Страница 10 из 12
Жулик будет воровать,
а я буду продавать,
мама, я жулика люблю…
А сегодня я предстаю перед самим генеральным секретарём в ореоле героического борца с преступностью. Диссонанс, однако. Когнитивный.
Далее следует облегчённая версия вчерашних событий. Облегчённая, потому что здесь женщины и дети. Но, опять же, хоть и облегчённая, а ориентирующая в нужном направлении.
— Я уже поговорил с Николаем Анисимовичем, — продолжает зять, — попросил его, чтобы он это дело не спускал на тормозах, а своей волевой рукой вычистил скверну. А то знаете, сейчас побегут злопыхатели кричать на всех углах, что Щёлоков работу завалил. А он, как раз, за чистоту рядов борется.
— Молодец, — кивает дед, — Егор Брагин. Потом, Юра, доложишь по порядку. Зачем женщин утомлять… А Брагину надо награду… Я скажу Коле, чтобы он ему не медальку, а орден… хм… Если есть за что…
— Леонид Ильич, да мне не за что, — начинаю я, но он перебивает.
— Тихо… ммм… Не забудь, Юра, проконтролируй.
— Не забуду, — улыбается Чурбанов.
— Так… кхе… Наталья, понравилось… тебе кино?
— Довольно увлекательно, — уклончиво отвечает она, опасаясь по-видимому, не попасть в линию партии.
— Довольно… Хм… А тебе?
Он поворачивается ко мне.
— Понравилось, Леонид Ильич. Действительно увлекательно и наглядно показано, что зло, даже такое эффектное и привлекательное, а герои там по началу выглядят действительно привлекательно, так вот, зло всегда бывает обречено. Как бы это ни начиналось, конец один.
— Хм… — жуёт губами Ильич.
— А вообще, — продолжаю я, — я люблю вестерны. Ковбои, индейцы, приключения, торжество справедливости, простые и ясные мысли.
Я знаю, это его любимый жанр. Он даже, когда в Штаты летал, ему Никсон организовывал встречу с каким-то известным актёром, которого Ильич очень уважал. Они вроде даже подружились, что-то там было такое. Я фотку помню генсек в ковбойской шляпе и с «кольтом». А потом, когда наш дорогой кормчий почил, этот ковбой хотел приехать на похороны, но «свободные» и «либеральные» америкосы ему почему-то не разрешили выехать в наш «тоталитарный» совок.
— Хм… про ковбоев? И какие тебе нравятся?
— Ну, — чешу я в затылке, вспоминая фильмы и опасаясь назвать что-нибудь ещё не снятое, типа «Омерзительной восьмёрки» или «Джанго освобождённого». Ильич ведь потребует мир перевернуть, но найти.
— «Великолепную… семёрку» смотрел?
— Конечно, — киваю я. — «Зорро» тоже, «Золото Маккены»…
Он кивает.
— «Виннету», — продолжаю я шпарить по классике жанра, — «Оцеола», «Чингачгук», «Верная рука»…
Интересно, они в Черногории снимали все эти каньоны? Наши Югославские друзья гойкомитичи.
— Молодец… — улыбается Ильич. — Много… видел.
— А, ну «Лимонадный Джо» ещё. Но мне знаете что больше всего нравится, Леонид Ильич?
— Ну, — смотрит он на меня с прищуром и улыбочкой, с какой обычно высокопоставленные дедушки любуются своими внезапно осмелевшими внучатами.
— То, что наши собратья по соцлагерю снимают про индейцев, а мы свои собственные вестерны делаем, на родной и всем понятной фактуре. Вот «Белое солнце пустыни», хотя бы.
— Откуда… ты взялся мм… такой? Где тебя Жора… хм Нашёл?
— Я с его другом в госпитале лежал после ранения, — улыбаюсь я.
— И куда тебя?
— В грудь.
Он качает головой.
— Леонид Ильич, а вы «Хороший, Плохой, Злой» смотрели?
— Нет… хм… Говорят, барахло.
— А мне кажется, это один из лучших фильмов жанра.
— А где ты… э-э-э… видел? — прищуривается он.
— Я не видел, читал только про него. В журналах да газетах. Или вот книжка ещё есть, кажется «Живопись, театр и кино в США» называется. Как-то так. Там ругают, конечно.
— Так зачем… смотреть, если ругают?
— Так они и «Белое солнце» ругали, на экран не пускали и «Руку бриллиантовую». Если б не вы, так и не увидел бы никто.
