Страница 27 из 41
Через Межигурскую Бадаев сообщил об этом Елене. На бланке с подлинными штемпелями была заготовлена телеграмма, отправленная Елене якобы из Николаева. В телеграмме сообщалось, что родственница, которую она разыскивает, нашлась, но тяжело ранена и умирает в Николаеве.
Елена показала телеграмму Никулеску. Дорога на Николаев была забита войсками, о пропуске бессмысленно было и заикаться, но Никулеску имел собственную машину, и Елена уговорила его провезти ее в Николаев тайно.
С заездами в штабы частей поездка длилась почти сутки, и большую часть их Елене пришлось пролежать, скорчившись, за задним сиденьем под брезентом. Это было мучительно, зато результат поездки превзошел все ожидания — Елене удалось запомнить почти все места остановок, а следовательно, и дислокации штабов. Способная к языкам, научившаяся за время оккупации неплохо понимать по-румынски, она запомнила многое из разговоров, которые слышала, лежа в машине.
Ценнейшие сведения передал через два дня в Москву Бадаев. А на рассвете третьего дня над многими из частей Одесско-Николаевской группы появились советские бомбардировщики.
В той же поездке Елена заметила, что поклонник ее кроме офицерской книжки предъявляет часовым еще какой-то документ, по которому его беспрепятственно пропускают в расположение воинских частей и в штабные помещения.
Она небрежно поинтересовалась, что это за магическая бумага. Гордившийся «могуществом» дяди офицер показал документ Елене. На нем стояли подписи командующего войсками Одессы и начальника штаба. Елена понимала, как могут пригодиться такие подписи для отряда. Межигурская снабдила ее крошечным фотоаппаратом, которым можно было заснять документ при свете обычной электролампочки моментально, без наводки на резкость. Но как заполучить на эти несколько секунд бумагу? Елена стала поджидать удобный случай.
Как-то вечером Никулеску явился подвыпивший, в мятом, запачканном мундире.
— Боже! — ужаснулась Елена. — Личный порученец командующего в таком виде! Сейчас же снимайте мундир, приведу его в порядок.
Не дав гостю опомниться, она стащила с его плеч мундир и принялась чистить. Плохо державшийся на ногах лейтенант прилег на диван и тут же задремал. Елена, уже нашупавшая в кармане документы, прикрыв от лейтенанта собой стол, быстро вынула, бесшумно развернула нужную бумагу и сфотографировала ее.
Занимавшийся в свое время граверным делом Алексей Гордиенко изготовил факсимиле. И появился еще один «порученец командующего», ходивший, правда, лишь по городу, но и в городе располагалось немало военных объектов, о которых нужны были точные сведения.
Особенно интересовался Бадаев в последнее время Дальником. Поселок был наводнен жандармами, переодетыми в штатское полицейскими. Скрытых выходов Дальницкие катакомбы не имели, все шахты Дальника были на виду, и каратели их, конечно, блокировали. Ни спуститься к Гласову, ни вывести его отряд ве́рхом было уже невозможно, оставалось одно — пробиваться к отряду под землей. Сбойка, которую помнил Кужель, оказалась заваленной — не только она сама, но и подступы к ней. На расчистку завалов по подсчетам опытного в этих делах Гаркуши требовалось около двух месяцев. Работы уже велись, но их надо было ускорить. Подбирались к сбойке со стороны Кривой балки, там и располагались выполнявшие эту работу люди; руководили ими Гаркуша и Кужель.
Бадаев не терял надежды на вывод ве́рхом хотя бы людей дальницкого отряда — склады можно было эвакуировать потом. Могли же каратели ослабить наблюдение за поселком; таким моментом и следовало воспользоваться...
Бадаев никому еще не сказал о спецэшелоне, с которым прибудут новые офицеры и чиновники для карательных частей и комендантских служб. Это значительно ухудшит положение партизан. Будут, конечно, блокированы катакомбы и Нерубайского, и Усатова, и Кривой балки. Надо было всеми возможными средствами оттянуть прибытие спецэшелона, чтобы успеть расчистить завалы у сбойки. Но как это сделать? Рельсовая война — ее успешно ведет группа Иванова и Зелинского. Каждая диверсия — это день, а то и два аварийно-восстановительных работ. Но на одном перегоне каратели смогут сосредоточить надежную охрану. Надо, чтобы на дороге действовала еще одна группа. Гордиенко? Но справятся ли ребята со взрывчаткой?
