Шерсть и снег

— Этого еще не хватало! — воскликнул Тонио.

Скользнув опытным глазом по стаду, Анисето определил, что и некоторые овцы Валадареса в таком же состоянии — стало быть, не одна Фарруска будет повинна в том, что придется задержаться.

Они находились между глубоким ущельем — справа от дороги и обширным владением, обнесенным стеной, — слева. Четверо пастухов стали подгонять стадо, чтобы остановка, уж если ее нельзя избежать, произошла по крайней мере не на самой дороге. Но Фарруска, у которой начались родовые схватки, легла на землю — ей ни до чего не было дела.

— Будь ты проклята! — выругался Анисето. — И, подхватив овцу на руки, побежал с ней вдоль стены… Стадо осталось далеко позади, а Анисето все продолжал бежать: стене не было конца. Фарруска билась и извивалась.

— Будь ты проклята! Могла бы хоть немного подождать. Будь проклята и ты и хозяева этих земель! Будьте все вы прокляты! — бормотал Анисето. В то же время он чувствовал жалость к страдающему животному.

Наконец он оказался у опушки леса, свернул с дороги и остановился — выбирать было некогда. Он опустил овцу на землю, закурил и присел рядом на камень. Фарруска корчилась на траве. Анисето пускал клубы дыма, время от времени поглядывая на нее…

Подошло стадо. Орасио вышел вперед и остановил овец. Безразличные к участи Фарруски, они прошли мимо и рассыпались по опушке.

— Ну как? — спросил Тонио.

— Нормально.

Фарруска, тяжело дыша, продолжала биться в судорогах, то закрывая, то открывая затуманенные глаза; казалось, она околевает. Вскоре появились две ножки, за ними маленькая головка; затем показалось тельце. Теперь овца дышала уже более спокойно. Анисето тоже почувствовал облегчение… Фарруска с трудом поднялась, в миг перекусила пуповину и стала вылизывать своего детеныша. Она проделывала это с таким усердием, что ягненку едва удавалось удержаться на своих слабых ножках. Его взгляд, не останавливаясь ни на чем определенном, скользил по миру, в который он только что вступил. Дорога, деревья, кустарники, какие-то живые существа… Иногда он отваживался сделать шаг, и тогда Фарруска с трудом двигалась вперед, не переставая облизывать его. Другие овцы разбрелись вдоль дороги и поедали опавшие листья и чахлую траву.

Пастухи собрались вместе, разговаривали и смеялись. Тонио рассказывал какую-то историю. Повествование оказалось длинным. Все слушали внимательно, с интересом ожидая развязки. Тонио еще не кончил свой рассказ, а они уже покатывались со смеху. Анисето забыл о Фарруске и ее ягненке…

Неожиданно Либанио перестал смеяться и тревожно вскрикнул. Анисето обернулся и, испуганный, бросился к Фарруске. Однако было уже поздно. Фарруска начала отгрызать у ягненка пуповину, которая казалась матери лишней. Но чем больше овца дергала ее, тем та становилась длиннее. Ягненок, напрягая все свои силенки, пытался вырваться, но Фарруска упорно не отпускала его, продолжая вытягивать эту горячую, липкую, окровавленную ленту, которая связывала детеныша с материнским ртом. Когда Анисето бросился на помощь, ягненок еще стоял, но тут же упал мертвый…

Все собрались вокруг Анисето, выражая свое сочувствие, обсуждая случившееся. Анисето, охваченный ненавистью к Тонио и к овце, не сказал ни слова. «Если бы Тонио не отвлек меня, — думал он со злобой, — этого бы не произошло. Для Валадареса не имеет значения — одним ягненком больше или меньше, а для меня, бедняка, это несчастье».

Стадо двинулось дальше. Пастухи теперь шли молча, подняв воротники и нахлобучив шляпы до ушей; хотя и светило солнце, было холодно.

Перейдя мост, Фарруска начала жалобно блеять, и Анисето разозлился еще больше.

Немного погодя они задержались снова. Но остановка была короткой. Овце дяди Жеронимо, которая улеглась в канаве, понадобилось лишь четверть часа, чтобы разродиться. И ягненок, как только мать вылизала его, тут же пустился вслед за ней на своих еще нетвердых, растопыренных ножках.