— Откуда это… ты знаешь? — хмурится генсек.
Упс… Правда, откуда? На «Кинопоиске» прочитал, а может, в «Википедии» или ещё где, не помню точно…
— Так все знают, в народе говорят, — пожимаю я плечами.
— В народе… говорят? — удивляется он. — А что ещё… кх… в народе говорят?
— Про кино?
Он лукаво улыбается, будто говоря, мол, не увиливай, понял же, о чём спрашиваю.
— Про… меня что говорят?
— Любят вас в народе, — улыбаюсь я в ответ.
— Любят? За что это?
— Ну… — заминаюсь я. — Это уж лесть будет, Леонид Ильич. За то, что вы сами из народа, за то что вы вот такой, какой есть. Помните имена всех секретарей обкомов, да много за что. Неловко говорить.
— Хм… — качает он головой.
— Лёня, ну ты замучил мальчика, — хмурится его жена.
— Нет, погоди… кх… если хвалить неловко, расскажи… анекдот.
— Анекдот? — удивляюсь я.
— Да, про меня.
— Я вообще анекдотов не знаю.
— Егорка! — грозит он мне пальцем. — Рассказывай.
Блин, я правда мало анекдотов знаю. Ёлки… Надо отметить, что все анекдоты про Леонида Ильича какие-то не очень добрые. Вообще недобрые, если честно. Расстроится ведь.
— Не знаю…
— Папа, — вступает Галина.
— Тихо, — отмахивается он. — Рассказывай.
Твою ж дивизию. Что делать-то? На попятную не солидно без пяти минут орденоносцу. Но и голову на плаху тоже не хочется…
— Леонид Ильич…
— Боишься? — прихватывает генсек.
Ладно, где наша не пропадала.
— Я анекдот, правда, не знаю. Могу стишок.
— Матерный? — спрашивает он.
— Нет.
— Ну, давай стишок.
— Но только…
— Не бойся. Ты же герой… э-э-э… пулю от бандитов схлопотал. Дальше Сибири не сошлют. Давай.
— Хорошо….
И я декламирую. Скучно так, без выражения.
— Народное творчество, автор неизвестен.
Дохнул в ладонь украдкой Брежнев,
поправил брови, вздёрнул нос,
ну всё, подумал Чаушеску —
взасос…
Повисает тишина. Я смотрю на Рыбкину и вижу, что у неё челюсть отваливается. На Ильича даже взглянуть боюсь. Бляха-муха, ну что за дурак. Сказал бы, нет и точка. Нет, на тебе. Поэт-песенник, мля…
Краем глаза, боковым зрением я замечаю какое-то колыхание и невольно поднимаю глаза. Ужас, ему плохо что ли? Вдруг я его раньше времени прикончил «пирожком» этим?
Но оказывается, что он колышется от беззвучного смеха. Потом в голос начинает хохотать Галина. Чурбанов прикрывает лицо ладонью и подрагивает. Виктория Петровна смотрит на меня недовольно, а вот сам Ильич просто ржёт. Сначала беззвучно, но постепенно он начинает скрипуче и хрипло смеяться во весь голос.
— А… а… ну… давай ещё… ещё раз, — стонет он, вытирая слёзы
— Леонид Ильич… — мне, честно говоря, страшно неловко.
— Давай!
И мне приходится продекламировать ещё раз. В столовую заглядывает безопасник и с подозрением смотрит на ржущую гоп-компанию.
— Ну… Егор Брагин… — говорит Ильич отсмеявшись, — иди… кхе… я тебя поцелую!
Наташка смотрит на меня не переставая, всю дорогу, пока мы возвращаемся в гостиницу.
А что вы так на меня смотрите, отец родной? На мне узоров нету и цветы не растут.
— Наташ, ну ты чего? — улыбаюсь я.
Она не отвечает, лишь качает головой. Уже вечер и начинается снегопад. Толяну небольшой напряг, а нам — снежное шоу. Крупные снежинки под тихую музыку «Маяка» бьются в лучах фар в причудливом танце. Их захватывает воздушный поток и выбрасывает в тьму, непроглядную, белёсую и рябую от падающих хлопьев.
Наконец-то. Зимы ждала, ждала природа, снег выпал только… в конце декабря.
— Что ты думаешь? — выходит из оцепенения Наташка.
— Что я думаю? — переспрашиваю я. — О чём? Или о ком? О тебе? Много чего. Иногда мне хочется тебя так следует…
Она пихает меня локтем и кивает на ребят, мол, ты чего при посторонних!