Страница 27 из 61
У него запершило в горле. Он закашлялся и передал фонарь владельцу. Снова воцарилось молчание. Холод стал как будто еще более пронизывающим.
— Неужели мы его здесь оставим? — спросил кто-то.
— Нет… Это было бы слишком… — раздались голоса.
— Пусть кто-нибудь сходит в Ковильян и сообщит полиции, — предложил один из рабочих.
Люди подумали о пяти километрах, которые отделяли их от города. Вглядываясь в ночь, все молчали.
— Я схожу, — предложил наконец Жоан Рибейро.
— Нет! — возразил Трамагал. — Ты пойдешь сейчас же домой, тебе вредно. Я сбегаю…
Тогда многие вызвались пойти вместе с Трамагалом.
— У меня водки хватит только на двоих… Ты, Аугусто!
Трамагал и Аугусто зашагали к городу, а остальных начали одолевать сомнения.
— Так что же, оставим его здесь одного?
— А зачем ему компания после смерти?
Мнения разделились. Фонарь не горел — владелец погасил его, чтобы не видеть труп. Теперь узнавали друг друга только по голосу. Во мраке ночи всплыли старинные суеверия, связанные со смертью и с покойниками. Холод торопил людей вернуться домой.
Раваско рассуждал:
— Раз ему придется остаться одному, когда его закопают, то нет ничего плохого в том, что он останется один уже сейчас. Или вы решили составить ему компанию в могиле?
Эти слова показались кощунственными даже самым отчаянным.
В темноте послышались голоса:
— Я остаюсь…
— И я…
Раваско насмешливо произнес:
— Час в Ковильян, час обратно. Допустим — час, пока полиция будет собираться… Час? Как бы не так! Небось, если нужно взять живого, они являются сразу. Ну а мертвого, который, помимо всего прочего, бедняк, нищий… Не раньше, как завтра! Вы думаете, они дураки? Спокойной ночи. Я не хочу получить воспаление легких…
Тогда раздался сильный и решительный голос Белшиора, который до этого молчал:
— Он был чесальщик, и я чесальщик. Я не оставлю его валяться на дороге…
Некоторые запротестовали:
— А полиция?.. Нельзя прикасаться к людям, найденным мертвыми, пока не явится полиция!
— Ну вот еще! Я, что ли, его убил? Нет, здесь он не останется! Я его унесу. Беру ответственность на себя…
Спор продолжался, хотя никто не надеялся убедить Белшиора — все знали, как он упрям.
— Трамагал! Трамагал! — принялся звать Белшиор, и его мощный голос разнесся по долине и горным кручам. — Трамагал! Трамагал!
— Что ты кричишь?
— Я не хочу, чтобы эти остолопы замерзли по дороге. Мы придем в поселок, положим покойника в церкви и позвоним в полицию. Тогда пусть приходит когда угодно.
Все удивились, что до сих пор никто не вспомнил о телефоне. Один из рабочих побежал по направлению к Ковильяну, чтобы вернуть Трамагала и Аугусто.
Белшиор попросил зажечь фонарь. И едва вспыхнул свет, нагнулся над трупом:
— Жалко — нет носилок. Но ничего… Я отнесу его на спине… Он был чесальщик, как и я…
Кто — то предложил:
— Пусть кто-нибудь даст пальто, положим на него покойника…
— Неплохо придумано! — воскликнул Белшиор. — Но тут же спохватился: — Мое пальто не годится. Оно такое старое, что под тяжестью разорвется и он упадет…
— И мое все в дырах, а то бы я дал… — проговорил Жоан Рибейро.
Почти все могли сказать то же самое. Некоторые даже сняли свои пальто, чтобы при свете фонаря получше рассмотреть, в каком они состоянии.
Износилось так, что еле держится — к такому выводу пришел каждый.
До сих пор молчавший Раваско начал оправдываться:
— Мое бы выдержало… Но если жена узнает, что пальто служило носилками для мертвеца, она никогда не позволит мне надеть его… А купить другое не на что…
Наступило молчание. Белшиор протянул свои грубые ручищи и взял окоченевший труп за руки. Легко его приподнял и снова опустил на снег. Глаза покойника, казалось, следили за его движениями.
— Легкий… Уж больно отощал, бедняга!.. Черт знает, как мне его, такого скрюченного, пристроить на плечах!
Раваско медленно снял пальто и подал его Белшиору.
