Пурпурный рассвет. Эпидемия

От размышлений Сергея Петровича оторвал телефонный звонок.

– Алло, Сергей, это из хирургии, Марка Сахарова уже забрали. Постарайтесь проследить, чтобы он не повредил швы.

– Хорошо, спасибо за работу.

Из коридора послышалось постукивание колес каталки, и он вышел из кабинета. Проводив санитаров до одиночной палаты, где близнеца переложили на специальную кушетку, закрыл за собой дверь и тяжело вздохнул. Подойдя к койке, застегнул фиксирующие ремни на руках и ногах и протер локтевой сгиб, чуть выше свежей перевязки, спиртом. Марк даже не вздрогнул от укола. Глаза плотно закрыты, только губы чуть подрагивали, будто он пытался что-то сказать. Врач еще раз посмотрел на пациента и молча вышел из палаты.

* * *

Темно и тихо. В голове точно так же, полный эмоциональный штиль. Бессвязные обрывки мыслей плавно летали в подсознании. Воспоминания, мечты, фантазии, сожаления. Одна картина сменяла другую, не оставляя за собой какого-либо отклика. Он – просто зритель, без тела, без чувств, без эмоции. Его физическая оболочка лежит где-то далеко, не здесь, прикованная ремнями к больничной кушетке. Он созерцает хаотичную киноленту, срежиссированную затуманенным подсознанием. Лишь изредка, короткой вспышкой, подобной двадцать пятому кадру, видит палату своими глазами с воспалёнными, слипшимися от постоянного сна веками. Видит медсестру, которая ставит новую капельницу и вводит препараты через катетер на руке. Далеким эхом зуда отзываются заживающие шрамы на руках, но ощущение тут же угасает, не давая до конца понять, реально это или всего лишь еще один эпизод сна. Он не знает, сколько времени прошло – час, день, месяц. Он не хочет есть, пить, в туалет. Он лишь наблюдает за видениями, смотрит, слушает и ничего не чувствует.

23 июня. 6.10 по московскому времени

Сергей Петрович стоял у дверей палаты и наблюдал через толстое армированное стекло, как медсестра ставит капельницу. Больной никак не отреагировал на начавший поступать в вены препарат. Седация или, говоря проще, искусственная кома. Организму Марка нужно дать время справиться с заживлением и восстановлением крайней степени истощения. Процесс шел хорошо, молодой организм охотно принимал помощь и быстро шел на поправку, пока не мешало больное сознание. Хотя Сергей Петрович скорее применил бы термин – «искалеченное». Слишком много свалилось на плечи этого парня. Слишком много страдания и боли. Спокойная и счастливая жизнь под крылом выдающегося хирурга Иосифа Сахарова разбилась жестокой трагедией, к которой его незакаленное сознание было не готово. И дальнейшая череда событий все только усугубила.

– Сергей Петрович?

Врач обернулся и увидел своего коллегу.

– Да, Василий Лаврентьевич?

– Я смену принял, можете ехать домой.

– Конечно-конечно, – Сергей Петрович несколько раз кивнул и посмотрел на Марка. – Присмотрите, пожалуйста, за этим парнем повнимательнее, моя личная просьба.

– Без вопросов, – коллега развернулся и направился в сторону ординаторской.

Сергей Петрович вернулся к себе в кабинет, набрал стакан холодной воды из кулера и сделал несколько больших глотков, пытаясь подавить внезапно появившуюся сухость во рту. Безрезультатно. Он набрал еще один и жадно выпил, запрокинув голову. В глаза бросилось утреннее небо за окном странного фиолетового цвета.

24 июня.

В палате темно и прохладно. Мерно шумит кондиционер под потолком, нарушая полную тишину. Звукоизоляция в этом крыле больницы идеальная, даже если кто-то из пациентов будет кричать от боли, то в соседней палате не услышат.

