Страница 30 из 41
— Потушить свет!
Погрузились в темноту светившиеся синими огнями тамбуры вагонов, исчезли световые полоски, окаймлявшие шторы окон.
— Горстка фанатиков терроризирует целую дивизию, — возмущался в одном из вагонов молодой офицер-эсэсовец. — Можно подумать, их армия.
— С армией воевать не мудрено, — отвечал ему сосед, — повоюйте с комаром в ноздре!
— Я попросту вычихнул бы его!
— Не так-то просто вычихнуть из катакомб!
Продолжительный, словно прощальный гудок пропыхтевшей мимо «нефтянки» прервал разговор. Дав короткий сигнал, тронулась одна из автодрезин. Рванул паровоз, но тут же, как бы опомнившись, притормозил, потянул медленно, осторожно, будто под рельсами зыбилось болото или по сторонам пути разверзлась пропасть.
Недалеко от станции у самой колеи валялись опрокинутые вверх колесами вагоны — не убранные еще следы недавнего взрыва на дороге.
Чуть ли не у каждого километрового столба — постовой; перед эшелонами время от времени пропускали балластовые составы. Загруженность их, нажимное действие на рельсы довели до максимального — и все же они проскакивали, а шедшие следом более легкие эшелоны подрывались.. Засечь подрывников карателям пока не удавалось. Стали поговаривать, что и тут взрывы управляются на большой дистанции, может быть, даже по радио. Но все было гораздо проще...
Второй час лежали под железнодорожным мостиком парторг Нерубайского отряда Константин Николаевич Зелинский и командир отделения бывший механик теплохода Иван Иванович Иванов.
То и дело проверяли перегон конные патрули румынской жандармерии, проезжая по мостику, заглядывали под него. Но партизаны ввернули в шпалы под мостом надежные крюки и, заслышав патруль, подвешивались поясными ремнями под самым настилом, в тени. Их трудно было заметить даже стоя под мостиком, а сверху тем более невозможно. Тут же висел заплечный мешок с минами и мотком тонкой проволоки. Время от времени Иван Иванович прослушивал длинным болтом путь, как прослушивал когда-то двигатели корабля. Стоило приставить один конец болта к уху, а другой упереть в подошву рельса — и все, что происходило на путях, даже в нескольких километрах отсюда, было слышно. Вот маневрирует «нефтянка» — перестук ее колес негрузен. А вот тяжело затарахтели четырехосные вагоны — тронулся эшелон. Пора закладывать мины, копать под рельсом ямки. Песок смерзся; долбить нельзя — могут услышать. Продумали партизаны заранее и это, прихватили с собой коловорот.
Бесшумно, мягко выбирает бурав песок из-под рельса. Ямки готовы. Но за поворотом послышался топот копыт. Показался конник, вероятно, что-то заметил, быстро спешился, залег у штабеля старых шпал. Перестрелку с ним затевать нельзя — сбежится охрана.
Метрах в трехстах в промоине ручья расположился Петренко. Заметил ли патрульного он?
Тикают у Ивана Ивановича на руке часы, бегут минуты. Все меньше их остается. Протарахтит по мосту спецэшелон — прорвутся в Одессу новые каратели. Нет, не должно это случиться — на крайний случай моряк приготовил связку мин, которой опояшется сам. Для него это — пояс смерти, но будут спасены тысячи жизней!
Бегут минуты, гудят рельсы. Совсем уже близко тяжелое тарахтение. Выскочить придется в последний миг, прямо под колеса, чтобы затаившийся патрульный не успел снять автоматной очередью.
Но что это? Стало вдруг светло — патрульный дал осветительную ракету. Хочет, видно, присмотреться к тому, что его обеспокоило. Не учел, однако, что свет его демаскирует. Отчетливо вырисовался на фоне посветлевшего неба штабель шпал, между торцами — просветы. Один затемнен, пятно шевелится. Но из автомата на таком расстоянии не попасть. У Петренко же оптический прицел. Вот и щелкнул одиночный винтовочный выстрел — воспользовался снайпер оплошностью врага. Теперь нельзя медлить ни секунды. Быстро подсовывает Иван Иванович под рельс мины, цепляет за взрыватели конец проволоки...
