Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 71 из 102

В последние месяцы сталинская паранойя, казалось, не знала границ. Его подозрения в отношении служб безопасности были почти таким же сильными, как и в отношении евреев. Во время подготовки дела о «заговоре врачей» по приказу Сталина «были арестованы все евреи — ответственные сотрудники центрального аппарата Министерства госбезопаст-ности»[717], около пятнадцати человек, но чистки в службах безопасности в последние месяцы пошли гораздо шире. В январе 1953 года в ближайшем сталинском окружении пять человек были арестованы по подозрению в шпионаже. Он избавился от своего давнего секретаря Поскребышева, который был не только главным исполнителем и посредником, но и личным доверенным лицом, если не другом. Та же участь постигла главу его телохранителей Николая Власика, главу кремлевской службы безопасности и личного телохранителя Сталина, которого уволили с этих постов, а затем, в декабре 1952 года, арестовали. Среди обвинений против Власика и Поскребышева была неспособность дать ход так называемому делу врачей-евреев[718].

В конце 1952 года был разыгран, по сути, последний политический гамбит Сталина — подготовленное в рамках антисемитской кампании так называемое дело врачей, нацеленное на группу кремлевских врачей, главным образом евреев. Их обвинили в шпионаже и терроризме, а также в том, что они способствовали преждевременной смерти Жданова и Щербакова и даже каким-то образом сделали так, что оглох несчастный Андреев[719]. Первые аресты выдающихся врачей-евреев произошли зимой 1950-51 годов, но в ноябре 1952 года началась новая волна, в том числе арест личного врача Сталина, доктора Владимира Виноградова. Хрущев утверждает, что слышал, как Сталин «выходит из себя, орет, угрожает» по телефону новому главе МГБ Семену Игнатьеву, «требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковать их в кандалы»[720]. Согласно менее красочным описаниям, он говорил своим коллегам, что «любой еврей-националист — это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам». По словам сына Хрущева Сергея, Сталин не просто контролировал расследование дела врачей — «он направлял его»[721].

Был ли Сталин антисемитом всю жизнь или стал таковым в последние годы жизни — вопрос спорный. Хрущев утверждал, что он был антисемитом всегда, но другие члены команды отрицали это. Очевидно, что до самого конца официально он старался следовать линии большевистской партии, которая всегда решительно осуждала антисемитизм. В его публичных заявлениях никогда не было никакого намека на антисемитизм, и, как сказал Хрущев, «боже упаси, если кто-то сослался бы на такие его высказывания, от которых несло антисемитизмом»[722]. Этот запрет оставался в силе даже в последние годы жизни Сталина. Когда на деле поддерживался государственный антисемитизм, пресса продолжала не только избегать явно антисемитских высказываний, даже в освещении дела врачей, но и время от времени сообщала о наказании конкретных должностных лиц, виновных в этом[723]. Специально для филосемитской русской интеллигенции в начале 1950-х годов Сталин разыграл небольшой спектакль перед лидерами интеллигенции, когда выразил возмущение сообщениями об антисемитизме и приказал прекратить подобное[724]. Тогда они поверили ему (до тех пор, пока дело врачей не открыло им глаза) и стали усердно распространять слухи, что нынешний антисемитизм не имеет к Сталину никакого отношения[725].

Членов команды, которые усвоили тот же набор большевистских ценностей о недопустимости национализма — возможно, лучше, чем Сталин, — в различной степени тревожил безудержный антисемитизм сталинских последних месяцев. Когда команде показали записи допросов с признаниями врачей, Сталин сказал им: «Слепцы вы, котята, передушат вас империалисты без меня»[726]. Но команда не была уверена, что Сталин сам это знал. Молотов и Каганович позже подчеркивали, что они не знали подробностей о ходе дела врачей и не имели к этому никакого отношения[727] (слегка подозрительное утверждение со стороны Кагановича, поскольку он в это время написал длинную антисемитскую статью)[728]. Другие члены команды или их сыновья сделали все возможное, чтобы отмежеваться от этого (в случае Маленкова это было сделать довольно трудно, потому что он явно участвовал, хотя бы в качестве исполнителя) и продемонстрировать свое неодобрение. И то, что сразу же после смерти Сталина вся команда тотчас отказалась от антисемитизма, свидетельствует о том, что их неодобрение антисемитской кампании было во многом искренним. По словам Булганина, команда еще при жизни Сталина пришла к выводу, что дело врачей сфальсифицировано, Хрущев утверждал то же самое[729]. Их заставил задуматься не только антисемитский аспект. Как отметил Хрущев, некоторых из этих врачей члены команды знали лично, потому что сами являлись их пациентами. Для семей Берии и Андреева, а также, без сомнения, для других членов команды доктор Виноградов, доктор Вовси и некоторые другие обвиняемые были друзьями семьи[730].

