Виолетта

Но вернемся к Харальду Фиске. Кто бы мог подумать, что этот скандинав станет моим мужем! Я часто говорю, что он мой единственный муж, забывая, что в юности была замужем за Фабианом Шмидт-Энглером. Ветеринар не оставил в моей жизни никаких следов, я даже не помню, спала ли с ним когда-нибудь, — можешь себе представить, до чего избирательна память. Когда-то я вела счет мимолетным и тайным любовным связям, записывала имена, даты, обстоятельства встреч и даже ставила своим любовникам оценку за усердие от одного до десяти, но со временем забросила это занятие, это был жалкий список, занимавший всего две страницы в блокноте.

Довольно долго мы с Харальдом встречались несколько раз в неделю как добрые друзья, вместе ездили на юг и развлекались на уличных демонстрациях, но Этельви-на вбила мне в голову мысль, что он в меня влюблен.

— Как тебе такое пришло на ум, он же намного моложе меня. И никогда не намекал ни на что подобное.

— Значит, стесняется, — настаивала Этельвина.

— Он не стесняется, просто он норвежец. В его стране не страдают от бурных страстей, как в твоих мыльных операх.

— Может, вам спросить его прямо, сеньора? Мы избавимся от сомнений, и все сразу станет понятно.

— Какое это имеет отношение к тебе, Этельвина?

— Как какое? Я тоже живу в этом доме. Имею право знать ваши планы.

— У меня нет никаких планов.

— Возможно, они есть у сеньора Харальда…

Я всерьез задумалась и начала наблюдать за Харальдом, стараясь подметить в нем какие-либо явные признаки влюбленности. Кто ищет, тот всегда найдет. Мне казалось, что он пользуется любым предлогом, чтобы ко мне прикоснуться, смотрит на меня как щенок, ждущий ласки, — одним словом, спокойствие мое испарилось. Вскоре после этого разговора мы сидели в одной из этих рыбных лавок на берегу, о которых я тебе уже писала, нам подали запеченного горбыля и бутылку белого вина, а я чувствовала, что больше не в силах мириться с неопределенностью.

— Скажи, Харальд, каковы твои намерения в отношении меня?

— А что? — растерялся он.

— А то, что мне шестьдесят шесть, и я думаю о своей старости. Кроме того, этим очень интересуется Этельвина.

— Передай Этельвине, что я жду, когда ты попросишь моей руки, — подмигнул он.

— Харальд Фиске, желаешь ли ты взять в жены Вио-лету дель Валье? — спросила я.

— Смотря на каких условиях. Обещает ли эта женщина уважать меня, слушаться и заботиться обо мне до конца моих дней?

— Заботиться точно будет.

Мы выпили за себя и за Этельвину, довольные тем, что будущее открылось перед нами во всем своем многообразии возможностей. На обратном пути в машине он взял меня за руку и всю дорогу вполголоса напевал, в то время как я с ужасом представляла себе момент, когда придется снять перед ним одежду. Я не ходила в тренажерный зал, мышцы на руках обвисли, живот выпирал, а грудь болталась до колен. Однако этот момент наступил не так скоро, как я предполагала, потому что дома меня ждали ужасные новости.

Мы застали ректора колледжа Сан-Игнасио, который утешал рыдающую навзрыд Этельвину: свет ее очей арестовали. Ректор и раньше обвинял тебя в диких выходках; как-то он грозил отчислить тебя за то, что ты нагадил на талисман школы — черепаху, в другой раз ты забрался, как паук, на фасад Центрального банка, повис на флагштоке, и пожарным пришлось тебя снимать. Однако на этот раз случилось что-то гораздо более серьезное.

— Камило в очередной раз сбежал из школы, и патруль задержал его, когда он малевал на стене лозунги против диктатуры. С ним были еще два мальчика, но они не из нашей школы. Мальчики убежали, а вашего внука поймали с баллончиком в руке. Мы предприняли кое-какие шаги, чтобы выяснить, куда его увезли, сеньора Виолета, и скоро что-нибудь узнаем, — сказал мне ректор.

Честно говоря, я чуть с ума не сошла. Методы полиции были хорошо известны, и тот факт, что мой внук — несовершеннолетний, вряд ли был для них смягчающим обстоятельством. В одно мгновение в моей голове промелькнули ужасные истории, которые я слышала в своем фонде, а заодно и трупы в пещере под Науэлем. За несколько часов тебя могли растерзать на куски.

