Страница 11 из 100
Первыми под власть нацистов попали русские эмигранты, жившие в Германии. В 1939 году, когда немцы оккупировали Польшу, все, кто там жил, в одночасье оказались в рейхе. В начале 1940 года та же участь постигла эмигрантов в Чехословакии, Болгарии и остальных странах Восточной Европы. Что касается эмигрантов, живших во Франции, то парижане (вероятно, большинство) очутились прямо под немецкой оккупацией, а остальные жили под властью коллаборационистского правительства Виши. В целом русские эмигранты поначалу не увидели в этих изменениях ничего страшного, ведь нацисты были врагами советских коммунистов.
Просоветские настроения наблюдались среди европейских эмигрантов крайне редко. Другое дело – Китай, где многие русские эмигранты, даже бывшие белогвардейцы, после вторжения немцев в Советский Союз сделались горячими патриотами и всей душой болели за победу СССР в войне. В Европе с животрепещущей остротой, похоже, вставал вопрос, одобрять или осуждать активное пособничество немцам. Среди бывших белых офицеров, особенно казаков, многие хотели пойти на войну добровольцами, чтобы «драться с большевиками»[56]. По воспоминаниям Ирины Халафовой, значительная часть эмигрантов в Югославии «поддалась на приманку немцев – переброске на русский фронт… Созданное немцами „Освободительное движение“ очень затруднило положение той части эмиграции, которая не хотела коллаборации с немцами»[57].
Русский корпус возник как сплав старого антибольшевистского милитаризма европейской эмиграции с новым представлением о возможностях, которые открывал начавшийся поход немецкой армии на восток – Drang nach Osten. По крайней мере часть русского иммигрантского сообщества в Австралии вспоминала о нем с теплотой как о воплощении «белой идеи», продолжении славной традиции сопротивления большевизму, продолжавшейся со времен Гражданской войны. Безусловно, именно под таким углом удобнее всего было думать об этом в послевоенной Австралии, потому что к тому времени сам факт добровольного сотрудничества с Германией воспринимался всеми как нечто весьма неприятное. Идея создания Русского корпуса зародилась среди белых офицеров в Югославии в 1941 году, а немцы восприняли ее довольно сдержанно, так как относились к русским эмигрантам с долей презрения, а к их желанию независимо воевать против СССР – с осторожностью. Поначалу вермахт использовал Русский корпус в основном для охраны заводов и рудников, но в 1942 году ему доверили и более важные дела: вместе с усташами (хорватской фашистской группировкой) подавлять в Хорватии движение партизан-коммунистов. В 1944 году Корпусу наконец удалось схлестнуться в бою и с Красной армией. Это произошло в ходе Белградской стратегической наступательной операции советских войск. К тому времени Русский корпус – первоначально один полк, состоявший из четырех батальонов, – сильно изменился из-за притока большого количества казаков. Весной 1943 года Гитлер одобрил создание 1-й казачьей дивизии, а в июне 1944-го было уже шесть полков под командованием немецкого генерала, причем были представлены все основные казачьи войска (Донское, Кубанское, Терское, Сибирское), так что ранее набранный контингент Корпуса растворился в этой массе[58].
Несмотря на стремление НТС стать некой третьей силой, он всесторонне сотрудничал с немцами, и немецкая военная разведка даже выделяла его среди остальных эмигрантских групп; энтээсовцы наряду с военными активно участвовали в пропаганде и шпионаже на советских территориях, оккупированных немцами[59]. Некоторые члены НТС – как, например, Николай Алферчик (гражданин СССР, завербованный одновременно НТС и СД во время немецкой оккупации Белорусской ССР и позднее обвиненный Советским Союзом в военных преступлениях), – принимали участие и в массовых расправах над евреями и партизанами. Однако в 1944 году стремление НТС к освобождению России привело к конфликту с нацистами. Многих активистов арестовали, и на оккупированных немцами территориях членам союза пришлось уйти в подполье. В ту пору к движению примкнул Юрий Амосов (будущий редактор австралийской газеты НТС «Единение»): в один из последних месяцев войны он приехал из Белграда в Берлин вместе с группой молодых энтээсовцев во главе с Александром Трушновичем (который ненадолго прославится в середине 1950-х, когда его похитят советские агенты)[60].
