Воробей

Все было исправлено.

Я шел по коридору больницы, как будто в камере смертников. Каждая дверь, мимо которой я проходил, приближала меня к двери, в которую я не хотел стучать. Я не испугался, я окаменел.

Впервые в жизни я хотел поступить правильно. Это было похоже на ад, на пытку, будто острый мясницкий нож вонзается в мою грудь, пронзает сердце и медленно вытаскивает его, ломая каждое ребро на своем пути.

Я тихонько постучал в дверь. Если она спала, я не хотел ее будить. Она выглядела такой хрупкой, когда я нашел ее. Кровь стекала с виска по всему лицу, нога была вывернута. Она замерзла, одетая только в тонкие штаны для йоги и облегающую кофту.

Будто раненый воробей.

Первое, чего я хотел, это позаботиться о ней, а потом, и только потом, медленно и мучительно убить Брока.

Но я не мог сделать это так, как хотел. Потому что Брока нужно было прикончить прежде, чем он выдаст то, что я похоронил Робин и Флинна прямо здесь, в лесу. Я не сомневался, что он проболтается, как только полицейский возьмет его под стражу. Каждый миг, когда он был жив и находился рядом с детективом, моя жизнь была в опасности.

К тому времени, когда я остановил машину детектива посреди леса и выскочил наружу, все мои порывы и жажда мести были уже неуместны.

Мои поиски были бесполезны.

Для мести не было времени.

Все потемнело, и единственным источником света была она сама.

Поэтому я убил его быстро, хладнокровно, умело.

— Войдите, — сказала она с другой стороны двери.

Я оставил ей гнилую тряпку, в которую завернул ее мать, прежде чем похоронить. В каком-то смысле рытье ям для ее мамы и для Флинна было самым мрачным моментом в моей жизни. Они оба этого не заслужили. Я не убивал их, да, но я отказал им в надлежащих похоронах, а это многое значит.

Я толкнул дверь и подошел к ее кровати. В запястьях у нее была куча трубок, а нога была в гипсе. И она по-прежнему была просто божественна. Моя девочка, моя птичка. Самая красивая. Не потому, что у нее были самые розовые губы или самые зеленые глаза, а потому, что она была создана для меня. Специально для того, чтобы смешить меня, выводить из себя, терять голову. Черт, чтобы заставлять меня чувствовать.

Я поставил коробку шоколада на ее подставку, рядом с оранжевыми гладиолусами. Цветочница сказала, что они олицетворяют силу характера, когда я их покупал.

Шоколад и цветы. Банальное дерьмо. Но только на сегодняшний вечер, и только для Рыжика. Я надеялся, что она посмеется. Мне хотелось запрыгнуть на трибуны и спеть ей песню.

Но я знал, что уже слишком поздно.

Она посмотрела на цветы и шоколад, закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— Спасибо, — прохрипела она.

Но она имела в виду за то, что я спас ей жизнь. Только не за эти дурацкие цветы.

Я сел рядом с ее кроватью, глядя на свои руки или, может быть, на туфли. Я даже не осознавал, на что смотрю, но уж точно не в ее глаза, потому что не мог вынести то, что за ними скрывалось.

— Не стоит об этом говорить.

Я хотел. Я действительно собирался сделать что-то бескорыстное хотя бы раз в жизни. В последний раз, когда я сделал что-то хорошее, это стало моей погибелью. Я собирался сделать это снова, зная, что это будет больно в десять гребаных тысяч раз больше, чем когда я разорвал свою помолвку с Кэт.

Потому что, оглядываясь назад, боль от измены Каталины была ничто по сравнению с болью, которую я чувствовал сейчас, зная, что причинил страдания своей жене.

И я все равно собирался это сделать. Я мазохистский ублюдок.

— Все в порядке с полицией и всем остальным? — она казалась обеспокоенной, но я не обманывал себя.

— Да, — я глубоко вздохнул, закрыл глаза и с глухим стуком упал на стул. — Со мной все будет в порядке.

Я открыл глаза и посмотрел на нее в первый раз с тех пор, как вошел в комнату. Она облизнула пересохшие губы, глядя на коробку шоколада.

Теперь это были мы. После того, как мы сделали невозможное и стали чем-то, это были мы. Два незнакомца в клинической палате, ищущие слова, которые не соответствуют мыслям

— Моя мама… — вздохнула она. — Не могу поверить, что ты так с ней поступил.

— Я тоже, Рыжик.

— Твой отец заставил тебя жениться на мне… Почему ты это сделал? Из-за денег?

Я кивнул, снимая мертвый слой кожи с ладони.

— В завещании сказано, что я ничего не получу, пока не женюсь на тебе. Если мы разведемся, ты получишь больше половины.

Она издала саркастический смешок.

— Мне не нужны деньги твоей семьи. Все, к чему вы, Бреннаны, прикасаетесь, тускнеет.

— Нет. Они твои. И так будет всегда

— Отпусти меня, — тихо сказала она срывающимся голосом. — Мне нужно уйти.

Я кивнул, зная, что она права, но желая, чтобы она ошибалась. Спэроу была моей любимой птичкой, и я больше не имею права подрезать ей крылья. Я согнул ее тяжестью своих действий и лжи за последние несколько месяцев, и она принимала всё, но это была последняя капля.

Если я согну ее еще сильнее, она сломается. Заставить ее остаться было слишком опасно для меня и слишком разрушительно для нее.

Некоторые говорили, что влюбленные могут умереть от горя. Во всяком случае, таков был миф. Я не очень-то вникал в это, но знал свою любимую птичку, свою Спэроу. Ей нужна была свобода. Я не мог больше удерживать ее, даже если бы захотел.

Она была моей красавицей, а я ее чудовищем. Но это был не диснеевский фильм. В реальной жизни зверь возвращается к своей одинокой жизни, уродец, который прячется в тени и наблюдает, как его девушка убегает обратно в объятия своей семьи.

Она была моим единственным шансом на подобие нормальной жизни и счастья, и я должен был отпустить ее.

Ссутулившись и опустив голову так низко, что нос почти касался колена, я прохрипел:

— Ты свободна.

Самые болезненные слова, когда-либо сказанные мной. Я отдам ей все, как велит завещание отца. И все равно будет не так больно, как видеть, что она уходит.

— Мне просто чертовски жаль. Я знаю, это звучит абсурдно, учитывая все, через что мы прошли, но я никогда не хотел причинить тебе боль таким образом.

— Я знаю, — ее голос стал холодным. Она уже ускользала от меня. От нас.

— Моя дверь всегда открыта, — добавил я, как будто это имело значение.

Она слегка наклонила голову и кивнула.

— Это я тоже знаю. А теперь, пожалуйста, уходи.

Я встал со своего места. Я думал, что буду продолжать этот разговор до последней капли, чтобы провести с ней больше времени в последний раз, прежде чем мы попрощаемся. Но оказалось, что когда тебе действительно не насрать, все идет по-другому.

Ее боль витала во всей комнате, вторгаясь в мое пространство и сбивая меня с ног, и я не мог терпеть это.

Я потянулся к двери, собираясь уйти.

— Просто из любопытства… Ты бы поступил иначе, учитывая все обстоятельства? — спросила она своим красивым голосом.

— Учитывая все обстоятельства, — сказал я, не оборачиваясь, потому что знал, что сломаюсь и сделаю все, как обычно, заставлю ее остаться. — Я не стал бы ждать до сих пор или до тех пор, пока наши родители умрут. Я бы предложил тебе выйти за меня замуж, когда тебе было девять лет, на той на свадьбе Пэдди, когда ты впервые танцевала медленный танец, и будь прокляты последствия.