Страница 27 из 99
Глава 9
— Что Вы здесь делаете, Мария Иосифовна?— официальным тоном спрашивает у меня особист. Даже подтянулся весь и глаза аж засверкали. Типичный такой советский «молчи-молчи». И сразу же вопросы мне задавать начал…
— Как Вы здесь оказались?
Я такая, вся охреневшая от такого приёма, отвечаю:
— На самолёте прилетела. Вот на этом.
И головой показываю на шторьх.
— Я вынужден буду задать Вам несколько вопросов по этому поводу. Прошу Вас следовать за мной.
— А вещи мои как же? Там ещё велик внутри…
— Все Ваши вещи будут в полной сохранности! Прошу Вас следовать за мной.
Петров поворачивается и шагает под деревья. Я в ответ пожимаю плечами. Ничего не поделаешь. Приходится идти за ним следом. Только для начала хоть бы руки мне развязали, что-ли. Больно ж всё-таки…
Интересно, а куда это я теперь вляпаться умудрилась? Раз такой приём мне тут устроили? Везёт же мне, прям как утопленнику…
Идти нам пришлось совсем недалеко. Буквально метров двадцать пять-тридцать. То-то они так быстро прибежать успели…
Особист обитал в палатке, укрытой маскировочной сеткой. У входа в палатку болтался часовой с трехлинейкой на плече.
Я прохожу следом вовнутрь и, после приглашения, сажусь на табуретку перед столом.
— Скажите, Мария Иосифовна, а как Вы смогли спастись из госпиталя?
— Никак я не спасалась. Просто сказала Чехову и потом пошла на станцию. Вот и всё.
— Простите, кому Вы сказали?
— Ну доктору… Он на Чехова похож сильно. На Антона Палыча…
— Хм… Действительно похож… Ну а потом?
— Станцию тогда уже разбомбили. И я тогда просто пошла пешком. На восток.
— А почему Вы пошли именно на восток?
— Ну а куда же ещё идти? Мне на западе делать нечего. Да и не ждёт там меня никто.
— А на востоке Вас, значит, ждут?
— Конечно! Бабушка в Саратове меня ждёт.
— Хорошо. Вы можете нарисовать маршрут своего движения от станции?
— Не могу к сожалению.
— Почему не можете? Не помните свой маршрут?
— Да нет, помню конечно. Просто руки у меня связаны.
Вы когда нибудь видели смущённого особиста? А вот я видела!
Позвав часового, политрук приказал ему развязать меня. А затем велел ему принести воды. А потом снова принялся расспрашивать меня обо всём.
Подробно распросил меня про наших убитых раненых. Про немца на озере.
Я ему рассказала всё, что помнила. Не сказала лишь, что тот урод всё-таки успел меня изнасиловать. Сволочь…
— Он… Фашист этот… Он меня на землю завалил и бельё стал рвать… А я его камнем… И он умер… А потом я его песком засыпала, велик его забрала и дальше пошла…
А у самой при рассказе аж слёзы опять бегут…
Потом особист подробно распрашивал меня про аэродром. И всё это записывал. И про бочки с бензином, и про бомбы тоже, и как я смогла захватить самолёт.
— Как захватила? Застрелила пилотов просто. Они ж рядом совсем стояли.
— Из чего Вы застрелили пилотов?
— Из пистолета.
— Из какого пистолета и где теперь этот пистолет?
Я достаю и кладу на стол перед ним свой ТК.
— Вот…
Теперь он просто покраснел…
Вытащил пустую обойму, передёрнул затвор. Из пистолета вылетел последний патрончик и запрыгал по полу…
Бли-ин… Вот же я дура! Я ж его заново забыла перезарядить!..
Особист просто понюхал ствол и спросил:
— Сколько раз Вы стреляли?
— Три раза в туловище и раз голову. Всего восемь раз.
— А как Вы тогда объясните, что остался ещё один патрон?
— Потому что ещё один был в стволе!
— Хорошо… А с какого расстояния Вы стреляли в германских пилотов?
— Метров с десяти примерно. Точнее не измеряла. Но я попала! Я стрелок Ворошиловский!
Я уже устала от всех его распросов и начинаю психовать. Чего он добивается от меня? Чего хочет?..
— Кто-нибудь ещё может всё это подтвердить?
— Да! Могут! Вот они могут!
И я начинаю доставать из кармана куртки документы и бумаги с деньгами всех троих немцев. Вытащив заодно и свои документы.
— Вы же меня знаете и помните! Зачем тогда весь этот цирк? Позовите папу, если Вы думаете, что я шпионка! Уж он то свою родную дочку точно узнает!
Особист вздохнул, построжел как-то лицом и встал. Поправил свою гимнастерку и тихим голосом, не глядя мне в глаза, сказал:
— Мария Иосифовна! Ваш отец, батальонный комиссар Стирлец Иосиф Генрихович, вчера погиб в воздушном бою… Пал смертью храбрых…
Я, не понимая, переспрашиваю его:
— Как это пал?.. Он же мне обещал, что его не убьют… Может его просто сбили?..
— Его не сбили… Он протаранил фашистский бомбардировщик… Оба самолёта взорвались… Парашютов никто не видел… Извините…
Я встаю и, почти ничего не видя из-за слёз, куда-то иду. Натыкаюсь на что-то…
Шторьх…
Я сажусь у его колеса…
В голове пусто-пусто…
Он ведь мне обещал… Обещал, что его не убьют…
Кто-то сунул мне в руки мою же фляжку.
Я сижу…Пью… Слёзы текут сами собой…
Проснулась я под крылом своего шторьха лёжа на брезенте. И укрытая чьей-то шинелью.
Во рту у меня сухо-сухо… В голове же кристально чистая пустота…
Неподалеку видно часового с винтовкой. Сумерки. То ли вечер сейчас, то ли уже утро. На часах у меня почти четыре показывает. Утро значит. Начинается ещё один день войны. Я пока ещё живая. А вот папа погиб…
Я поднимаюсь на ноги и подхожу к часовому. Молоденький совсем солдатик. Точнее, боец… Чуть постарше меня на вид.
— Есть закурить?
Тот с интересом разглядывает меня, но отрицательно мотает головой.
Понятно…
— А где здесь попить можно?
— Так вон, Вам оставили же.
И показывает на мои вещи.
И правда. Кучка вещей накрыта брезентом. А рядышком стоит котелок. Сам же самолёт укрыт маскировочной сеткой. Подхожу.
В котелке налит чай. Холодный уже давно, но зато сладкий. Я с удовольствием его выпиваю. Ух… Вот за это большое спасибо! Полегчало немного…
Вернулась на своё старое место на брезент…
Лежу, думаю. На душе у меня жутко паршиво. Хотя комиссар Стирлец и не мой отец, а Маши… Но мы с ней уже как-то сроднились, срастаемся что-ли.
Я сам уже замечаю, что эмоции наши стали как бы взрослее, глубже. А мои поступки более молодые, более безбашенные.
Я не стал себя считать женщиной. Совсем нет. Я просто мужчина в женском теле. Но вот только её эмоции, реакции становятся нашими общими…
Но замуж я всё равно не пойду. И спать с мужиками тоже не буду. Мозги думают у меня по-мужски…