Шерсть и снег

Когда фабрику посещали гости, владелец или управляющий начинали показ отсюда, и посетители как бы переходили от причины к следствию — от шерсти в ее первоначальном состоянии к тканям, в которые она превращалась. Знакомясь напоследок с теми цехами, где были установлены самые современные машины, которые требовали от рабочих наименьших усилий, гости выносили отрадное впечатление о всем предприятии.

Азеведо де Соуза с представителем швейцарской фирмы поднялся по лестнице на второй этаж, и гость охватил взором весь длинный, ярко освещенный, сверкающий чистотой цех, где трудились сотни рабочих.

За фабрикантом и гостем шли управляющий, главный инженер и мастер.

Орасио сразу узнал Азеведо де Соуза — владелец фабрики больше всех говорил, больше всех жестикулировал и двигался по цементному полу цеха уверенным хозяйским шагом. Это был крепкий смуглый человек с округлым животом; на пальцах у него сверкали драгоценные камни. Рядом вежливо улыбался белокурый швейцарец с длинной шеей, худым лицом, коротко подстриженными усиками и в очках.

Все подошли к кардочесальным машинам, установленным около внутренней лестницы. Швейцарец, указав на один из агрегатов, вытащил из кармана блокнот и принялся чертить. Потом показал чертеж Азеведо де Соуза и стал ему что-то объяснять, а тот в ответ только одобрительно кивал головой.

Затем все пятеро направились к прядильным машинам. Сердце у Орасио забилось сильнее: все его будущее зависит от этого человека, который даже не подозревает о его существовании. Орасио подумал, что должен показать себя почтительным и услужливым, чтобы произвести хорошее впечатление на хозяина.

Матеус выступил вперед и распорядился остановить прядильные машины. Азеведо де Соуза любезно поздоровался с рабочими и учениками. «Добрый день, ваша милость!» — поторопился ответить Орасио. И растерялся — настолько подобострастно прозвучал его голос.

Фабрикант говорил со своим гостем на незнакомом Орасио языке; по словам Педро, это был французский. Управляющий, Матеус и инженер в почтительных позах стояли немного поодаль.

Швейцарец снова вынул блокнот и карандаш. Пока он чертил, Азеведо де Соуза вступил в разговор с Бока-Негрой, который оказался к нему ближе других рабочих. Бока-Негра отвечал с большой непринужденностью; только губы его чуть дрожали от волнения.

Орасио подошел и остановился как раз напротив хозяина — чтобы тот его заметил. Ему хотелось вмешаться в разговор, что-нибудь сказать, нечто такое, чтобы хозяин сразу обратил на него внимание. Однако, очутившись рядом с Азеведо де Соуза, взгляд которого ни разу на нем не остановился, Орасио растерялся и почувствовал себя приниженным. Он молча, с подобострастным выражением внимал словам хозяина и угодливо улыбался, как бы одобряя все, что слышал.

Швейцарец кончил чертить. Владелец фабрики снова заговорил с ним по-французски, и они пошли дальше. Орасио, желая дать дорогу, поспешно отступил в сторону. И вдруг встретился глазами с Трамагалом; тот глядел на него сурово и одновременно презрительно. Орасио не сразу понял причину этого, а поняв, устыдился. До сих пор все его внимание было приковано к Азеведо де Соуза и его гостю. Теперь же он огляделся и посмотрел на товарищей. Он думал, что они тоже улыбаются хозяину, однако увидел, что они держатся бесстрастно, как всегда строго, выполняя роль дозорных у машин. Все рабочие — и те, с кем Азеведо де Соуза только здоровался, и те, с кем он разговаривал, — отвечали ему вежливо, но с достоинством. При этом они особенно внимательно следили за машинами, как бы желая показать, что работа для них важнее, чем хозяин и его гость. Больше того, чувствовалось, что несколько затянувшееся пребывание фабриканта в цехе угнетало их. Только после того как Азеведо де Соуза и его гость наконец покинули фабрику, рабочие облегченно вздохнули, и все вошло в свою колею.

Пристыженный Орасио избегал смотреть на Трамагала. Тот по своему обыкновению ворчал. Орасио не разобрал ни слова, но подумал, что это, должно быть, по его адресу. Механизмы продолжали работать, но, как показалось Орасио, с большим шумом, чем обычно.

