Шерсть и снег

— Я сразу заметил — тут что-то не то! Теперь я все понимаю… Кто он?

— Какая разница? Парень попробовал развлечься. Вышло бы дело — хорошо; не вышло — что ж поделаешь? Ты на его месте поступил бы точно так же…

Орасио, мрачный, продолжал допытываться:

— Но кто он?

— Да что тебе до этого? Он тебя не знает и не обязан уважать. Попалась хорошенькая мордашка, ну он и подмигнул ей; девушка его отшила, тем и кончилось. О чем же тебе тревожиться?

— Но я должен знать, кто он!

— Ну и узнавай! Ты упрям, как твой отец. Если ты что-нибудь сделаешь парню, я первая осужу тебя. Будь он твой друг, твой знакомый, тогда ты бы мог быть в претензии. Но тут…

— Меня дурачили! Так я и думал! Почему вы не рассказали мне об этом раньше?

— А зачем? Если бы я видела, что это серьезно… Вначале я, правда, беспокоилась… Настолько, что однажды, когда Идалина проходила мимо, не выдержала и позвала ее. Мне довелось слышать кое-какие разговорчики, и я хотела добиться правды. Она, бедняжка, ударилась в слезы и рассказала все. Мне ее стало по-настоящему жаль — девушке не было житья от стариков, и она немало выстрадала… Ты от этого случая только выиграл. Все узнали, что Идалина не променяет тебя даже на богача.

Он слушал, возмущенный родителями Идалины.

— Старые бесстыдники! — воскликнул он. — Где это видано? Дочь просватана за меня, а они стараются подсунуть ее другому!

Сеньора Жертрудес мгновение помолчала. Потом медленно проговорила:

— Ну, знаешь… Сказать по правде, я не люблю Жануарию, я даже была недовольна, когда ты начал ухаживать за ее дочкой. Но решила не вмешиваться. Твоя бабушка тоже не хотела, чтобы я вышла замуж за твоего отца, а в конце концов мы хорошо прожили жизнь. Я ни разу не ссорилась с Жануарией, но она мне никогда не нравилась. А теперь, если встретимся: «здравствуйте», «до свидания» — вот и весь разговор. И все-таки надо войти в их положение. В семье много ртов. Дети растут, и расходы все увеличиваются. Будь у них хоть какие-нибудь сбережения!.. Но они живут еще беднее нас. Когда Идалина работает поденщицей, это все же какое-то подспорье. Но когда работы нет… а ведь так бывает чаще… Нужно войти в их положение… Будь я на месте Жануарии, я бы поступила иначе. Но никто не вправе их осуждать…

Орасио сел, уперся локтями в колени и обхватил ладонями лицо. Невидящими глазами он смотрел на огонь.

Сеньора Жертрудес продолжала:

— В тот день, когда Идалина была здесь и расплакалась, твой отец сказал ей, что решил продать наш участок, чтобы вы поженились. И я пошла бы на это, хоть и знаю, что без земли нам придется худо. Но девушка сказала, что ни за что не согласится и будет ждать, сколько понадобится.

Орасио постепенно успокаивался. Мать продолжала говорить, но он плохо слушал ее. Он был переполнен нежностью к Идалине, невеста овладела всеми его помыслами.

Вошел дядя Жоаким — от него веяло вечерним холодом. Сеньора Жертрудес заговорила о другом, а затем подала ужин. Орасио Взглянул на старый будильник, висевший на стене. Было уже почти восемь часов, он подсчитал, что придет в Алдейя-до-Карвальо не раньше полуночи…

Орасио наскоро проглотил суп.

— Больше ничего не хочу! — сказал он, когда мать подала ему ветчину с вареным картофелем.

— Ешь! Что же ты, так и пойдешь голодный?

Он попробовал проглотить кусок, но мясо застревало у него в горле.

— Больше не хочу, — повторил он.

Сеньора Жертрудес с грустью вздохнула:

— Что за проклятая у тебя жизнь! — И, все еще вздыхая, зажгла фонарь, который он брал с собой.

