Страница 17 из 41
В купе пахло свежей краской и дерматином. На столике белела салфетка, светилась под оранжевым абажуром лампа. Из репродуктора. с платформы доносилась музыка. По трансляционной сети предупреждали: «До отправления поезда остается пять минут. Граждане провожающие, просьба освободить вагоны». А Владимир все сидел, теребя Тонину сумочку.
— Ну иди! Придется ведь прыгать на ходу! — упрашивала Тоня. — Отец семейства, а ведешь себя, как мальчишка.
Проводил Владимир Тоню в санаторий, а через несколько дней семье Молодцовых дали ордер на новую квартиру. Каким радостным событием для детей был переезд! Шурик, как и подобает старшему, трудился в поте лица. Люсенька носилась по комнатам, заливалась звонким, как колокольчик, смехом, пока не стукнулась о косяк двери и не разразилась безутешным плачем, «потому что больно» и потому что уже «давным-давно» нет мамы. А неделю спустя затосковал по матери и Шурик. «Когда только наотдыхается она там? — говорил он сердито. — Еще ведь со старой квартиры уехала». Будто на новой квартире прожили уже вечность!
И вот уезжает опять... На этот раз не в страну благоденствия — в суровое Зауралье, одна с тремя детьми.
Вспыхнул у одного из вагонов луч карманного фонаря, и Владимир отчетливо увидел жену. Да, это была Тоня. Выбились из-под платка волосы, на руках трехмесячный Вовка, рядом, с чемоданами, Шурик и Люсенька. Защемило у Владимира сердце — ждал отправки на фронт, сам подавал об этом рапорт, но чтобы вот так расстаться с семьей, даже не простившись...
Нависшая над крышами туча придавила к земле духоту угасшего дня. Паровоз дал короткий свисток, и состав с перестуком буферов тронулся, скрылся в душной июльской темноте.
Третий месяц сдерживали защитники Одессы впятеро превосходившие их по численности войска противника.
Город был блокирован. Только по морю поддерживала Одесса связь с Большой землей. Захвачена насосная станция, снабжавшая город пресной водой. Солдатская фляжка питьевой воды отпускалась на сутки целому отделению — по глотку на человека. На исходе были запасы продовольствия, боеприпасы.
Еще 9 августа Геббельс заявил по радио: «Наутро Одесса станет столицей Транснистрии»[1]. На штурм города двинулись восемнадцать дивизий. Но наступление захлебнулось. Взятие «столицы» перенесли на 20-е, затем на 25 августа. Однако все атаки были отбиты защитниками города.
Гитлер вызвал по прямому проводу Антонеску. В ту же ночь диктатор Румынии сам прикатил в осаждавшие Одессу войска. Он назначил парад в Одессе на 4 сентября. По три-четыре раза в день поднимали солдат в наступление — рубежи обороны города оставались неприступными. Не удалось посрамленному генералу устроить обещанный фюреру парад и в сентябре.
Наступил октябрь. Фашисты обстреливали город и порт из дальнобойных орудий, бомбили с воздуха — сотни тонн смертоносного металла ежесуточно... В руины были превращены целые улицы. Но работы на оборонительных рубежах не прекращались. Разобраны мостовые — брусчатка пошла на баррикады. Для их сооружения использовались и мешки с землей, и трамвайные вагоны, и даже домашняя утварь.
Тарахтя, патрулировали по рубежам обороны одетые в броню тракторы. Свои импровизированные танки одесситы, не расстававшиеся с шуткой даже в эти дни, прозвали «Т-Т» и «НИВ» («тихоходно-тяжелые» и «на испуг врага»). Но действовали они не только на испуг. Батальон ополченцев под прикрытием тридцати таких «танков» в одном лишь бою захватил сорок вражеских орудий, десять пулеметов, сотни пленных. На железнодорожном перегоне Одесса — Раздельная курсировали прикрытые листами брони, вооруженные пушками поезда. Рабочие-ремонтники сами водили их в бой...
У иссеченного осколками здания Одесского обкома партии день и ночь толпились люди в гимнастерках и тельняшках, бушлатах и косоворотках, в матросских робах и спецовках строителей, с карабинами и гранатами, с перекрещенными на груди пулеметными лентами.
Получен приказ командования: «...Храбро и честно выполнившим свою задачу бойцам и командирам Одесского оборонительного района в кратчайший срок эвакуировать войска Одесского района на Крымский полуостров».