Несомненно, что в русской эмигрантской среде в Европе лишь меньшинство активно поддерживало политику стран Оси и желало им победы. С другой стороны, среди эмигрантов было довольно мало тех, кто подвергался гонениям со стороны нацистов, – по крайней мере до последних месяцев войны[61]. Большинство, оказавшись под властью немцев, не слишком унывали и думали прежде всего о собственном выживании. Русских, принявших гражданство Германии (среди них был Игорь Сусемиль, выпускник русской гимназии в Берлине), могли наравне с прочими гражданами призвать в ряды вермахта. Ненатурализованным русским, жившим в Германии в пору начала войны, как правило, было легче: например, Алексей Кисляков, учившийся с середины 1930-х годов в Берлинском техническом университете, работал во время войны техническим переводчиком[62]. Эмигранты, обосновавшиеся в Прибалтике, во время войны часто перебирались в Германию, а осенью 1944 года, когда германская армия отступала под натиском советских войск, массово уезжали (точно так же поступили и многие их соседи – латыши, литовцы и эстонцы).
Намного важнее, чем эмигранты, были для немцев многие тысячи советских граждан, оказавшиеся в их руках в качестве военнопленных или подневольной рабочей силы. Войну пережили почти пять миллионов, около трети из них были русскими, вторую по величине группу составляли украинцы[63]. Количество советских военнопленных, которых немцы удерживали в течение войны, было оценено приблизительно в два миллиона (хотя многие так и умерли в плену)[64].
Поскольку в Красную армию призывали мужчин всех национальностей из всех социальных групп в возрасте от 16 до 50 лет[65], а на первых этапах войны немцы захватили огромное количество людей, по-видимому, среди военнопленных присутствовали представители самых разных групп мужского населения СССР. Можно сказать, что большинство составляли люди крестьянского происхождения, и русские были самыми многочисленными среди них, но довольно хорошо были представлены и другие народности. Те, что помоложе, учились в советских школах и участвовали в массовых молодежных движениях, а значит, были воспитаны как социалисты и атеисты (хотя они тоже, как и их сверстники-эмигранты, любили Пушкина и других классиков русской литературы). Они верили в братство народов, населявших Советский Союз, гордились тем, что их страна первой в мире сбросила иго капиталистов-эксплуататоров. У тех, кто происходил из семей советской элиты, старшие родственники могли стать жертвами сталинских репрессий, но сами они в пору призыва, скорее всего, чувствовали солидарность с советским политическим строем и желали приблизить военную победу своей страны. Пленные старшего возраста, особенно из глубинки, могли сохранять остатки религиозной веры своей юности и с неприязнью вспоминать о коллективизации; однако в пору призыва в армию и они, скорее всего, соглашались в душе с тем, что чужаков-захватчиков нужно прогнать с русской земли[66].
Среди советских военнопленных были, например, Эрнест Шницер, студент Киевского университета, отправленный в стройбат из-за того, что его родители были арестованы как «враги народа» в пору Большого террора, и Леонид Артемьев – русский, уроженец приграничных земель, которые в XX веке отошли от России к Польше, затем ненадолго оказались территорией СССР (как раз тогда Артемьева и призвали в Красную армию), а во время войны были оккупированы немцами[67]. В автобиографических рассказах двух этих людей, написанных много лет спустя в Австралии, не говорится о том, как они попали в плен к немцам – против своей воли или сдались сами. В первые месяцы после германского вторжения Красная армия терпела одно за другим жестокие поражения, и многие ожидали, что советская власть вот-вот падет. Поэтому (и еще благодаря немецким пропагандистским листовкам) в народе ожили старые слухи, в которых евреев приравнивали к большевикам и обвиняли в узурпации власти над Россией. Подсчитано, что около 5 % всех советских военнопленных были перебежчиками – это намного больше, чем обычно было в армиях других воюющих стран. В Красной армии был еще и необычайно высокий уровень дезертирства: за всю войну около 1,5 миллиона человек оставили свои боевые посты, хотя, как предполагается, не все дезертиры оказались в итоге за пределами Советского Союза. Иван Кононов, позднее эмигрировавший в Австралию под чужим именем и чужой национальностью (как Иван Горький, поляк), перешел на сторону немцев в августе 1941 года, уведя с собой многих бойцов из своего казачьего полка, после чего сражался вместе с немцами до конца войны[68].