Дело врачей взбудоражило общественное мнение 13 января 1953 года, когда в «Правде» было опубликовано сообщение об арестах, сопровождаемое передовицей под названием «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Оба эти текста редактировал сам Сталин[731]. Тот факт, что большинство врачей были евреями, прямо не указывался, но это было очевидно советским читателям по их именам и отчествам; кроме того, там говорилось, что большинство участников группы (еврейские имена участников этой группы были названы) «связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией, Джойнт“» и что один из них, доктор Мирон Вовси, признал связи с «известным еврейским буржуазным националистом Михоэлсом». За этим последовала крупная организованная кампания осуждения «врачей-убийц», включавшая письмо с их осуждением, подписанное ведущими деятелями культуры и государственными деятелями-евреями. Кагановича попросили подписать это письмо, и он категорически отказался — не потому, что был против его содержания, а потому, что счел оскорблением принижение члена Политбюро до категории «общественный деятель — еврей». (По словам сына Берии, Каганович никогда не хотел быть публично связанным с еврейскими делами, из-за чего он еще в начале 1940-х годов отказался работать в Еврейском антифашистском комитете, хотя Берия его об этом просил.)[732]

Эта публикация вызвала в мире волну возмущения, левые были в замешательстве, ведь многие из них поддерживали евреев. Реакция внутри страны была неоднозначной: от ужаса среди интеллигенции до энтузиазма среди широких слоев населения. Среди партийных функционеров было некоторое беспокойство, неуверенность в том, насколько открытый антисемитизм должен стать новым элементом политики, а также приемлемо ли теперь относиться к евреям уничижительно, как к «жидам». Народная реакция была направлена не только против евреев, но и против врачей, независимо от национальности[733]. Некоторые лояльные граждане начали беспокоиться о здоровье Сталина и о том, не находится ли он в опасности из-за действий своих врачей[734]. Другие стали вспоминать, что жена Молотова была еврейкой, и интересовались, не участвовала ли она в заговоре[735]. По Москве прокатились слухи о предстоящей депортации евреев по аналогии с депортацией «предателей» в 1940-х годах с Северного Кавказа в Центральную Азию и Сибирь, хотя никто так и не смог доказать, что такой официальный план существовал[736]. Местные партийные комитеты сообщали, что эта политика получила широкую поддержку населения по всей стране, главным образом на том основании, что евреи якобы были привилегированными представителями элиты, незнакомыми с физическим трудом, что они уклонялись от военной службы и поэтому их следовало изгнать из городов и заставить отдать свои хорошие рабочие места, просторные квартиры и дачи «честным труженикам».

717

Sudoplatov, Special tasks, р. 301 (Судоплатов, Разведка и Кремль, с-355)-

718

Пихоя, Советский Союз, с. 94; Gorlizki and Khlevniuk, Cold Peace, p. 161 and 221П120; Sudoplatov, Special Tasks, p. 332–333 (Судоплатов, Разведка и Кремль, с. 387–388).

719

Костырченко, Тайная политика, с. 632, 645; Шепилов, Непримкнувший, с. 229–230 (глухота Андреева).

720

N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 286–287.

721

Пихоя, Советский Союз, с. 77 (цитата из заметок Малышева о заявлении Сталина Центральному комитету, 1 декабря 1952); S. Khrushchev, Nikita Khrushchev, Reformatory p. 92.

722

N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, p. 258–269.

723

Fitzpatrick, Tear Off the Masks!., p. 291–298.

724

Сцена, описанная Симоновым (Глазами., с. 188), и Тихоном Хренниковым (Т. Хренников, Так это было (Москва: Музыка, 1994), с. 177).

725

Чуев, Молотову с. 333; Чуев, Так говорил Каганович, с. 128; S. Beria, Beria, Му Father, р. 211; А. И. Микоян, Так было, с. 536.





726

N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. бої.

727

Чуев, Так говорил Каганович, с. 174–176; Чуев, Сто сорок бесед, с. 435.

728

РГАНИ, 3/32/17, лл. 52–92.

729

Лаврентий Берия, с. 113 (Пленум ЦК, июнь 1953 года; выкрики членов Президиума в поддержку); Хрущев, записанный под диктовку проект доклада XX съезду партии «О культе личности и его последствиях» (начало 1956 г.), РГАНИ, 56/1/169, лл. 43–44; N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. бої.

730

N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. бої; С. Берия, Мой отец (1994), с. 36; Андреев, Воспоминания, с. 298.

731

Сталин и космополитизм, с. 651–652; РГАСПИ, 558/11/157 (проекты, посланные Шепиловым, ю января 1953, с комментариями Сталина).

732

Чуев, Так говорил Каганович, с. 174; S. Beria, Beria, Му Father,р.166.

733

цхднисо, 714/1/1780, лл. 7, 25, 39, 55–56, 67 (январь 1953 года, отчеты из Куйбышева); РГАНИ, 5/15/407, лл.33, 79, 96–97 (отдел агитпропа Центрального комитета, сводка о реакции на местах).

734

ЦХДНИСО, 714/1/1780, л. 6.

735

цхднисо, 714/1/1780, Л. 99.

736

Sudoplatov, Special Tasks, р. 308; S. Beria, Beria, My Father, p. 244; Gorlizki and Khlevniuk, Cold Peace, p. 158–159. Единственный осведомленный мемуарист, не отрицавший слухи, — Микоян (А. И. Микоян, Так было, с. 536), но его мемуары подверглись редактированию его сына Серго, добавившего в них городских слухов, поданных как сведения от осведомленного руководителя.