Крым в стратегическом отношении стал важнее. Но снять с открытых рубежей в степи восьмидесятитысячную армию, погрузить под круглосуточной бомбежкой на корабли и переправить морем в Крым — задача нелегкая. А вывоз заводского и портового оборудования, произведений искусства, ценностей, документов? Организация подполья? Уйдут войска — останутся отряды народных мстителей. Не богато Причерноморье лесами, нет тут гор, зато есть катакомбы — многоярусные, разрабатывавшиеся около двухсот лет подземные каменоломни. Протяженность их путаного лабиринта превышает длину всех улиц Одессы и ее пригородов.
Туда и спустятся партизаны, как в 1905 и 1918 годах.
Сотни выходов имеют катакомбы и в городе, и в его окрестностях: трещины, провалы, колодцы. Всюду будут подстерегать врагов народные мстители...
В заваленном ящиками кабинете секретаря обкома закончилось последнее «верховое» совещание подпольщиков.
Все разошлись, с секретарем остался один Бадаев.
— Был ведь сегодня и в порту, и у рыбаков, на двух заводах... Куда надумал еще? — устало спросил секретарь.
— В палеонтологический музей.
— Там-то кто понадобился?
— Профессор Грищенко.
— Профессор эвакуируется на «Пестеле» через полтора часа.
— Потому и прошу машину.
— Две угробил — дай третью! Переждать-то бомбежку можно?
— Нельзя! Сами же говорите: уезжает через полтора часа. К профессору надо заехать с людьми, а они еще за городом...
— Ну нет больше машин, в разгоне все. Полуторку, может, найдем... Устраивает?
— Возьму!
Через час серая от пыли полуторка подкатила к палеонтологическому музею. С нее сошли трое — Бадаев и старые горняки, резчики ракушечника: седой, с рыжеватыми усами Кужель и черный, хмурый Гаркуша.
Двери музея открыл сторож — длиннорукий горбун. Придирчиво осмотрел неурочных посетителей, впустил одного Бадаева. Кужеля и Гаркушу остановил:
— Куда в сапожищах таких... по коврам!
Предупрежденный секретарем обкома профессор ждал Бадаева.
— Кое-что я вам уже подобрал! —он вынул из сейфа кипу папок. — Записи, отчеты начиная с тысяча девятьсот девятнадцатого. Я сам ведь впервые спустился в катакомбы с партизанами.
— Отдаете подлинники?
— Вам они сейчас нужнее! И вообще... — профессор достал из бумажника посадочный эвакуационный талон. — Верните-ка это в обком, я останусь с вами. Без человека, знающего катакомбы, вам не обойтись.
— Знающие, Тимофей Георгиевич, уже подобраны.
— Где же они?
— Со мной.
— Почему не вошли?
— Не пустил хранитель ваш. Не по коврам, говорит, сапожищи.
Профессор приоткрыл дверь кабинета, крикнул сторожу:
— Впустите товарищей.
Встреча с Кужелем и Гаркушей была неожиданной радостью для ученого:
— Иван Афанасьевич, Иван Гаврилович! — обнял он сначала одного, потом другого. — Сколько лет, подумать только...
Давние товарищи вспомнили и партизанские вылазки в девятнадцатом году, и первые научные экспедиции в конце двадцатых.
— Не подскажете ли нам, Тимофей Георгиевич, — перешел к делу Бадаев, — куда в случае газовой атаки отводить газ?
— В Усатовскую штольню, но не к лиману, а в степь. У лимана выше влажность — тяга хуже.
— Для связи с верхом подобрали колодец, — продолжал Бадаев, — а он оказался «предательским»: крышка на нем нет-нет да и забарабанит, как на кипящем чайнике. Может, от нашего кухонного дыма?
— Дым ни при чем. И колодец не предательский, — улыбнулся ученый. — Больше того, может служить вам своеобразным барометром... Вероятно, глубокий?
— Метров сорок.
— Имеются, очевидно, толщи сухого ракушечника. Сухой он пористее. С повышением атмосферного давления воздух нагнетается в поры, с понижением высасывается из них. От восходящих воздушных потоков крышка и барабанит. Сделайте отвод или отверстие, как делают в крышке того же чайника. Только и всего!
1
Так намеревались оккупанты именовать территорию между Днестром и Бугом.