Горючая смесь! Пузырьками «горючки» Яша поднял на воздух целый склад. А если такие пузырьки посыплются на платформы, в вагоны на всех въездных путях Одессы? Пусть не все разобьются — груз сам будет давить их при движении составов. Это даже лучше: пожары, взрывы в пути. А везут в основном боеприпасы, значит, взрывы с повреждениями колеи, восстановительные работы...
Одним ребятам, разумеется, все это не по плечу. Нужно связать их с «десяткой» путейцев и с диспетчерской. Связь с диспетчером придется держать круглосуточно — спецэшелон будут пропускать по особому графику, строго засекреченному. Необходима постоянная готовность. Нужно обсудить все это с командирами городских «десяток», вызвать Гордиенко, Федоровича...
Разные бывают у людей склонности. О Федоровиче говорили: «человек с коммерческой жилкой». И она у него действительно была, эта жилка — знал сам. Поэтому и согласился легализоваться на время оккупации в городе. До войны при портовых сделках встречался и с немцами, и с румынами — иные были даже сговорчивее англичан или американцев. Фронт отодвинется далеко, рассудил Федорович, главной «оккупационной» силой портового города останутся люди предпринимательско-торгового круга. С ними общий язык найти можно. Не так уж страшен черт, как его малюют.
Чтобы остаться в Одессе на «законных» основаниях, Федоровичу и пришлось стать хозяином слесарной мастерской Петром Ивановичем Бойко. Мастерами он взял братьев Гордиенко, Якова и Алексея — так решил совет отряда. Жену определил буфетчицей в ресторан «Ша нуар». Это было удобно для связи. Однако на красивую Жеку (так называл ее сам Федорович) стали заглядываться офицеры. Один румынский капитан, да еще, как узнал Федорович, контрразведчик, повадился провожать ее до дому. Ухаживания его за Жекой становились опасными: ведь в городской квартире Федоровича проживали и братья Гордиенко. Жека, правда, была довольна — ребята услужливые: таскали воду, дрова. Но она не знала их «работы» в городе.
Каждую среду и воскресенье из катакомб от Бадаева приходили связные. А румынский офицер стал заходить даже в квартиру и однажды передал «просьбу следователя по особо важным делам» заглянуть в гестапо:
— Он мой друг, и я обещал обеспечить явку без официальных уведомлений, — сказал капитан. — Надеюсь, все сведется к чистейшим формальностям.
Поднимаясь в гестапо на второй этаж, Федорович слышал душераздирающий женский крик. В кабинет следователя его сразу не впустили, с полчаса просидел в коридоре. Наконец, дверь приоткрылась, и Федорович увидел два стула, на спинки которых была положена водопроводная труба. На ней, как на трапеции, покачивалась девушка. Кисти рук ее были стянуты ремнем под коленями. Локти вывернуты, голова в беспамятстве откинулась, волосы разметались по полу. На обнаженных ногах синели рубцы и кровоподтеки.
Из двери высунулся солдат, окликнул грубо Федоровича:
— Входи!
Девушку сняли, прикрыли испятнанной кровью простыней.
За столом сидел гестаповец с зачесанными вверх черными до синевы волосами, смуглым лицом, лакированно-темными глазами. Предложил Федоровичу стул с заметной вмятиной на спинке, видимо, один из тех, на которых только что пытали. Словно извиняясь, довольно чисто заговорил по-русски:
— Перекрашиваем: из красных делаем синих. Что поделаешь — упрямы.
Он развел картинно руками, вынул из стола папку. На ней по-русски было написано: «Бойко Петр Иванович (очевидно, кличка)».
— С вами, следуя правилам предпринимательства, будем, надеюсь, взаимно вежливы, — офицер улыбнулся собственной шутке, протянул Федоровичу несколько листов чистой бумаги. — Писать прошу разборчиво, особенно фамилии.