Запах денег

— Ожидайте тут, — говорит вежливый амбал и запускает меня в некое подобие небольшого конференц-зала.

Здесь стоит кожаный диван и два больших кресла. Стол для совещаний, обязательный графин с водой и стаканами. Питьевой режим нужно соблюдать.

Я разваливаюсь в кресле и закрываю глаза. Надо попробовать задремать. Начинаю пробовать, но особых результатов в этом деле достичь не успеваю. Открывается дверь и входит Печёнкин.

— О, быстро вас, — усмехаюсь я, глядя на его помятое лицо, — в конвойные перевели. Охранять меня прислали?

Он проходит и садится напротив.

— Не зарывайся. Скажи спасибо, что я на тебя заявление не написал.

Полагаю, ему с огромным трудом даётся спокойствие да и вообще нахождение в одном помещении со своим обидчиком. Мы замолкаем. Я кручу головой, осматриваюсь. На стене висит большой парадный портрет Леонида Ильича. Рядом — Щёлоков.

— И зачем вы меня сюда привезли, товарищ генерал? — интересуюсь я. — Планы на вечер мне сломали.

— Планы ему сломали, — брезгливо складывая губы, бросает он.

«Ты мне кости сломал», — как бы говорит он своим видом и, наклонившись, тянется в карман пиджака за носовым платком, вытягивает несвежую тряпицу и вытирает мокрое от пота лицо.

— Скажите, Глеб Антонович, вы же москвич?

— Тебе-то что? — недовольно прищуриваясь, отвечает он.

Надо же, ещё и разговаривает со мной, не орёт и не плюётся. Интересное кино. И это после того, как мы… повздорили… Хм… Видать крепко их припекло.

— Да просто странно, — пожимаю я плечами.

— Странно ему…

— Странно, да. Вы же москвич, так почему в гостинице живёте? Вас что, с конфискацией имущества в провинцию перевели? Из квартиры вытурили?

— Не твоего ума дело, — обиженно говорит он. — Дохера знать хочешь. Меньше знаешь, лучше спишь, слышал мудрость житейскую?

— А может, вы её сдаёте внаём? Интересно же, в чём дело? А вы женаты, вообще? Ну, то есть, были когда-нибудь?

— Брагин! — взрывается он. — Засунь язык себе в жопу и молча сиди. Когда спросят — ответишь, а мне мозги канифолить не надо! Заткнись. А если ты не…

Он зависает, оставляя фразу без продолжения.

— Что? Чего вы замолчали? Изобьёте меня, если я не заткнусь?

— Найдётся, кому избить, — с сожалением и тоской по неосуществлённой мечте бросает он.

— Кстати, — не реагирую я на его слова, — я догадался, что с вами случилось. Вас жена домой не пускает, да? Пошёл, говорит, ты Печкин нахер! Сатир похотливый! Угадал? Да ладно, мы же хорошо с вами знаем друг друга и ладим, нет разве? Что за тайны, в конце концов?

Он отворачивается и пыхтит, пытаясь держать себя в руках. Неприятно, да?

— Слушайте, а вас что, дёргать уже начали, да? — поднимаю я одну бровь. — Не пойму я, ради чего аудиенция эта? Уже почувствовали петлю на шее? Что за хрень происходит, скажите по старой дружбе. Хотя бы в память о море дармового коньяка.

— В тюрьму тебя будем сажать. И коньяк, кстати, у тебя палёный.

— И почём сейчас генерал-майоры? Сколько дают за них?

Он издаёт неопределённый звук и, отвернувшись от меня, снова прикладывает платок к лицу. Я замечаю, что он морщится, но старается, чтобы это осталось незамеченным. Побаливают отдельные участки лица.

— Про коньяк зря вы, такого отличного коньяка во всём Союзе не сыщешь, включая «Берёзки» и «Альбатросы».

Печёнкин вздыхает.

— Слушайте, Глеб Антоныч, дело прошлое, расскажите, кого вы наняли, чтобы меня заземлить?

— Много думаешь о себе, — высокомерно отвечает он. — Кому ты нахер нужен, руки ещё пачкать.

— Да вы что, а Суходоев, значит, просто с катушек слетел?

— Понятия не имею, о чём ты толкуешь.

Заглядывает «хороший» полицейский. Карюк — «плохой», а этот вот, типа хороший, хоть и не представился и корки в лицо не сунул.

— Пройдёмте, — говорит он тоном тюремщика, будто произносит традиционное «с вещами на выход».

