Страница 70 из 102
Затем Сталин сделал необычное предложение по поводу нового принципа организации ЦК, создать Президиум, который заменит Политбюро. Они должны «обмануть» врагов народа, создав большой Президиум и опубликовав в газетах его состав, а затем избрать маленькое Бюро Президиума и никому не говорить об этом. Это абсурдное предложение было принято. Был избран большой Президиум из 25 человек, включая Молотова и Микояна, а также других членов бывшего Политбюро (но не Андреева, о негодности которого Сталин сделал мимоходом пренебрежительное замечание); а также малый Президиум (Бюро) из девяти членов, включая Ворошилова (его имя вписали позднее от руки) и Кагановича, вместе с остальной частью команды и парой новых лиц, но без Молотова, Микояна и Андреева. Враги народа, вероятно, были должным образом сбиты с толку и разочарованы, но и команда тоже. Хрущев, который «очень сожалел» об исключении Молотова и Микояна и считал беспричинный удар по Андрееву возмутительным, обменялся «понимающими взглядами» с Берией и Маленковым, потому что то, что предложил Сталин, было сумасшествием. Он задавался вопросом, кто помог Сталину составить этот список (все участники «четверки» клялись, что не делали этого), поскольку тот, очевидно, не мог придумать его самостоятельно — он даже не знал большинство новых людей. Хрущев предположил, что, возможно, именно Каганович, который в некотором смысле вернул себе доверие Сталина, предложил эти кандидатуры, поскольку они пришли в основном из его отрасли промышленности[712].
Бюро Президиума из девяти членов, как это часто бывало у Сталина, оказалось скорее фикцией; вместо этого он работал с ближним кругом из пяти человек; обычно в него входили он сам, Маленков, Берия, Булганин и Хрущев. При этом оказалось, что это точно та же группа, с которой он наиболее тесно сотрудничал в течение последних нескольких лет, то есть «четверка» плюс один человек. Значит ли это, что Молотова и Микояна окончательно вышвырнули? После октябрьского пленума они, конечно, перестали посещать Сталина в его кабинете, но позже Микоян заявил, что регулярно посещал заседания Бюро, несмотря на все попытки Сталина не пускать его. В официальных списках участников это выглядит иначе, но списки могли потом подредактировать. В любом случае Бюро встречалось относительно редко, а не еженедельно, как предполагалось, и похоже, что наиболее важные вопросы в последние месяцы 1952 года обсуждались на декабрьских заседаниях большого Президиума. И Молотов, и Микоян зарегистрированы там как участники. Микоян участвовал в обсуждении сельскохозяйственной политики (Сталин, казалось, заинтересовался тем, что он говорил об отсутствии стимулов у крестьян), и его назначили в комиссию, созданную для работы над этим вопросом.
В прошлом Сталин всегда крепко держался за свое право исключать, формальный состав Политбюро регулярно заменяли те, кого он лично пригласил, — «пятерка», «семерка» и т. д. Теперь же случилось нечто необычное — похоже, он стал терять эту власть. Никогда прежде не бывало так, чтобы кто-то, исключенный Сталиным, появлялся по собственной инициативе или по приглашению других членов команды. Но именно такая ситуация возникла в последние месяцы 1952 года в отношении вечерних киносеансов в Кремле с последующими традиционными ужинами на даче Сталина, которые стали сердцевиной коллективной жизни команды. Здесь, даже в соответствии с обычными правилами этикета, можно было ожидать, что Сталин будет иметь единоличную власть приглашать или нет, и он ясно дал понять, что Молотов и Микоян нежелательны. Тем не менее они продолжали присутствовать. «Они не звонили Сталину, чтобы спросить разрешения, — вспоминает Хрущев. — Они узнавали, был ли Сталин в Кремле или на своей даче, а затем просто приходили. Их всегда пускали, но было очевидно, что Сталин был не очень рад их видеть».
Через некоторое время Сталину это надоело, «и приказал <…> не говорить, где он находится, если звонят Микоян или Молотов и справляются о нем». Но это не сработало, поскольку остальные члены команды тихо саботировали его указания. Молотов и Микоян «поговорили со мной, с Маленковым и, может быть, с Берией», сообщает Хрущев. Они согласились попытаться смягчить отношение Сталина и «договорились иной раз сообщать Молотову или Микояну, что мы, дескать, поехали на „ближнюю" или туда-то. И они тоже туда приезжали. Так продолжалось какое-то время». Затем произошел большой разнос: Сталин «понял нашу тактику», что «мы превратились в агентов Молотова и Микояна», и стал кричать: «Вы нас не сводите, не сводничайте!»[713] Они прекратили, но 21 декабря у Сталина был день рождения, команда традиционно собиралась у него на даче на праздничный ужин. Молотов и Микоян посоветовались с Маленковым, Хрущевым и Берией (еще один заговор!) и решили пойти. «Сталин хорошо встретил всех, в том числе и нас <…>, — вспоминал Микоян, — было впечатление, что ничего не случилось и возобновились старые отношения». Но через несколько дней пришло сообщение Маленкова или Хрущева о том, что Сталин очень злился на то, что они пришли на его день рождения: «Он вам больше не товарищ и не хочет, чтобы вы к нему приходили»[714].