Стадо продолжало путь. Задолго до захода солнца пастухи начали высматривать место для ночного привала. Орасио предложил переночевать в пещерах, где он однажды нашел себе приют; но не мог вспомнить, близко ли до них или еще далеко. Наконец подошли к пещерам. Это были скалы с несколькими естественными углублениями, разбросанные у опушки леса, близ ручейка. Ослов пустили пастись, быстро соорудили загон, но голодные овцы никак не хотели входить в него. Анисето разжег костер и поставил на три камня ведро. Потом вытащил из котомки околевшего ягненка Фарруски и начал его свежевать.

Либанио, проходя мимо, сплюнул и с отвращением спросил:

— Ты что, неужели собираешься есть это?

Анисето не ответил. Поднялся и пошел мыть освежеванного ягненка в ручейке. Вернувшись, он увидел, что пастухи стоят на коленях у входа в загон вокруг какой-то овцы. Он подошел ближе.

— Что тут еще?

— Ягненок выходит, — ответил Тонио.

Анисето, взглянув на овцу, понял, что и ее и детеныша вряд ли удастся спасти. Это была овца Валадареса. Анисето, довольный, некоторое время молча наблюдал.

— Не надо ли помочь? — спросил он наконец, зная, впрочем, что в помощи нет нужды.

— Не надо, — ответил Орасио.

Наступала ночь. Анисето вернулся к костру, разрезал ягненка на части, положил куски мяса в ведро и уставился на огонь. Изредка он бросал взгляды в сторону товарищей, все еще стоявших на коленях возле овцы. Роды затягивались. Анисето знал все приемы, которые применялись в подобных случаях и мысленно помогал овце. Временами ему начинало казаться, что еще не все потеряно.

Наконец трое пастухов отправились к ручейку мыть руки. Когда они подошли к костру, жуя хлеб с сыром, Анисето спросил:

— Ну как?

— Задала она нам дьявольскую работу, но все-таки мы ее спасли, — ответил Тонио.

— А ягненок?

— Тоже живой.

Пастухи расселись вокруг костра. Тут же кружились собаки, поедая хлеб, который им бросали Тонио и Либанио. «Везет же этому ослу Валадаресу», — с раздражением подумал Анисето. Он снял ведро с огня, слил воду и предложил товарищам ягненка. Никто не захотел. Анисето начал есть сам. Нежное мясо таяло во рту, но оно было пресным — он забыл его посолить. Собаки, сидя напротив, пристально смотрели на Анисето. Он силился глотать, но мясо становилось ему поперек горла. Тонио и Либанио начали посмеиваться, но Анисето все еще упрямился, хотя его уже начинало тошнить. Внезапно он вскочил и ударил ногой по ведру. Собаки тут же накинулись на мясо, а Анисето, захватив котомку и одеяло, не говоря ни слова, направился в пещеру.

Пастухи посмотрели ему вслед. Тонио расхохотался.

— Что бы с ним было, если бы околела Фарруска!

Либанио тоже засмеялся. Орасио стало жаль Анисето…

Костер догорал; ночь становилась все холоднее. Пастухи поднялись и пошли к пещере.

Утром, когда все вокруг покрылось инеем, они сняли проволочную изгородь и двинулись дальше. Родился еще один ягненок; он так окоченел от холода, что пришлось отогревать его в котомке. Плащи пастухов одеревенели; замерзшая роса потрескивала под башмаками.

Стадо то шло, то останавливалось из-за новых родов; поголовье его все увеличивалось. Окотившиеся овцы двигались с трудом, еле волоча ослабевшие ноги. Некоторые из новорожденных ягнят сразу же поднимались и, очень робкие и неловкие, шли позади. Другие оказывались такими слабыми, что их приходилось навьючивать на ослов. Тонио ворчал:

— Нас кто-то проклял. Мы уж и так опаздываем на два дня, а эти чертовы овцы все не перестают котиться!

— Ну-ну! В прошлом году окотилось гораздо больше! Тебя тогда не было, — попытался успокоить его Анисето. Он уже смирился с потерей ягненка. Накануне благополучно окотились три другие его овцы; ущерб, который причинила ему Фарруска, был покрыт с лихвой.

На седьмой день пастухи, голодные, измученные, с обросшими, почерневшими лицами, увидели вдалеке Иданью — свою конечную цель.

Орасио нес на спине больную овцу. Либанио тащил другую. Шагавшие налегке Тонио и Анисето вскоре сменили их. У всех из котомок торчали головы ягнят. Восемь ягнят брели сами, восемь других путешествовали на ослах, которые плелись очень медленно — они тоже устали. Собаки бежали с высунутыми языками…