Ну что же, пройдёмте. Чего тянуть-то? Я встаю и Печёнкин тоже встаёт и выходит вслед за нами.

Меня проводят через просторную приёмную и заводят в большой роскошный кабинет. Паркет, ковёр, кожа, портреты вождей. Из-за стола поднимается статный дядя в генеральском мундире, грудь колесом и вся в орденских планках. Мужчина в самом расцвете. Волос у него нет, но его это не портит, наоборот, как Котовскому, добавляет мужественности. Орлиный нос, волчий взгляд, высокий рост, фальшивая ментовская улыбочка и вкрадчивый голос.

Голос, правда, я слышу не сразу. Сначала он проходит мне навстречу, рассматривает и протягивает руку. Ну, надо же, честь какая.

— Вот значит, ты какой, Егор Брагин, — улыбается он

Я вот, лопух, не научился за годы службы так улыбаться. Прямой был, как лом, и такой же гибкий.

— Ну что же, будем знакомы. Можешь меня называть Артуром Николаевичем. Я заместитель министра внутренних дел. Присаживайся.

Он радушно указывает на стул у длинного приставного стола из дуба. Я принимаю приглашение и сажусь, а он поворачивается к Печёнкину.

— Глеб Антонович, голубчик, вы бы не могли в приёмной подождать?

Пощёчина.

— Так точно, — поникшим голосом отвечает тот и идёт на выход.

Хозяин кабинета обходит стол и располагается напротив меня. Вот, такой либерал. Не показывает, кто здесь хозяин, а унижается до моего положения. Передовой руководитель, чё?

— Чеботарь, — поворачивается он к «хорошему» полицейскому, ещё стоящему здесь, — организуй нам чай с… с пирожными. Да, Егор? Попьём чайку?

Почему бы и нет? Лишь бы не подсыпали чего.

— Благодарю, — киваю я.

Чеботарь исчезает, а мы оказываемся наедине. Сидим какое-то время и разглядываем друг друга.

— Хочу с тобой поговорить, — начинает Рахметов, отводя глаза в сторону. — Давно познакомиться хотел, да случай не представлялся. Ещё с того раза, когда Троекурова вашего снимали, того, что до Печёнкина был. Николай Анисимович тогда крепко на тебя разозлился. Для него честь мундира, знаешь, превыше всего. Он ведь столько всего совершил для нашей службы. Можно сказать, что современная милиция и вообще все органы, как мы их сегодня знаем, возникли благодаря его стараньям. Наш министр очень много сделал, и вклад его невозможно переоценить.

Он говорит доверительным тоном, но смотрит мимо меня, чуть в сторону. Я усмехаюсь, видел сто раз подобные повадки у коллег своих. Ладно, смотри, куда хочешь, заход в целом ясен.

Он даёт мне понять, что, какие бы ни были инсинуации и нападки, министр будет биться как зверь, независимо от того, виноваты его люди или нет. А после того, как я посмел повлиять на снятие Троекурова, я враг и рассчитывать мне в этом деле не на что. Никакой пощады не будет.

Да, я и не рассчитываю и в гости, собственно, не напрашивался.

Заходит пышногрудая девушка в милицейской форме с подносом в руках. Она ставит перед нами наполненные чаем гранёные стаканы в подстаканниках, как в поезде, небольшие десертные тарелки и блюдо с пирожными. М-м-м… прелесть какая, эклеры с «Новичком».

— Ты ещё совсем юный, — продолжает Рахметов. — А уже столько дел успел наделать. Как, расскажи мне, чем тебя родители кормят, что ты такой вот акселерат получился?

— Как всех советских юношей, — невинно улыбаюсь я. — «Геркулесом». Плюс свежий воздух и занятия спортом.

— «Геркулесом», — хмыкает он и поднимает глаза.

Ага, «геркулесом». Я только что генсеку стихи читал и жив остался, а от тебя волк и подавно уйду.

Теперь он смотрит пытливо и из-под напускной мягкости слегка пробивается жёсткость и нетерпимость.

— Ты ешь-ешь, угощайся, — улыбается он.

— Спасибо, — проявляю я вежливость и кладу пирожное на тарелку.

Он прикусывает губу и некоторое время размышляет, потирая указательным пальцем переносицу. Так же вот, наверное, сидел перед Караваевым своим, когда давал распоряжение отправить меня на небушко. Надеюсь тот второй стрелок уже получил команду «отбой».

— Скажи, Егор, а как так получилось, что вот именно ты вышел на след тех… м-м-м… сотрудников на «Ждановской».

Конец ознакомительного фрагмента.