Страница 100 из 102
Это было страшно, но совсем не больно. Капитан оказался прав — на значительном расстоянии от условных «генераторов», сияние вреда человеку не причиняло.
Небо стало сначала цвета болотной зелени, потом прояснилось и снова заиграло бирюзой. В воздухе запахло озоном.
Лучи не убивали. Они… обеззараживали?
А потом фиолетовое сияние ушло дальше, пожирая новые единицы пространства.
Долго никто не решался нарушить молчание. Все уже мысленно попрощались с жизнью, и теперь странным казалось всё — сидеть, смотреть в небо, гладить руками землю.
Громко дышали испуганные штрафники, зябко растирал плечи Рос, только собака дремала, легкомысленно раскидав лапы — сияния она не испугалась.
— Я не понял, — сказал Энрихе, которого почти отпустила тошнота. — Это зараза фиолетовая так оздоровляюще подействовала или что-то другое?
Он попробовал подняться на ноги, но мир с готовностью встал на дыбы, сознание забилось, как птица за пазухой, и иннеркрайт схватился за теплое плечо капитана.
— Тише, Энрек, — прошептал тот, усаживая его. — Это уже не сияние. Это… словно тетрадь кто-то листает. Терпи.
Капитан выругался, напрягся. Энрихе стало тяжело дышать и перед глазами замелькали тёмные пятна.
— Ханер камат, — прошептал он.
— Да пусть хоть сам Хэд. Хрен он меня отсюда сдвинет!
Запылились мои башмаки,
Всё стоят и стоят у порога.
Мне без бога бродить не с руки
Я возьму и придумаю бога
Чтобы был он со мной молчалив,
Чтоб был строг и ко мне равнодушен.
Чтобы, душу кому-то излив,
Снова стал бы я глух и послушен.
Чтобы рвали меня на куски
Лишь за то, что, мол, ценят и любят,
Что б я с вами не сдох от тоски,
С теми, кто называются «люди».
Напев разрывал душу. Но даже выпущенным наружу кускам души не было места на безжизненной планете, и они скреблись, требуя снова открыть им грудную клетку.
Пел рыжий штрафник, тот, что спорил недавно с Костой. И зелёная тишина аккомпанировала хриплому грудному голосу.
Не найти мне по сердцу причал,
И никак одному не согреться.
Во Вселенной нет больше плеча,
Что б я смог на него опереться.
Запылились мои башмаки
Всё стоят и стоят у порога.
Мне без бога бродить не с руки.
Я возьму и придумаю бога.
Энрихе открыл глаза. Придумать бога…
Капитан что-то говорил про это? Или приснилось?
Хаго дремал. Рос сидел чуть поодаль, раскачиваясь и обхватив голову руками.
Штрафники отделались испугом. Ничто их не брало — ни сияние, ни сдвижки по паутине реальности. Для воздействия на сознание, нужно его сначала иметь…
Пользуясь беспамятством начальства, штрафники готовились отобедать — разложили галеты, саморазогревающиеся консервы.
— Там шоколад есть под сидением первого пилота, — сказал, открывая глаза, капитан Пайел. — И настойка какая-то. — Хьюмо, посмотри?
Рос поднялся и пошатываясь пошёл почему-то от шлюпки, а не к ней.
— Хьюмо! — окликнул его капитан.
Пилот повернулся и застыл, непонимающе глядя то на Энрихе, то на капитана Пайела.
— В нашей шлюпке, — тихо пояснил капитан. И показал рукой.
Рос вздохнул, зажмурился. Открыл глаза. Сфокусировался кое-как, добрёл до шлюпки, полез в люк.
— Ты живой, Энрек? — спросил капитан.
Энрихе хотел было ещё раз попробовать встать, но тут же передумал.
Рос вернулся с плоской пластиковой бутылкой, перевязанной незнакомой надписью.
— Трофейная? — робко поинтересовался Коста, подкравшийся к капитану с галетами и банкой консервов.
— Из Белой долины, — отозвался тот. — Аннхелл. Так с тех пор под сидением и лежала.
Еду он попросил положить на землю. Наверное, ему тоже было противно даже смотреть на галеты.
— Нас тут бросили, что ли? — спросил Рос, и штрафники притихли. — Связи нет. Совсем. Я аварийный маяк врубил.
Штрафники отложили галеты. Это был вопрос, который интересовал сейчас всех, кроме иннеркрайта. Тот — вообще ни о чём не мог думать.
— Колин не бросит, — ответил капитан.
Энрихе почувствовал в нём уверенность спокойную и твёрдую, и снова закрыл глаза. Мир стал кружиться меньше, но долгое смотрение — утомляло.
Капитан сделал глоток спиртного, поморщился, заставил глотнуть Энрихе и Роса и отдал бутылку штрафникам.
— А что это было? — спросил рыжий штрафник, осмелев от глотка пущенной по кругу настойки вездесущего капитана Келли.
Эта настойка просто преследовала иннеркрайта. Она облепила ему горло и, как живая, полезла в желудок.
— Смещение узла паутины реальности, — пояснил он, сглотнув и прокашлявшись. И вдруг понял, что говорить уже может. И даже сесть. — Кто-то умеющий начал воздействие на допричинные связи текущего мира. Но введённая программа не смогла точно наложиться на существующий вариант реальности. Что-то помешало. Не знаю что. Может быть, общая масса задействованных фигур. Но в результате равновесие сместилось. Нас потащило по вариантам возможной реальности — разные ветки, разные решения. Разум начал фиксировать изменения, поэтому у кого-то могли быть галлюцинации, головокружение или тошнота. Или — всё сразу. Разум устроен так, чтобы не замечать минимальных изменений при переходе на другой вариант развития событий. Но когда изменений слишком много, они всё-таки фиксируются, и можно сойти с ума.
— Только у нас так было, или везде? — заинтересовался хаго.
— Везде — по-разному, но отголоски прошли сильнее всего по точкам разрыва.
— А что это — точки разрыва? — судя по удивлению в голосе, капитан был совсем не в теме.
— Это места особо значимых событий, — прохрипел Энрихе. И подавился новой порцией настойки. Но не возмутился — говорить она ему помогала. — Те места, где от определённого поступка зависит, по какой ветке события пойдут дальше. Вот тут, у нас, тоже была «точка разрыва». Я мог найти или НЕ найти тебя, например. Но я не знаю сейчас, это ли сыграло роль или что-то ещё. Событие в точке разрыва может быть и мелким, незаметным. Вроде — побрился ты или нет…
Что-то прошуршало рядом, наверное, капитан Пайел прошёлся рукой по щетине.
— Тебя как зовут-то хоть, капитан? — поинтересовался Энрихе. — Ведь не Гордон же? Какой же ты Гордон?.. — Иннеркрайту вдруг показалось странным, что они чуть не сдохли в обнимку, а по-настоящему не знакомы.
— Агжей.
Энрихе приоткрыл глаза и протянул руку:
— Рико.