Слышно уже пыхтение паровоза. Партизаны скатываются с насыпи, ползут, разматывая проволоку, к воронке от снаряда. Приближается грохот составов. Тяжело ползти по смерзшейся щебенке — в кровь изодраны колени и локти. Вот, наконец, воронка. Иван Иванович захлестывает для верности конец проволоки на руке петлей. Резкий рывок, и степь сотрясает страшной силы взрыв... Кувыркаются вагоны... Через лесопосадки партизаны уходят в степь, окутанную тьмой, изрезанную траншеями. У лаза в катакомбы их ждут готовые к схватке с преследователями товарищи.
Пляшут за лесопосадками багряные отсветы, горит спецэшелон.
Командующий войсками оккупантов в Одессе Гинерару, понимая, каким эхом отзовется в Бухаресте и Берлине гибель спецэшелона, поднял весь гарнизон. Войска заполнили Нерубайское и Усатово, будто вновь откатился сюда давно переместившийся фронт. Целая дивизия с приданными ей спецподразделениями — свыше шестнадцати тысяч человек — оцепила степь в радиусе до десяти километров. Разъезжая по степи на машине, Гинерару приказывал:
— Вытоптать, замуровать, засыпать все, чтоб негде было и мыши пролезть!
Затопали по скованной морозом гулкой земле, заиндевелым зарослям дерезняка и тальника солдатские сапоги, затарахтели мотоциклы, загремели, залязгали лопатами саперы. Полосовали ночную степь прожекторы, фары машин, осветительные ракеты. Сжималось кольцо оцепления...
Только трое из партизан подземного отряда спали в эти тревожные минуты хоть и тяжелым, но крепким сном. Бадаев не велел поднимать их: «Пусть отдохнут!» Это были Зелинский, Иванов и Петренко.
Остальные готовились к неравной схватке, проверяли оружие, подтаскивали к выходам из катакомб боеприпасы, подготавливали мины. Даже ребятишки — в лагере их было четверо — принялись, глядя на взрослых, протирать патроны, заряжать обоймы.
Бадаев наблюдал за действиями оккупантов через провал у росшей на склоне балки акации. В кроне дерева Семен Неизвестный замаскировал антенну, в щели развернул рацию. У Бадаева в планшете лежало заготовленное для Москвы донесение. Верховые разведчики сообщили о прибывших морем транспортах; с Большого Фонтана поступили сведения о новом аэродроме — замаскировано около двухсот немецких самолетов; там же оборудован склад горючего — три тысячи тонн солярки и бензина. Ценнейшие объекты для бомбардировок. Нужно было передать в Москву все эти сведения немедленно, пока была еще возможность. Когда каратели замуруют все провалы и выходы из катакомб, связаться с Москвой будет уже невозможно — передатчику необходима верховая антенна, в катакомбах радиоволны поглощаются. А осада, чувствовалось по всему, будет длительной, понадобится, может быть, даже помощь Москвы — бомбежка или десант. Необходимо было сообщить в центр хотя бы примерную численность, вооружение и расположение карательных отрядов. Но среди сновавших по степи машин курсировали два зеленых камуфлированных автобуса. На крышах их, как уши насторожившейся овчарки, ворочались антенны пеленгаторов.
— Что будем делать, Семен?
— Может, попутаем их...
— Как?
— Хотя бы... двумя рациями. Запасная-то у нас в Усатове — от них с другой стороны. Соединиться с ней кабелем и работать на двух ключах — то одним, то другим... По пять-шесть секунд на каждом на одной волне... Вот и будут пеленгаторы мотаться из стороны в сторону...
— Умница, — одобрил план радиста Бадаев. — А в Москве разберутся что к чему по почерку — почерк-то твой знают...
Так и сделали. Протянули по Усатовской штольне кабель, подключили к нему запасную рацию.
Поймав передачу, пеленгаторщики тут же доложили начальству. Гинерару сам подкатил к одному из автобусов.
— Засекли?
Дежуривший у аппарата растерянно забормотал в ответ о какой-то неисправности. Гинерару запросил радистов другой машины — та же история.
Побагровел генерал:
— Блох ловить вам в штрафной роте, а не рацию!
Внимательно следил за пеленгаторщиками Бадаев. Вот одна из их машин остановилась. Скользнувший луч прожектора высветил ее антенну. Она уже не крутится — покачивается из стороны в сторону, как маятник. Значит, оба передатчика оказались почти на прямой с пеленгатором. Это опасно. Бадаев подал Семену знак прекратить передачу. Надо было куда-то перекочевывать. Но куда?