Поведение команды, с одной стороны, было похоже на поведение семьи, отец которой страдает деменцией: у него развилась иррациональная ненависть к отдельным членам семьи, от которой вся остальная семья надеется его излечить. С другой стороны, это может быть прочитано и иначе (и, несомненно, именно так Сталин это и воспринимал): как тихое коллективное неповиновение со стороны команды, подразумевавшее веру в то, что рано или поздно Сталин уйдет. После того как Сталин устроил скандал по поводу приглашения Молотова и Микояна, Хрущев написал, что он, Маленков и Берия «эту деятельность прекратили, потому что она могла плохо кончиться и для них, и для нас… Все мы без какой-либо договоренности ждали естественной развязки дикого положения, которое сложилось», видимо, смерти Сталина или признания его недееспособности. Неудивительно, что когда команда была в таком настроении, Сталин не мог уехать в отпуск.
У Сталина были и другие заботы, в частности, антисемитская кампания. Он решил, что Виктор Абакумов, глава МГБ, не справился с работой, и его уволили и арестовали 12 июля 1951 года. Одним из дел Абакумова, которое теперь перешло к главному следователю Михаилу Рюмину, была подготовка судебного процесса над членами ЕАК. Следствие шло так долго, что характер запланированного судебного процесса изменился, в частности, из-за исключения из списка обвиняемых Жемчужиной[715]. Наконец суд состоялся; он проходил в форме закрытого заседания военного суда на Лубянке с 8 мая по 18 июля 1952 года. Сначала казалось, что обвиняемые будут вести себя обычным образом и униженно выдавать признания в измене и шпионаже, написанные с помощью следователей МГБ. Но затем, на третьей неделе процесса, Соломон Лозовский, самая крупная фигура среди обвиняемых, выступил и отказался от своих прежних признательных показаний-он произнес страстную речь, в которой подчеркнул свои большие революционные заслуги и свои еврейские корни. Это был необыкновенный момент: за всю историю постановочных судебных процессов начиная с 1930-х годов никто не делал ничего подобного.
Еще хуже было на следующий день, когда Лозовский высветил абсурдность обвинений («Это похоже на какую-то сказку — ни Центрального комитета, ни правительства, только Лозовский и пара евреев, которые все делали», — сказал он, добавив, по поводу своей работы в Советском информационном бюро во время войны, что «если слово „информация" подразумевает „шпионаж", то вся деятельность Совинформбюро была шпионской деятельностью»). Он держался, судя по стенограмме, уверенно и спокойно, иногда с оттенком иронии; послушав его, другие обвиняемые тоже воспрянули духом и начали также отказываться от своих признательных показаний. Другими словами, все начало разваливаться. Хуже всего, с точки зрения режиссеров этого процесса, было то, что военный судья, председательствовавший на процессе, генерал Александр Чепцов, заявил, что доказательства его не убедили, и предложил Маленкову, которого он, должно быть, знал по предыдущей работе в Центральном комитете, оправдать подсудимых. Остается неясным, как у него хватило смелости сделать это, но, безусловно, это было связано с тем, что политическая элита, в том числе и сталинская команда, ощущала неловкость по поводу антисемитской кампании. Маленков не поддержал его, и после месячного перерыва, когда рассматривались возражения Чепцова и апелляции обвиняемых, ситуация вернулась к стандартному сталинскому образцу. Осужденные, в том числе и Лозовский, были расстреляны 12 августа 1952 года[716].
712
Фурсенко, «И. В. Сталин», с.193; Пихоя, Советский Союз, с. 94 (Ворошилов); N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 279–280.
713
N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 309–310.
714
А. И. Микоян, Так было, с. 579“5^0,
715
Sudoplatov, Special Tasks, р. 328, 300 (Судоплатов, Разведка и Кремль, с. 354); Пихоя, Советский Союз, с. 75–92; Костырченко, Тайная политика, с. 459; S. Beria, Beria, Му Father, р. 213; Joshua Rubenstein and Vladimir P. Naumov, eds., Stalin’s Secret Pogrom: The Postwar Inquisition of the Jewish Anti-Fascist Committee (New Haven: Yale University Press, 2001), p. xiv-xv.
716
Rubinstein, Stalin's Secret Pogrom, 226, 230 (стенограмма процесса EAK), 59–60; http://ru.wikipedia.org/wiki/Cheptsov,_ Aleksandr — Aleksandrovich; РГАНИ, 3/32/16, лл. 84–88 (обращение Лозовского к Политбюро 7 августа 1952 и отказ).