Никогда не прощу тебе эту глупость, Камило. Ты, чертов мальчишка, чуть меня не угробил; до сих пор злюсь, когда вспоминаю. Это был совершенно безответственный поступок, ты знал, как действуют репрессии, но рассчитывал, что очередная выходка сойдет тебе с рук и ты не будешь расплачиваться за последствия. Свои граффити ты намалевал черной краской на мраморном основании Памятника спасителям отечества, чудовищного сооружения в духе Третьего рейха с вечным огнем, чей дым омрачал небо над столицей. Хотелось бы думать, что идея принадлежала не тебе, а твоим приятелям. Ты так и не выдал их имена ни ректору, ни мне, ни кому-либо еще; лишь втайне признался, что они из общины Альбера Бенуа. Полицейские разбили тебе лицо: «Как звали остальных?», «Откуда ты их знаешь?», «Их имена! Отвечай, сраный сопляк!»

В подобных обстоятельствах я бы жизнь отдала за то, чтобы рядом оказался Хулиан Браво. Твой дед был человеком безграничных возможностей и связей и в другое время точно бы знал, как действовать, к кому обратиться, кого подкупить, но по моей вине он потерял свою власть и удалился от мира, поселившись в Патагонии. Но даже если бы он откликнулся на мой призыв и у него бы все еще имелись знакомые в правительственных сферах, он бы не успел. Я отправилась с ректором в собор, чтобы узнать, может ли нам помочь адвокат из викариата. Я была в таком состоянии, что ему пришлось самому заполнить бланк, а я в это время умирала от беспокойства, считая минуты, которые мы тратим на эту формальность.

— Возьмите себя в руки, сеньора, это может занять время… — объяснял он, но я его не слышала, я была в отчаянии.

Тем временем за дело взялся Харальд Фиске. Норвежское посольство, как и другие дипломатические представительства, было у властей на мушке, поскольку годами давало убежище гражданам, скрывающимся от режима. Как представитель своей страны Харальд не обладал ни малейшим влиянием, зато он дружил с послом Соединенных Штатов, с которым вместе путешествовал по горам на велосипеде. К тому времени правительство нашей страны уже не пользовалось безоговорочной поддержкой американцев, диктатура пришла в упадок, ситуация в мире менялась. Не имеет смысла поддерживать режим, теряющий авторитет. Послу Соединенных Штатов была поручена секретная миссия подготовить почву для возвращения демократии. Разумеется, демократии относительной.

— Этот мальчик — сын моей невесты. Он сделал глупость, но он не террорист, — сказал ему Харальд.

На самом деле ты был моим внуком, а не сыном, да и официальной невестой я пока не была, а вот ты был террористом с двух лет, но эти мелочи не имеют значения. Американец пообещал заступиться.

Думаю, ты на всю жизнь запомнил два дня, проведенные в лапах полиции. Я не забыла ни единой минуты: те ужасные два дня могли бы стать вечностью, если бы тобой занялось Управление безопасности, откуда вызволить тебя не сумел бы даже благословенный американский посол. Тебя избили до потери сознания, и продолжали бы бить дальше, если бы не твоя фамилия дель Валье и не статус учащегося Сан-Игнасио. Даже в застенках полиции действовала социальная иерархия, Камило. Скажи спасибо, что ты не был одним из двух других парней, которые вместе с тобой осквернили памятник. С ними бы точно не церемонились.

На волю ты вышел в ужасном состоянии: лицо распухло, как тыква, синяки под глазами, окровавленная рубашка, ссадины по всему телу. Пока Эгельвина прикладывала тебе лед и осыпала поцелуями, одновременно браня за глупость, ректор объяснил, что у моего внука и так слишком много проблем, он получает плохие оценки, потому что не дает себе труда делать домашние задания, а поведение и вовсе ниже всякой критики.

— Камило засунул мышь в портфель учительницы музыки и вылил содержимое флакона со слабительным учителям в суп. Его застукали, когда он курил в туалете марихуану и распространял порнографию среди учеников начальной школы. Лучше бы вы отдали вашего внука в военное училище…