56
Из крупных руководителей Белого движения, участвовавших в Гражданской войне, по-видимому, один только генерал Деникин открыто выступал против коллаборационизма: К. Л. Котюков. Российские военные эмигранты и «пораженческое» движение в период Второй мировой войны // История российского зарубежья. Эмиграции из СССР-России 1941–2001 гг. / Под. ред. Ю. А Полякова и др. М., 2007. С. 41–42.
57
Ирина Халафова. Указ. соч. С. 18–19.
58
Русский корпус в Сербии // Единение. 1951. 14 сентября. С. 6; Mark R. Elliott. Pawns of Yalta: Soviet Refugees and America’s Role in their Repatriation. IL, Urbana: University of Illinois Press, 1982. Рp. 14–15.
59
Stephen Dorril. MI6… Р. 409. Члены НТС работали в остминистериуме Альфреда Розенберга, в абвере адмирала Канариса и в отделении военной разведки генерала Гелена.
60
Mark Aarons. War Criminals Welcome: Australia, a Sanctuary for Fugitive War Criminals Since 1945. Melbourne: Black Inc., 2001. Рp. 141–152; A
61
Редким случаем среди австралийских иммигрантов была история Леонида Верцинского, выросшего в Белграде: он, как бывший русский офицер, был ненадолго помещен в немецкий концлагерь, откуда его потом выпустили и отправили работать на одном из предприятий Альберта Шпейера на оккупированных территориях СССР: И. Богут. Памяти Леонида Александровича Верцинского // Австралиада. 1997. № 12. С. 41.
62
Michael Alex Protopopov. Op. cit. Р. 416; Алексей Павлович Кисляков. Автобиография // Австралиада. 1999. № 21. С. 7.
63
Если сложить количество репатриантов (в 1946 г.) и невозвращенцев (в 1952 г.), то получится общее количество 4 892 462 человека, из которых 1 663 565 (34 %) были русскими, а 1 795 277 (37 %) украинцами (В. Н. Земсков. Возвращение советских перемещенных лиц в СССР, 1944–1952. М.; СПб., 2016. С. 125, 142 (таблицы 3, 8)). В эти данные не вошли 58 638 человек, вернувшиеся на родину в период с 1947 по 1952 г. (С. 141, таблица 7). Украинцы оказались в большинстве, так как их было больше всех среди увезенных в Германию на работы в течение войны.
64
В. Н. Земсков. К вопросу о репатриации советских граждан, 1944–1951 годы // История СССР. 1990. № 4. С. 26. По оценкам Земскова, к моменту окончания войны из них были живы 1,7 миллиона человек: Он же. Возвращение советских перемещенных лиц… С. 16.
65
Имеется в виду период всеобщей мобилизации во время ВОВ. (Прим. ред.)
66
Подробнее на эту тему см.: Stephen Kotkin. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. Berkeley: University of California Press, 1995; Шейла Фицпатрик. Повседневный сталинизм…; Timothy Johnston. Being Soviet: Identity, Rumour and Everyday Life under Stalin, 1939–1953. Oxford: Oxford University Press, 2011.
67
A. Карел. И. М. Смолянинов – Жизнь и творчество. Краткий очерк // Австралиада. 2007. № 51. С. 6 (в Австралии Шнитцер был известен под именем Игоря Смолянинова).
68
Mark Edele. Stalin’s Defectors: How Red Army Soldiers Became Hitler’s Collaborators, 1941–1945. Oxford: Oxford University Press, 2017. Рp. 32–36 (в число перебежчиков 251–318 тысяч в абсолютных величинах не включены военнопленные, взятые в плен в 1941 г., так как немцы тогда еще не вели им счета); Idem. Not an Ordinary Man. Ivan Nikitch Kononov and the Problem of Frontline Defection from the Red Army, 1941–1949, Australian Journal of Politics and History.2016. Vol. 62. No. 4. Рp. 546–560.