Внезапно остановились кардочесальные машины. Обслуживающие их рабочие напрягали слух, чтобы узнать, что случилось на первом этаже. Затем остановились гребнечесальные и ленточные машины. Стоявшие за ними рабочие и работницы, прислушиваясь, повернулись к лестнице. Очевидно, внизу произошла авария. Работали только прядильные машины, но вскоре остановились и они. И тогда Орасио услышал громкий голос мастера Фелисио, который с кем-то препирался. Тот, кто отвечал ему, казалось, оправдывался, но не все слова доносились сюда, наверх.

— Это Раваско, — проговорил Бока-Негра.

— Ты уволен! — загрохотал Фелисио. — Как ты посмел? Ты уволен!..

Раваско ничего не ответил. Тем временем машины снова заработали. Часы показывали четыре сорок. Как всегда, в пять раздался гудок, и рабочие второго этажа сразу же спустились вниз. Угрюмый Трамагал был впереди, за ним шагал Маррета. Раваско уже ушел, но его товарищи стояли во дворе, обсуждая случившееся. Оказывается, сразу же после отъезда хозяина Фелисио обрушился на Раваско за то, что тот в присутствии фабриканта был непочтителен к нему, мастеру, Фелисио якобы дважды обращался к Раваско с вопросом, но тот не ответил. Только после настояний мастера он что-то буркнул и тут же повернулся к нему спиной. И хозяин, и управляющий, и даже гость из Швейцарии прекрасно все это видели. Мастер не мог простить рабочему такого поведения. Раваско начал с отрицания: он не слышал вопросов. Когда мастер сказал, что он что-то хрюкнул ему в ответ, Раваско разозлился: мастер ошибается, он не свинья, так как не принадлежит к семье Фелисио. Слово за слово, оба стали все больше оскорблять друг друга. И тогда Раваско признался, что не ответил мастеру нарочно, потому что тот говорил свысока и к тому же презрительным тоном. Это, мол, тянется уже давно: Фелисио всегда к нему придирался. Если бы не жена и дети, он, Раваско, показал бы ему! После того как Фелисио его уволил, Раваско поспешно ушел, заявив, что сегодня же подаст жалобу в союз.

Рабочие никак не могли решить, кто прав. Только Трамагал сразу же принял сторону Раваско.

— Значит, Фелисио все время придирался к нему? А из-за чего? — спрашивал он.

Товарищи Раваско этого не знали: он никогда им не жаловался, держался скрытно. Только раз, много месяцев назад, они слышали, как Фелисио советовал Раваско пить меньше воды, чтобы реже ходить в уборную. Раваско, разумеется, такой совет не понравился. С этого, должно быть, все и началось. А недавно Фелисио сказах: «Раваско ошибается, если думает, что фабрика платит ему за то, что он без конца бегает в уборную, да к тому же неуважительно относится к начальству».

— А когда Фелисио советовал ему меньше пить, он это говорил сочувственно или с ехидством? — допытывался Трамагал.

Бернардо, который работал рядом с Раваско, ответил:

— Точно не знаю, но мне кажется, говорил с ним Фелисио по-хорошему. Тогда Раваско еще не носил с собой в кармане пузырек и действительно часто бегал в уборную.

— А!.. Ну, все ясно! — воскликнул Трамагал. — Значит, он должен был пить меньше воды, чтобы не воровать у хозяина время!

Другие не согласились с таким выводом.

— Сегодня же вечером поговорю с Раваско и узнаю, как было дело, — сказал один из рабочих.

А Маррета заявил:

— Раваско болен; ему уже давно следовало перестать работать!

Наступило молчание. Все зашагали к воротам. Вдруг Педро сказал:

— Фелисио, управляющий и Матеус стоят у окна конторы и подглядывают за нами. — И так как кое-кто из рабочих обернулся, добавил: — Не оглядывайтесь! Пусть они думают, что мы их не заметили. Они, должно быть, подозревают, что мы тут толкуем насчет увольнения Раваско, и хотят узнать, что мы станем делать…

Выйдя на дорогу, рабочие, как обычно, разошлись в разные стороны: одни направились в Ковильян, другие в Алдейя-до-Карвальо. По склону вместе с подругами поднималась жена Раваско — Мария-Антония, которая работала на Новой фабрике.