Страница 99 из 102
История двадцать пятая. Брикеты с мясом
Плайта
— Даже простой боец — это тупая безгласная тварь! А штрафники — вообще вроде брикетов с замороженным мясом!
— А ну, потише, Коста, раскомандовался, — капитан Пайел поморщился, и наступила сухая колкая тишина.
Неведомое излучение высушило воздух: он колол горло, вызывал электро-магнитные помехи, не давая устойчивой связи с «Вороном» — треск да обрывки слов.
Выглядел капитан уставшим, мучился головной болью. Это только в первую минуту Энрихе показалось, что хаго бодр и весел. Сейчас он видел — фиолетовое излучение прошлось не только по их головам.
Второй раз нырять под медленно наплывающую сцепку из двух генераторов, непонятно на какой тяге бороздящих термосферу Плайты, они не рискнули. Хэд знает, что это вообще было за излучение.
Решили переждать на грунте. Капитан приказал, а Энрихе не стал возражать: говорил хаго уверенно, выживать тоже умел, не поспоришь.
Теперь они полулежали рядом в тени шлюпки и ждали.
Энрихе хотелось бы знать, куда делись генераторы огненного шнура? И что за корабль осуществлял навигацию?
Если это корабль, а не животное или растение. Ходят же у южных окраин легенды о живых космических парусниках? Сглотнул парусник генераторы, поплохело ему и гадит…
Иннеркрайт скривил губы в вымученной улыбке. Не хотелось умирать, как попало. Ему бы сейчас приготовиться, отпустить измученную реальность вместе с ноющим телом, а надо было изображать опытного «выживальщика».
Лихорадочная, сыщитская бодрость отступила, он устал, его мутило. И в будущем тоже ничего радостного не маячило. Военный трибунал был лучшим из вариантов. А худшим…
Энрихе попробовал улыбнуться, и вышло уже легче, убедительней.
Чего бы ещё такого он мог сейчас совершить, чтобы ухудшить своё положение? Завербоваться на «Каменный ворон» и громить линкоры Содружества?
Штрафники опять начали спорить, угнездившись в тени пожёванной алайской шлюпки. Шёпотом, почти неслышно.
Вставило их после того, как на связь через наручный браслет хаго пробился лендслер и сказал нечто настолько двусмысленное, что Энрихе вздрогнул, ощутив не суть, но тяжесть его слов.
Капитан ничего пояснять не стал. Кивнул, и голографическая фигурка лендслера свернулась, больше не сообщив ничего.
Дословно фразу Энрихе не запомнил. Что-то вроде: «Нашлись?..» Дальше следовало ругательство или редкая имперская идиома.
Видимо высоко над ними бурными темпами развивались события, требующие, чтобы и Энрихе, и капитан Пайел срочно сгинули там, где искать их никто не будет.
И вот экзот с имперцем сидят теперь возле «двойки», как два новоявленных родича по несчастью. Энрихе клюёт носом, а хаго — дремлет с открытыми глазами.
Энрихе, сообразив, что и в самом деле задрёмывает, заставил себя для разминки пересчитать пилотов. Не досчитался Роса, приподнялся, оглядываясь…
Рос пытался определиться на местности. Он снял с алайской шлюпки навигационный блок, покопался в нём и теперь бродил вокруг, пристреливая координаты.
Пилот думал, как выбираться в случае отказа навигации.
Энрихе не думал. Его, как и капитана, слишком клонило в сон.
Клонило так, что сознание уже почти отделилось от тела, и он временами видел себя со стороны. Лежащим у изрытого оспинами бока шлюпки.
Иннеркрайт не знал, что двадцать минут назад комкрыла, генерал Дайего Абэлис, получил официальный запрос Совета домов Содружества, инициированный регентом дома Аметиста, в котором требовали выдать уже не заложника, а военного преступника Энрека Лоо, не знал, что через четыре с половиной часа в районе Плайты будет правительственная комиссия Империи…
Но ему хватало чутья понять, что живые они с капитаном Пайелом сейчас никому не нужны. И этого было достаточно, чтобы накормить давно прирученное безразличие к смерти.
Энрихе взглянул в небо. Невидимый корабль или хтонический зверь приближался. Фиолетовый фронт наступал.
Рос вернулся, подергал капитана за рукав, мол, надо укрыться в шлюпке.
Тот отмахнулся, буркнув, что от железа только больше голова заболит, но поднялся, и они с лейтенантом стали смотреть на приближающееся фиолетовое сияние.
Энрихе, сознание которого то и дело убегало в беспамятство, опять затошнило от подступившего головокружения. Перед глазами заплясали серебристые линии. Его буквально затягивало в транс.
Капитан Пайел обеспокоенно покосился на обмякшего иннеркрайта, подошёл, склонился над ним.
От капитана пахло озоном и чем-то ещё. Незнакомым, но не противным, а вроде как от свежескошенной травы.
Энрихе вздрогнул от непривычной близости чужого тела, но из горла вырвалось:
— Паутину? Ты видишь паутину?
— А что это? — капитан Пайел уставился на него зелёными, как изувеченное небо, глазами.
Сел рядом.
— Глаза закрой, увидишь, — почти попросил Энрихе. Может, вдвоём они сумеют не утонуть в искажённой реальности допричинных связей?
— Да не могу я, плывёт всё, — пожаловался капитан. — Я и с открытыми — Хэд знает, что вижу. Словно нас сносит куда-то.
— Я и говорю — паутина. Зацепиться надо за что-то в реальном, чтобы удержаться здесь. В ЗДЕСЬ! Понимаешь?
Капитан Пайел кивнул.
— Я когда ещё в Северном крыле служил, на меня накатывало иногда так, что я не осознавал, где я во Вселенной. Терял ориентацию. Казалось, ещё чуть-чуть, и разум выскочит из черепной коробки и убежит. Или разум останется, но вот так же убежит вся радость. А потом Дьюп… Колин забрал меня к себе в каюту, и я обрёл в нём какую-то твёрдую землю. Что-то устойчивое в этом чужом и пожирающем душу Космосе. Знаешь, Энрек, нет во Вселенной никакого бога. Это вера наша создаёт его, а он потом создаёт нас. Вера делает твердь из небытия, жизнь — из пустоты. И эта вера — наш Бог. Мы порождаем создателя сами, чтобы он стал потом нашей опорой.
Капитан вдруг плюхнулся рядом и обнял Энрихе. Тот закаменел, понимая, что сидят они с точки зрения этикета недопустимо близко, и что самое страшное — его это уже совершенно не парит. А может, ему даже хочется уткнуться мальчишке носом под мышку, как Кьё.
— Держись за меня, — просто сказал капитан. — Я знаю, на чём стою. На том, что всё в нас — одно. Начало и конец. Я понял. Это теперь из меня ничем не вышибешь. Я сам себе — космос и грунт. Хрен оно нас утащит!
Фиолетовое сияние жадно тянулось к людям. Далёкая кромка зелени давно уже была съедена, и оно взялось за бледную бирюзу прямо над головами людей.