышал, как ее мать и отец громко выкрикивали имя девочки, когда им нужна была помощь.

Остатки золотистого душистого чая в пиале Еркина уже давно остыли, оуб спал, а Еркин всё еще играл на домбре. Свернувшийся в клубок и как обычно насупившийся манул лежал рядом с мальчиком. Вдруг пушистый кот оскалился и злобно зафыркал. Гульшен протянула к нему руку, пытаясь погладить.

— Это дикий кот, его нельзя трогать, — остерег девочку Еркин.

— Но он кажется таким ручным, — возразила Гульшен. — Ведь он умеет танцевать.

— Любовь к изюму заставила его танцевать, — объяснил Еркин.

Гульшен улыбнулась. Ее улыбка была тронута тенью грусти, так же, как и лицо, освещенное догорающим костром.

— Откуда ты родом? — спросила девочка.

— Далеко отсюда, — уклончиво ответил Еркин.

— Можешь ничего не рассказывать, если не желаешь. Понимаю, что ты — наш пленник и что много говорить опасно. Я встречала много пленников и видела их слезы и страдания.

Еркин посмотрел на нее с удивлением: «Неужели она, дочь безжалостного аламанщика, способна войти в его положение и посочувствовать несчастной доли раба?»

Веселого и никогда не унывающего Джуласа полюбили многие жители оуба. Он научил текинцев всевозможным хитроумным трюкам в игре в кости. И те уже жаждали поехать в Мерв попытать счастья и обыграть других незадачливых туркменов.

Джулас и Еркин мечтали о побеге и подолгу обсуждали, как лучше к нему подготовиться. Но если Еркину, забавлявшему текинцев своей игрой на домбре, предоставляли свободу как днем, так и ночью, то бедного Джуласа крепко связывали на ночь и оставляли в одной из кибиток вместе с другими рабами, за которыми поочередно зорко следили текинцы.

Джулас считал, что надо бежать в Карши через Мерв, в то время как Еркину не хотелось возвращаться на юг. Он думал как-нибудь добраться до Хивы, ведь оттуда уже не так далеко до его родных степей.

— В Хиве опасно, — объяснял мальчику Джулас. — Там власть хана, ненавидящего как поданных эмира, так и северных кочевников. Кстати, о какой скрижали спрашивал тебя старик-бедуин, когда привез нас в старую мервскую крепость?

— У меня больше ее нет, — уклончиво ответил Еркин.

— Но ведь старик говорил, что скрижаль способна открыть путь к сокровищам, — настаивал Джулас. — И ты сказал, что манул может показать ее местонахождение.

— Неужели ты веришь в сказки? — укорил своего друга мальчик.

Поняв, что от упрямого Еркина ничего не добиться, Джулас больше не спрашивал о скрижали.

Еркин же тщетно искал встречи с Гульшен. Несмотря на то, что мальчик был в милости у аламанщиков благодаря исполнению туркменских песен и танцам манула, от хищных глаз ее отца-сардара было трудно что-то скрыть. Удача всё же улыбнулась Еркину. Одним ранним утром, когда едва рассвело, мужчины собрались в поход. Надели на себя лучшие халаты, спрятали под кушаком пистолеты и прикрепили ножны с кривыми острыми саблями. К зрелым мужчинам примкнули юноши и пожилые текинцы, кроме самых старых и немощных.

Оуб опустел, и, казалось, даже мохнатые алабаи присмирели и почти не лаяли. Еркин подошел к Гульшен и предложил свою помощь в сборе саксаула. Она согласилась. С тех пор они часто тайком договаривались и уходили за саксаулом за пределы селения. Там они соревновались друг с другом, кто более ловок верхом на коне. И подолгу говорили о лошадях, о безжизненной пустыне, переходящей в неприветливую суровую степь. Странно, как они понимали друг друга. Еркин еще плохо объяснялся на туркменском, перемежая его персидскими и узбекскими словами. Девочка говорила на туркменском, иногда вставляя персидские слова. Еркин еще никогда не видел лица более одухотворенного, живого и притягательного. Ее улыбка, глаза, движения — всё было идеальным, без единого изъяна. Еркина также удивляло и восхищало, что Гюльшен превосходно владела оружием. Она метко стреляла из ружья, умело пользовалась как кинжалом, так и саблей.

— Меня научил отец, — звонко смеялась девочка. — Но я — не единственная девушка в оубе, которая умеет воевать. — Ведь и на нас нередко совершают набеги враждебные племена, например, сарыки. Мою бабушку убили во время междоусобицы двух туркменских племен. Но она погибла не как беззащитная овца, а с оружием в руках, убив одного из нападавших на нас сарыков.

Тем временем в туркменской пустыне царствовала весна. Леденящие ветра стихли, солнце грело с раннего утра, а после немногочисленных, но сильных дождей унылая серая земля покрылась голубым ковром из цветов полыни — золотыми звездочками гусиного лука и великолепными красными и фиолетовыми тюльпанами. Маленькие цветочки эфимеров, этих мимолетных посетителей пустыни, наполняли воздух нежным благоуханием.

Одним из теплых весенних вечеров, когда разноцветные полосы заката еще оставались в небе, Еркин рассказал Гульшен о том, как карлик из крепости в далеких песках Кызылкумов попросил его передать старую скрижаль мудрецу в Бухаре.

— Но мудреца в Бухаре не оказалось. А когда я прибыл в Карши, в мечети сообщили, что мудрец отошел в лучший мир. Потом узнал, что погиб и карлик, и даже помогавший мне дервиш по имени Ирфан. Кажется, что скрижаль приносит несчастье и не дает мне вернуться на родину, — вдруг произнес Еркин, сам удивляясь, что пришел к такому выводу.

Гульшен внимательно выслушала его, а потом сказала:

— Как странно, ведь мне рассказывала легенду о золотом свитке рабыня-персиянка. Я была тогда еще совсем маленькой. Моя мать сильно заболела, и меня убаюкивала старая рабыня.

И Гульшен рассказала Еркину легенду о золотой скрижали и о священной птице Симург.

[1] Оуб — селение у туркмен.

[2] Сардар — главарь разбойников-аламанщиков.

10

Глава 10. История рабыни-персиянки о древнем свитке

— Это была самая красивая и таинственная сказка, которую я слышала, — начала Гульшен свой рассказ.

— Было время, когда ангелы и демоны перестали враждовать между собой и в знак перемирия вместе написали книгу, которую хотели передать человеку. Они решили выбить текст книги на пластинах из чистого золота, чтобы ей не были страшны ни вода, ни время. Но потом война между демонами и ангелами возобновилась, и скрижаль передали священной птице Симург, которая хранила ее в своем гнезде, свитом на кроне дерева жизни.

Однажды джинн влюбился в смертную. Она была очень капризна и ненасытна. Вскоре все чудеса, которыми удивлял ее могучий джинн надоели ей. Девушка сидела в беседке, украшенной вьюном и цветами, скучала, зевала и насупившись смотрела на влюбленного джинна.

— О прекрасная пери, чего желаешь? Что развеселит мою драгоценную розу? — спрашивал ее джинн.