Марк почти полчаса рассматривал воду в графине. Пузатый сосуд стоит на столике рядом с больничной койкой, к которой он пристегнут, и словно дразнит его. Покатые стенки отражают светлые прямоугольники занавешенных окон, пряча за собой литр жидкости. Он очень ее хочет. Не пил уже несколько часов. Но звать медсестру через сигнал оповещения нет никакого желания. Достаточно было нажать подбородком кнопку на груди, и она тут же примчится. Услужливая, в белом халате и с маской на лице. Но ему и так хорошо, одному. Вот только жажда мучает. И графин издевается. Демонстрирует, что вот она, внутри, выпячивает бок, дразнясь. Губы саднит, несколько раз провел языком по заживающим швам. Корка еще есть, привкус мерзкий, горький, от заживляющей мази. Руки тоже, наверное, ей намазаны. Их не видно. Во-первых, бинты, во-вторых, не хочется шевелить головой, чтобы медсестра не увидела, что проснулся. Прибежит же, а ему и так хорошо. Но дверь все равно открылась. На пороге стоит мужчина с густой седой шевелюрой и очень знакомым лицом, откуда-то оттуда, извне, но откуда точно, не помнит.

– Привет, Марк, – мужчина, судя по белому халату – врач, подошел к койке и взял историю болезни с тумбочки. – Как ты?

Марк лишь посмотрел на него и отвернулся в другую сторону.

– Уже лучше. Хоть реагируешь. А тело-то, в отличие от тебя, жить хочет. Всего несколько дней, а анализы в норму приходят, воспаления нет.

Доктор глубоко вздохнул. Вид у него, мягко говоря, не очень. Глаза запали и покрылись сеткой капилляров, губы почти серого цвета.

– Прости, давно не заходил. Аврал, каких не помню. Всех врачей на усиление в инфекционную перевели. Да еще и это небо, – мужчина посмотрел в окно, но за плотными шторами ничего не было видно. – Ты же не видел, точно, прости, голова не варит. Послушай, у меня к тебе просьба.

Марк повернулся к врачу. Давно его никто ни о чем не просил.

– Я отстегну ремни, и ты сможешь спокойно ходить по палате. В туалет, к раковине, куда захочешь. Только постарайся без глупостей, дай зажить ранам. Лекарства получаешь нормально, так что приступов не должно быть, но, пожалуйста, не глупи, хотя бы ради своего отца, – Марк чуть вздрогнул. – Я многим ему обязан и именно поэтому ты так важен для меня не только как пациент, но и как близкий человек.

Врач аккуратно расстегнул ремни и помассировал затекшие руки и ноги Марку.

– Хочешь встать?

Сахаров еле заметно кивнул. Врач подсунул руки под спину и помог сесть на край кровати. Марк свесил ноги, чуть покрутил занемевшей шеей, попытался открыть рот, но пересохшие и склеившиеся коркой губы помешали.

– Лучше не надо, – увидев попытку, остановил врач. – Пить хочешь?

Набрав из графина стакан воды, мужчина опустил в него соломку и протянул пациенту. Марк чуть приоткрыл уголок рта и сделал несколько осторожных глотков, искоса посматривая на графин.

– Я не смогу приходить так часто, как в эти дни. Пообещай, что все будет нормально? – Врач пристально посмотрел и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Попросил сестер быть как можно деликатнее, по пустякам беспокоить не будут. Скоро принесут ужин, все жидкое, сможешь так же, через трубочку. Прописал новый экспериментальный препарат, он пока только на стадии проверки, официально его нигде нет, но я уверен в безвредности и эффективности. Станет лучше. Только, пожалуйста, не пропускай приемы, и не бросай, нужно пропить весь курс. Ладно, извини, мне пора идти.

Закончив, врач ушел из палаты, тихо прикрыв за собой дверь. Марк посмотрел на примятую постель. От врача пахло теплом. Теплом и чем-то хорошим, глубоко из детства. Он не жалел его, как все, он просто хотел, чтобы ему было лучше. И несмотря на иглы, разрывающие сознание изнутри – иглы злости, агрессии, криков и боли, ему не хотелось расстраивать врача. Не сейчас, можно дать себе волю потом, чуть-чуть потерпеть.

Спустя полчаса медсестра принесла поднос с ужином. Осторожно оставила еду, посматривая на спокойно сидящего пациента. В ее глазах читался страх.

Все аккуратно упаковано в непроливающиеся бутылки с трубочкой. Марк приложил одну к губам. Теплое, не горячее. Соленое, но не сильно, и даже вкусное. Вроде картофельное пюре, но еще с чем-то, может, мясом. Желудок радостно заурчал, и он прижал руку к животу, испугавшись внезапного звука. Осилил только половину ужина, остальное оставил на столике.