Шерсть и снег

Дети, игравшие у порогов бедных домишек вдоль дороги, с любопытством смотрели на ягнят, навьюченных на спины ослов. Им очень нравились эти нежные головки, выглядывавшие из вьюков, как из движущегося окошка.

На террасе богатого нового дома стоял избалованный, капризный мальчик и клянчил:

— Мамочка, подари мне этого барашка с торчащими ушками…

— Хорошо, подарю.

Видя, что мать не сходит с террасы, а выглядывающие из вьюков ягнята удаляются, мальчик принялся громко плакать и бить кулачками по балюстраде террасы:

— Хочу барашка! Хочу барашка, у которого торчат ушки!..

Когда, уже выйдя на равнину, они готовились сдать стадо пастухам, которые должны были сторожить весь скот Мантейгаса до самой весны, Орасио увидел бегущего Шико да Левада. Еще издали Шико подавал какие-то знаки, а приблизившись, закричал:

— Я уж думал, вы никогда не дойдете! Ехал сюда на грузовике и на поезде, чтоб побыстрее добраться, и вот уже второй день торчу здесь, дожидаясь тебя!

— Что случилось?

Шико да Левада едва переводил дыхание:

— Твоя матушка велела передать, что Мануэл Пейшото устроил тебе место на фабрике и ты должен сейчас же вернуться домой. Она хотела написать, но боялась, что письмо пропадет, и послала меня. Весточка от Пейшото пришла еще три дня назад…

Орасио побледнел. Опустил на землю овцу, которую нес на спине. Затем резко отбросил свой пастушеский посох и обнял Шико.

ШЕРСТЬ И СНЕГ

I

Орасио тосковал по Идалине, но теперь, уверенный в лучшем будущем, легче переносил разлуку. Он устроился в доме одного ткача — Рикардо Соареса. В этой лачуге было не больше места и не меньше детей, чем в домах других рабочих, которых Мануэл Пейшото безуспешно просил приютить Орасио; но Рикардо с женой, рассчитывая извлечь какую-то выгоду, все же согласились взять Орасио на квартиру.

Лестница вела в мезонин, где была лишь одна комната с маленьким окошком, против которого высилась каменная стена. Здесь спал Антеро, старший сын Рикардо, работавший на фабрике сортировщиком; рядом с его кроватью и поставили койку для Орасио.

Внизу находилась кухня, одновременно служившая спальней супругов и их младших детей; рядом в темной конуре спала мать Рикардо. Здесь было слышно все, что делалось наверху, а в мезонине — все, что происходило внизу.

Орасио пришел сюда накануне первого дня работы на фабрике и сразу, в ту же ночь, был неприятно удивлен такой слышимостью. Сначала до него донесся голос хозяйки — Жулин, ругавшей детей, которые никак не хотели утихомириться; затем послышался тяжелый храп старухи, и наконец, когда уже наступила тишина, раздалось легкое поскрипывание, вызванное, как он догадался, осторожными движениями супругов. Слух Орасио ловил их приглушенные вздохи. Эти звуки, наполнявшие темноту, волновали его воображение.

Орасио заметил, что Антеро тоже бодрствует, хотя и притворяется спящим, — чтобы квартирант не знал, что и он все слышит.

Много раз дома, еще будучи мальчишкой, Орасио слышал по ночам такие же звуки. И ему бывало стыдно за родителей. Однако сейчас в нем проснулось желание. Жена Рикардо, которая вечером показалась Орасио неопрятной и некрасивой, теперь представлялась ему совсем другой. Он видел ее обессиленную в объятиях мужа и в то же время как бы ощущал ее рядом с собой. Он хотел воспротивиться искушению, но не мог: Жулия овладела его помыслами, и это было сильнее рассудка. В своем воображении он уже обладал ею, стараясь, чтобы какой-либо шорох не выдал его Антеро, который лежал рядом.

На рассвете Орасио услышал, как Жулия о чем-то спрашивает мужа, а он отвечает ей сонным, недовольным голосом. Орасио слышал шаги женщины — она разжигала огонь, потом поставила кастрюлю на очаг. Пол пропускал легкий дым от горящей полыни и корней вереска, и этот дым щекотал ему ноздри. Антеро теперь крепко спал. Орасио тоже хотелось спать: ночью он почти не сомкнул глаз. Он задремал, но в это время снизу раздалось три сильных удара. Видимо, это Жулия стучала в потолок палкой или ручкой швабры, чтобы разбудить сына.

