Паула

В те времена общество в Чили представляло собой пирог в тысячу слоев – в определенном смысле оно остается таким и до сих пор – каст было больше, чем в Индии, и в ходу были оскорбительные эпитеты, которыми можно было поставить на место кого угодно: слабак, пьянчуга, выскочка, сноб и много чего еще, что пускалось в ход чтобы опустить неугодного тебе человека на комфортный для себя уровень. Твой статус определялся при рождении; легко было опуститься в этой социальной иерархии, но вот для того, чтобы подняться, недостаточно было просто денег, славы или таланта, для этого требовалось терпеливо и методично карабкаться вверх, усилиями нескольких поколений.

За Томаса говорило его хорошее происхождение, хотя среди его предков было несколько политиков, на которых Деда смотрел очень подозрительно. Тогда уже на слуху было имя некоего Сальвадора Альенде, основателя Социалистической партии, выступавшего против частной собственности, консервативной морали и влиятельных воротил бизнеса. Томас приходился двоюродным братом этому молодому депутату.

Смотри Паула, я покажу тебе портрет Деда. Этот человек со строгим выражением лица, с ясными глазами, в очках без оправы и в черном берете - твой прадед. На фотографии он сидит, опираясь на трость, и рядом с ним, держась за его правое колено, стоит нарядно одетая трехлетняя девочка, грациозная, как балерина в миниатюре, с томным взглядом, направленным прямо в камеру. Эта девочка ты, позади стоим мы с мамой, стул скрывает мой большой живот, я как раз была беременна твоим братом Николасом.

Ты видишь старика лицом к лицу, обрати внимание на благородную осанку, на безукоризненное достоинство мужчины, всего в жизни достигнувшего самостоятельно, прошедшего прямо весь свой путь и уже не требующего от жизни ничего большего. Сколько я его помню он всегда выглядел пожилым, пусть у него и почти не было морщин, не считая двух глубоких борозд, идущих от уголков рта, с львиной гривой седых волос и с резким смехом, обнажающим ряд желтых зубов. В свои последние годы он уже двигался с большим трудом, но при этом обязательно поднимался на ноги, приветствуя и прощаясь с женщинами, и, опираясь на трость, провожал посетителей до самых ворот в саду. Мне нравились его руки, похожие на скрюченные дубовые ветви, крепкие и узловатые, неизменный шелковый платок на его шее и этот запах английского мыла с лавандой и дезинфицирующим средством.

Со своим особым юмором, слегка отстраненным, он воспитывал потомков в духе своей философии стоика; неудобства в быту считались полезными, а центральное отопление вредным, в еде следовало придерживаться простоты – никаких соусов и примесей – а развлекаться считалось делом вульгарным, присущим толпе. По утрам он принимал холодный душ - обычай, которому никто в семье не следовал, и которого он держался до самого конца своей жизни, когда, будучи уже похожим на древнего жука, сидя в кресле он бесстрашно подвергал себя струям ледяной воды.

Он был резок в высказываниях и на любой вопрос отвечал вопросами, так что мне мало что известно о его истинном отношении к вещам, но я успела хорошо познакомиться с его характером. Посмотри на мою мать, которой на этом портрете чуть больше сорока лет, она здесь в самом расцвете своей красоты, одета по моде в короткую юбку и укладка ее волос напоминает пчелиные соты.

Она улыбается, и ее огромные зеленые глаза похожи на два луча, обрамленных остроконечными дугами черных бровей. То было самое счастливое время в ее жизни, когда дети уже выросли, она была влюблена, и жизнь ее все еще выглядела безмятежной.

Мне хотелось бы показать тебе фотографию моего отца, но все они были сожжены более сорока лет назад.

Где ты сейчас, Паула? Какой ты будешь, когда проснешься? Останешься ли ты той же самой женщиной, которую мы знаем, или нам придется учиться заново узнавать друг друга словно двум незнакомкам?

Сохранилось ли все, что было в твоей памяти, или мне придется терпеливо пересказывать тебе все произошедшее за двадцать восемь лет твоей жизни и за сорок девять лет моей?

«Помоги Бог твоей девочке», - напрягаясь шепчет мне дон Мануэль, твой сосед по палате. Это пожилой мужчина, из сельской местности, который перенес несколько операций на желудке, и который теперь борется, все еще, с болями и со смертью. «Боже, храни вашу девочку», - тоже самое сказала мне вчера молоденькая девушка, которая узнав о твоем несчастье пришла в больницу с младенцем на руках, чтобы поддержать нас.