Выйдя на улицу, Орасио зашагал в ночной тьме. Его нежность к Идалине все возрастала; он вспомнил, как она сжимала ему в темноте руки… «Бедняжка, она просила у меня защиты, а я только теперь узнал об этом». Ему захотелось вернуться, чтобы повидать невесту, обнять ее, сказать, что он любит ее больше, чем когда-либо раньше. Он не знал, как дождется воскресенья…

Весь следующий день у Орасио было мрачно на душе. Его внимание отвлекалось посторонними мыслями, и Педро пришлось дважды выговаривать ему за небрежность. Но Орасио не мог совладать со своим беспокойством. Мысль о том, что кто-то другой ухаживал за Идалиной и может начать все сызнова, а ее родители по-прежнему будут поощрять это, выводила его из себя. «Надо жениться, и поскорее! Конечно, она устоит против нажима стариков, но если дело со свадьбой затянется надолго, кто знает, чем все это кончится. Я вижусь с ней только раз в неделю, тогда как они гудят ей в уши ежедневно. Этот парень из Гоувейи богат и, возможно, смелее меня. Не исключено, что он в конце концов понравится Идалине. Он или другой. Так случается нередко». И Орасио неизбежно приходил к заключению: «Долго тянуть нельзя».

Он принялся за вычисления, но все они приводили к неутешительным результатам. Его заработка ученика хватало лишь на еду и ночлег да на сигареты. Здесь ничего нельзя было поделать. Жалко, что он не научился какому-нибудь ремеслу, как, например, отец — сапожному делу, тогда он мог бы в свободные часы кое-что заработать. Он, правда, уже просил Мануэла, Маррету и других: если они узнают, что кому-нибудь требуется батрак, пусть его рекомендуют — в свободное время он с удовольствием поработает мотыгой. Но друзья ему сразу сказали, что это нелегко: в поселке почти все сами обрабатывают свою землю. Для него существовала лишь одна возможность: стать прядильщиком, а потом выучиться на ткача. Но никто не брался сказать, когда это будет…

За последние дни Орасио так осунулся, что Маррета как-то во время обеда спросил его:

— Что с тобой? Почему ты так плохо выглядишь?

Орасио хотелось излить душу, но вокруг были люди, и это остановило его. Он попробовал улыбнуться:

— Да ничего… Просто не выспался…

Маррета посмотрел на юношу своими запавшими глазами, как будто ясно читал его мысли. Под этим взглядом, в котором сквозила нежность, Орасио решил открыть другу свои горести, сразу же как только они выйдут с фабрики. Может быть, Маррета поможет ему дельным советом. Орасио с нетерпением ждал конца смены.

Во второй половине дня на фабрике случилось происшествие, которое заставило Орасио на время забыть свои сомнения и печали. Матеус прошел по цеху, внимательно все осматривая и даже заглядывая под машины, как будто проверял, хорошо ли подметен пол. На мгновение он задержался у кардочесальных машин и поправил бабины, на которые наматывалась ровница. Остальное, должно быть, показалось ему в полном порядке, и он направился в цех, где изготовлялись картонные шпули. Немного погодя стало известно, что Азеведо де Соуза сегодня будет показывать свою фабрику одному швейцарцу, представителю компании текстильных машин, которые де Соуза собирался приобрести. Трамагал, стоявший у своей машины, сообщил эту новость Орасио. Того охватило любопытство — никогда еще он не видел хозяина. Азеведо де Соуза, занятый самыми различными коммерческими делами, редко бывал на своем предприятии. Он жил то в Лиссабоне, то в Коимбре, то в своем имении на берегу Зезере. Появляясь на фабрике, он сразу проходил в контору, которая помещалась в небольшом отдельном здании. Он совещался с управляющим, просматривал бумаги, знакомился с поступившими заказами и уезжал. Однажды Орасио, выходя после смены, увидел автомобиль Азеведо де Соуза у дверей конторы — в этот день фабрикант задержался здесь подольше. Рабочие отзывались о хозяине по-разному, но ни в ком он не вызывал симпатии, а Трамагал честил его на чем свет стоит. Орасио не мог во всем этом как следует разобраться. И ему очень хотелось поглядеть на хозяина: он не успел рассмотреть его лица за стеклом автомобиля.

И вот сейчас хозяин войдет… Орасио заранее был преисполнен самых почтительных чувств.

Около четырех часов Азеведо де Соуза появился с швейцарцем в первом этаже фабрики, где на моечных, отжимных, сушильных, трепальных и других машинах рабочие выполняли всю тяжелую и грязную работу над шерстью. Эти машины, одни с железным брюхом и устрашающими зубьями, другие с тяжелыми барабанами, не обладали ни изяществом очертаний, ни сложностью движений своих сестер наверху. Рабочие нижнего этажа, потные, грязные, в пыли и в масле, загружали, промывали, смазывали их; воздух здесь был насыщен влагой, запахом машинного масла и сернистых растворов.