Мутный свет проникал в окошко. Антеро вскочил с постели, зажег огарок свечи и, не говоря ни слова, быстро оделся. Орасио тоже встал. Он еще не успел натянуть брюки, когда Антеро уже сбежал по лестнице вниз.

Орасио снова услышал голос Жулии; она с удивлением спросила сына:

— Ты почему не хочешь поесть?

Антеро что-то невнятно пробормотал и захлопнул за собой дверь.

Теперь Орасио услышал шаги и голос Рикардо. Ткач разговаривал с женой тихо, — видимо, чтобы не услышал жилец. Немного погодя Жулия крикнула снизу:

— Вы уже готовы? Идите есть.

Орасио спустился. Рикардо сидел за столом, поджидая его. Это был худой смуглый человек с унылым выражением лица, лет сорока с лишним. Орасио поздоровался и сел. Прямо перед ним стояла постель супругов со смятыми простынями, справа — кровать четырех детей, которые еще спали, разбросав ручонки. В люльке лежал самый маленький; был виден только его затылок с редкими волосиками.

Жулия поставила перед Орасио и перед мужем миски с супом. Оба начали есть. Орасио чувствовал себя стесненно: он еще плохо знал чету Рикардо, к тому же оказался невольным свидетелем их супружеских тайн. Он старался отвести глаза от пустой кровати, избегал смотреть на Жулию, которая сейчас уже не представляла для него никакого интереса. Постель, однако, упорно привлекала его взор. Орасио вспомнил о неожиданном уходе Антеро. «Парень прав, — подумал он. — И я бы так поступил. Эти дома никуда не годятся. У меня будет не такой».

Рикардо торопливо глотал суп.

— Уже поздно! — сказал он. — Нельзя терять время!

После того, что было ночью, Орасио особенно стеснялся Рикардо. Однако не подозревавший об этом ткач был озабочен только тем, чтобы не опоздать на фабрику:

— Пойдем!

Они вышли, захватив корзинки с провизией, которые им приготовила Жулия. Было хмурое ноябрьское утро; солнце еще не показывалось, холодный резкий ветер стегал их по спине.

По дороге шагало много рабочих: мужчины с поднятыми воротниками старых пальто, женщины, кутающиеся в темные платки, мальчики двенадцати-четырнадцати лет в заплатанной одежде, с рукой в кармане, — в другой была корзинка с едой. Все торопились — на фабрике надо быть без пяти восемь, приди они на минуту позже, у них вычтут из заработка за целый час.

Уже много лет пригороды Ковильяна видели по утрам — будь на дворе солнце или дождь — эти черные вереницы трепальщиков, чесальщиков, прядильщиков, ткачей, направляющихся на работу.

Тайны текстильного производства открывались рабочим Ковильяна еще с детства. Молодые наследовали от стариков искусство превращения овечьей шерсти в ткани. Так шло из поколения в поколение…

Рикардо оказался малоразговорчивым спутником. Да и другие шли молча. Все спешили. Черные фигуры шагали порознь или группами, и у всех была единственная забота — прийти вовремя!

Когда они достигли холма, с которого открывался вид на Карпинтейру с ее фабриками, раскинувшимися по берегу реки, Орасио увидел новые сотни черных силуэтов: это были текстильщики, направлявшиеся на работу из Ковильяна. Фабрики дали первый гудок. Орасио шел озабоченный и в то же время охваченный любопытством — как-то пойдет его работа? С каждым шагом у него возникали новые тревоги и надежды — ведь в это утро начиналась его новая жизнь.

Когда они дошли до фабрики Азеведо де Соуза, Рикардо, который работал на другой фабрике, распрощался с ним.

Орасио почувствовал себя совсем беззащитным…

Он остановился у широких ворот. Мимо проходили рабочие. Он никого из них не знал, в этой толпе он был одинок. За воротами шла мостовая, в конце которой возвышалось здание фабрики. Во дворе Орасио поискал глазами Матеуса, брата Мануэла Пейшото, но нигде его не увидел. Вслед за другими он робко вошел внутрь. Матеус находился тут. Мастер был одет в комбинезон, открытый сверху, так что видна была рубашка с галстуком. Сильный, высокий, широкоплечий, он был похож на кавалериста; глаза его глядели повелительно. Он был гораздо моложе брата.