Два года назад у нее случился приступ порфириновой болезни; она провела в коме более месяца, после чего у нее ушел год на то чтобы вернуться в нормальное состояние, и пусть теперь до конца жизни она должна постоянно следить за своим здоровьем, ей удалось найти работу, выйти замуж и родить ребенка. Она успокаивала меня, говоря, что состояние комы - это сон без сновидений, таинственное подвешенное состояние. Перестаньте плакать, мадам, говорила мне она, ваша дочь ничего не чувствует сейчас, она встанет и выйдет отсюда, никогда не вспомнит в будущем о том, что с ней произошло.

Каждое утро я иду по коридору шестого этажа в кабинет врача за последними новостями. В руках у этого человека твоя жизнь и я не доверяю ему, он постоянно ускользает от меня как дуновение ветерка, рассеянный и торопливый, отделываясь пространными объяснениями об энзимах, копями медицинских статей о твоей болезни, которые я пытаюсь читать, ничего в них не понимая. Похоже, ему интереснее возиться с цифрами в компьютере и с формулами из лаборатории, чем заниматься твоим телом, распятым на этой кровати. Таков случай, в этом состоянии некоторые больные быстро выздоравливают после кризиса, а другие неделями проходят интенсивную терапию. Раньше пациенты просто умирали, но теперь мы можем поддерживать их в живых, до тех пор, пока обмен веществ не восстановится полностью - говорит он, отводя взгляд. Что ж, если это действительно так остается только надеяться и ждать. Если ты продолжаешь бороться, Паула, я делаю тоже самое.

Когда ты проснешься, у нас будут месяцы, возможно, годы, чтобы склеить в памяти осколки твоего разбитого прошлого, или, что еще лучше, мы придумаем заново твои воспоминания вдохновившись твоими фантазиями; а пока я расскажу тебе о себе и о других членах этой семьи, к которой мы обе принадлежим, но не требуй от меня абсолютной точности, в моем рассказе будут проскальзывать ошибки, с течением времени многое мною забыто или было искажено в моей памяти, зачастую я не смогу указать тебе место, точно назвать даты и имена, но с другой стороны, хорошая история никогда не сотрется у меня в памяти.

Сидя у твоей постели и следя за светящимися линиями на экране, следующими биениям твоего сердца, я пытаюсь общаться с тобой с методами моей бабушки, занимавшейся магией. Будь она сейчас здесь с нами, она смогла бы передать тебе мои послания и помочь удержать тебя в этом мире. Ты ушла в загадочное путешествие в дюнах бессознательного. К чему столько слов, если ты не слышишь меня?

К чему столько страниц, которые возможно никогда не будут прочитаны тобой? Жизнь моя говорит о себе и память моя застывает в строчках; то что не облеку в слова, положив их бумагу, все это будет стерто временем.

Сегодня 8 января 1992 года. В один и тот же день, одиннадцать лет назад в Каракасе я писала прощальное письмо моему дедушке, находившемуся на пороге смерти с вековой историей борьбы за жизнь за своей спиной. Его крепкие кости не поддавались смерти, хотя сам он давно уже готовился последовать за Бабушкой, которая давала ему знаки с той стороны. Я не могла вернуться в Чили, и не было также никакой возможности побеспокоить его телефонным звонком, которые так раздражали его, просто чтобы сказать ему, что он может уходить спокойно, потому что не будет потеряно ничего из той сокровищницы анекдотов, которые он рассказывал мне на протяжении всей нашей дружбы. Я не забыла ничего. Вскоре после этого старик умер, но история привязалась ко мне, и я уже не могла остановиться, во мне говорил другие голоса, я писала в трансе, с ощущением, что я распутываю огромный клубок шерсти, пребывая в состоянии такой же крайности, как я пишу сейчас. К концу года пятьсот страниц были собраны в холщовый пакет, и я поняла, что это уже больше чем просто письмо, поэтому я робко объявила в семье, что написала книгу. Как ты ее озаглавишь? Спросила моя мать. Мы составили перечень вариантов, но так и не смогли договориться в выборе, и наконец ты, Паула, подбросила монетку в воздух, чтобы окончательно решить этот вопрос.