— Возьми…
Все знали, что Раваско уже давно болеет — у него было недержание мочи; за последнее время он очень исхудал и как-то потемнел. Белшиор отказался:
— Не возьму! Раз у тебя такая суеверная жена, пожалуй, действительно всю зиму проходишь без пальто… Я понесу его на спине!
Тут Раваско несколько смущенно признался:
— Дело не в жене. Пальто в конце концов можно выстирать… Да только… не знаю почему — я не решусь его потом надеть… Но это не важно! Возьми пальто… Я требую.
Белшиор по-прежнему отказывался.
— Я требую, сказано тебе! — воскликнул Раваско. И расстелил пальто на снегу около трупа.
Жоан Рибейро помог Белшиору положить тело на пальто. Четверо взялись за концы и вместе с остальными тронулись в путь.
Снег продолжал падать. При слабом свете фонаря люди медленно брели к поселку.
Время от времени Раваско останавливался и мочился у обочины. Потом бегом догонял товарищей…
Все шли молча. Внезапно Белшиор заговорил необычным для него мягким тоном, почти растроганно:
— Я узнал его, как только взглянул… Еще на днях я вспоминал о нем… Он был хороший человек. Я даже ухаживал за его дочерью… Старик делал вид, что ничего не замечает, а меня это устраивало… В то время они жили в Ковильяне. Когда его по старости уволили с фабрики, им пришлось существовать на заработок дочки, она была прядильщицей. Никто не помнит ее? Такая худенькая, с веснушками…
— Припоминаю, — послышался чей-то голос. — Она, кажется, немного хромала?
— Хромала. Она самая… слабенькая такая… Ее получки не хватало, чтобы прокормиться обоим… Где же взять денег на лечение?.. Он старался помочь дочке: пока она была на фабрике, стирал белье, готовил обед — словом, делал все по хозяйству… А как он любил ее!.. Не мог наглядеться… Но вот выяснилось, что у нее чахотка. Ее свезли в больницу для бедных. Я навещал ее, приносил гостинцы. В последний раз она уже никого не узнавала. Старик стоял у порога и плакал, как ребенок. Протянул ко мне руки, назвал сыном и сказал: «Ты был бы с ней счастлив. Я это знаю».
Голос Белшиора сорвался. Люди продолжали шагать со своей ношей, фонарь чертил на снегу дрожащую полосу света.
— Я был на похоронах, а несколько дней спустя пошел навестить старика, — хотел дать ему немного денег. Но когда пришел, какие-то люди вытаскивали из дома его рухлядь. Он сказал, что все распродал… Не может больше жить там — все время видит перед собой дочь. Я вынул из кармана двадцать мильрейсов, но старик не захотел их взять. Он показал мне полусотенную бумажку, которую получил за весь свой хлам… ты, говорит, не беспокойся…
— Перестань ты, бога ради! — взмолился Раваско. — Хватит и того, что мы тащим его тело! А ты еще вспоминаешь о таких делах!
— Вот тогда-то он и перебрался в Тейшозо, — закончил свой рассказ Белшиор.
Время от времени, когда руки без перчаток замерзали, люди сменяли друг друга у этих необычных носилок к двигались дальше. После того что рассказал Белшиор, им стало казаться, что они несут не мертвеца, а больного, и рядом с ним каждому мерещилась худенькая девушка в веснушках.
Наконец они добрались до Алдейя-до-Карвальо. Раваско пошел разбудить пономаря, чтобы тот открыл церковь.
Немного погодя двери маленькой церковки, стоявшей в центре поселка, со скрипом отворились. Внутри мерцала лампада. Люди положили труп на пол. Белшиор посмотрел на пальто Раваско и перевел взгляд на белый вышитый покров на алтаре. Однако положить на этот покров покойника показалось ему кощунством. Тогда Жоан Рибейро, видимо догадавшись о его сомнениях, подошел к алтарю. Он приподнял вазы с бумажными цветами, вытащил покров и расстелил его на полу. Рабочие молча перенесли на него труп. Жоан Рибейро отдал Раваско пальто и повернулся к товарищам. Скудный свет лампады придавал их лицам непроницаемое, угрюмое выражение, словно это были не лица, а маски.
— Я не хотел спорить с Белшиором, но еще может получиться волынка с полицией… Если нас будут допрашивать, надо сказать, что это мы все вместе решили принести мертвеца сюда. Жоан Рибейро умолк, ожидая, что скажут остальные. Никто не произнес ни слова, но это молчание было знаком согласия. Белшиор попросил: