Шерсть и снег

Орасио перестал чувствовать холод; он весь превратился в слух, в мире как будто не существовало ничего, кроме этого размеренного, громкого голоса:

— …Жозе Антонио да Силва — торговому служащему; Фелисио Сараива — мастеру; Роберто дас Дорес…

Орасио с нетерпением ожидал, когда же будет названо его имя. Чиновник читал быстро, но ему казалось, что время тянется, тянется бесконечно.

Толпа, теснившаяся возле дверей, слушала молча. Только изредка раздавались радостные восклицания счастливцев, фамилии которых оказались в описке. А тот же голос бесстрастно перечислял:

— …Марио Таваресу — булочнику; Лукасу Соаресу — фабричному служащему…

После короткой паузы чтение списка продолжалось:

— Дома типа Три-A предоставляются…

Послышались новые фамилии. И когда наконец голос умолк, так и не произнеся его имени, Орасио не видел и не слышал ничего, что происходило вокруг. Перед ним возникла статуя Богородицы Консейсан, потом лачуга на улице Азедо, Мантейгас — все видения были связаны с мечтой о домике… Сердце его, раньше бешено колотившееся, теперь как будто успокоилось, но пересохли губы и он задыхался… Подняв глаза, Орасио увидел угрюмого, мрачного Дагоберто: его тоже обошли…

Толпа постепенно расходилась; некоторые весело смеялись, другие шли с поникшими головами. Приехавшие из Лиссабона фотографы снимали новые дома. Один из них наставил свой аппарат на ткача Жозе Бенто и попросил:

— А ну-ка, улыбнись! Сделай веселое лицо! Это для газеты…

Жозе Бенто рассмеялся, фотограф снял его…

Вскоре опустела и контора. Сеньор Наварро на мгновение задержался у двери, меланхолически созерцая новый квартал, засыпанный снегом. Он размышлял о том, что не удалось как следует использовать политический эффект события. Председатель муниципалитета, догадавшись, о чем он думает, сказал:

— Жаль, что такая погода! Иначе мы бы разукрасили дома флагами и пригласили духовой оркестр. Все было бы по-другому.

Сеньор Наварро и сопровождавшие его лица покинули Пенедос-Алтос…

Кто-то дружески хлопнул Орасио по плечу:

— Тоже записывался?

Он повернулся и увидел мастера Фелисио.

— Тоже!

— По лицу видать, что ничего не получил. Потерпи… Нельзя же всем сразу…

Слова Фелисио, который получил дом, разозлили Орасио. Но он сдержался:

— Что ж… Это верно…

Дагоберто куда-то исчез. Отвернувшись от мастера, Орасио поискал глазами Идалину. Она стояла возле одного из новых домов и разговаривала с Прокопией. Орасио начал подавать ей знаки, но она не замечала. Тогда, рассерженный, он зашагал один по дороге. Сотни рабочих шли впереди, шли медленно и молча, как будто это были похороны.

Перейдя мост, Орасио увидел на повороте дороги толпу. Люди окружили какого-то человека. Это был Рикардо. Он похудел, осунулся, под кожей выпирали острые скулы. На нем был потертый, лоснившийся, весь в пятнах костюм и рваная сорочка. В руке Рикардо держал сверток. Увидев Орасио, он бросился обнимать его:

— Как поживаешь? Я знаю, что ты женился… Жулия мне писала…

Орасио с волнением посмотрел на товарища: Рикардо впервые обратился к нему на «ты», как будто разлука сделала их ближе.

— Когда вы вышли? А Алкафозес?

— Только что. Алкафозес тоже.

— Жена уже знает?

— Нет…

Рикардо хотел было идти дальше, но рабочие не отпускали его.

— Так чего же от тебя добивались? — допытывался Мальейрос.

— Потом поговорим, — ответил Рикардо.

— Дружище, ну, в двух словах!

— В общем все время требовали каких-то разоблачений. Искали главарей. Хотели дознаться, не получали ли мы указаний из Лиссабона… Мне надоело повторять, что никто нами не командовал, что мы сами решили бастовать, потому что заработной платы нам не хватало на жизнь. Они твердили, что я лгу, и настаивали на своем. Конечно, я очень беспокоился о Жулии и о малышах, в особенности когда сидел в одиночке и не знал, что с ними. Жулия мне писала, но, должно быть, о многом умалчивала…

Рикардо говорил просто, но тверже и решительнее, чем прежде. Он повернулся к Бернардо и спросил:

— Ты видел Жулию и ребят? Как они?

Многие знали положение семьи Рикардо, и вопрос этот поставил их в затруднительное положение. Бернардо, живший в Алдейя-до-Карвальо, ответил, запинаясь:

— Да… Да… Я их видел… Еще вчера видел… Живут…

Рикардо почувствовал, что тот чего-то не договаривает.

— С ними что-нибудь случилось?

— Нет… Нет… — пробормотал Бернардо. — Живется им трудно. Ты ведь знаешь… Можешь представить… Но они как-то обходились… Товарищи им помогали, но мало что могли сделать…

Рикардо отрывисто попрощался:

— Ладно! До свидания!

Он исчез за поворотом. Рабочие начали подниматься к Ковильяну.

Они уже Дошли До середины склона, когда Орасио услышал, что его зовет жена. Она бежала за ним, спотыкаясь на обледенелой дороге.

— Я и не заметила, как ты ушел, — сказала Идалина.

Орасио недовольно пожал плечами:

— Ты болтала с Прокопией… Конца этому не было…

— Прокопия хотела еще раз посмотреть на новые дома. Она ведь тоже не получила… даже расплакалась с горя. А мне как жалко!.. Домики такие красивые! Я уже привыкла к мысли, что мы туда переедем. Я даже принесла обет…

— Ты тоже?

— Да, я дала обет… Теперь, когда нам отказали, мне тяжело смотреть на эти дома. Поэтому-то я и не пошла с Прокопией…

Орасио слушал жену и представлял себе новые дома, а рядом свою ветхую лачугу на улице Азедо — эта картина становилась то более четкой, то расплывалась.

— Как жалко! — повторила Идалина.

— Успокойся, — пробовал утешить ее Орасио. — У нас будет собственный дом. Мы построим его сами, по своему вкусу. Эти дома красивы, но они слишком далеко от города. Представь себе, каково оттуда ходить в Ковильян под дождем. По правде сказать, я не очень горюю, что нам отказали. Наш домик будет в лучшем месте… Ты уже работница, кое-что зарабатываешь… А у меня к лету закончится ученичество, и я стану ткачом… Поговаривают, что хозяева повысят заработную плату. Так что не унывай…

Орасио пытался ободрить жену, но ему было не менее грустно, чем ей.

IV

Орасио постепенно овладевал мастерством ткача. Он уже изучил ткацкий станок и работал не медленнее, чем Маррета. Если обрывалась нить, он соединял ее за каких-нибудь две секунды: если в станок закладывалась новая основа, он знал, что должен делать вплоть до того момента, когда уже готовая ткань наматывалась на валик.

Когда Орасио начинал обучение, Маррета, если ему нужно было сходить в уборную, просил Дагоберто присмотреть за станком. Теперь же, уходя, он ничего не говорил, будучи уверен, что Орасио управится сам. Даже Дагоберто, выходя из цеха, поручал Орасио свой станок.

Наблюдая, как работает Маррета, Орасио вначале не понимал, зачем старик, напяливавший на нос очки всякий раз, когда ему надо было вдеть нить в ушко, снимал их и быстро прятал, как только подходил Матеус; только когда Матеус, продолжая обход, оказывался далеко от его станка, Маррета снова надевал очки, то и дело поглядывая, не возвращается ли мастер. Наконец он догадался, в чем дело, и ему стало очень жаль старика. С тех пор Орасио избегал разговоров, которые могли бы напомнить другу о его возрасте, и, когда только мог, старался предупредить Маррету о приближении мастера. Старому ткачу это, видимо, не нравилось. «Пусть идет!» — говорил он развязным, необычным для него тоном, но тут же незаметно запрятывал очки глубже в карман пиджака.

Орасио в конце концов пришел к выводу, что Дагоберто работает быстрее, чем Маррета: он вырабатывал всегда больше пятнадцати метров материи в день, тогда как Маррета — всегда меньше. Вначале Орасио, как и все на фабрике, объяснял это тем, что Маррета, человек одинокий, не нуждается в большом заработке; однако со временем он убедился, что причина крылась в другом. Орасио видел, что Маррета хоть и прекрасно знает свое дело, работает все медленнее и неувереннее. Даже со сменой или перезарядкой челнока Дагоберто, считавшийся неважным мастером, справлялся гораздо быстрее. Явное превосходство этого ткача, который был моложе Марреты лет на двадцать, почему-то возмущало Орасио. А ведь он знал, что и сам теперь может работать быстрее, чем Маррета. Однажды он решил обогнать Дагоберто. Но увидев, как Маррета печально следит за его проворными движениями, отказался от своего намерения…