Страница 30 из 36
Что же до преступлений, то я бы и тут постарался провести четкую разграничительную черту. Ибо ни за какое преступление – то есть, говоря политически, восстание – будь то обдумывание, планирование, агитация или принуждение к нему, за исключением собственно вооруженного восстания, или каких-либо других боевых действий, – нельзя преследовать ни одного человека. Ведь, кажется, только так и можно естественно и правомерно положить конец гражданским распрям. Преступления войны обнуляются миром.
Конечно же, под амнистию должна попасть и другая группа лиц, а именно – все те, кто отплатит за совершенные преступления, помогая в восстановлении законной власти. Ибо принятие услуг человека, ранее совершившего преступление, означает его помилование. Впрочем, боюсь, эта группа лиц не будет такой уж большой.
Это что касается амнистии. Но где же искать тех, кого следует справедливо судить, кто должен послужить примером, кого следует положить в фундамент безопасности будущего общественного порядка? Эти люди естественным образом выделяются не тем, что они оскорбили достоинство государственного и гражданского права, и не тем, что они восстали против государства как такового, но тем, что восстали против закона природы и оскорбили достоинство человека как такового. В этом списке все те, кто принимал участие в убийствах королевских особ, все те, кто наложил свои кощунственные руки на короля, кто, не имея ни единого оправдания своих противоправных действий от Конвента, запустил судебный процесс над ним и единогласно признал его виновным; все те, кто участвовал в бесчеловечном убийстве королевы и отвратительных событиях, связанных с молодым королем и бедной принцессой, – все те, кто хладнокровно убивал, особенно участвуя в революционных трибуналах, где сама идея естественной справедливости и ими же декларированных прав человека была самым наглым образом растоптана; все те, кто имеет отношение к сожжению и сносу поместий или церквей, сопровождавшихся наглыми и бросающимися в глаза актами святотатства и презрения религии – вообще все вожди якобинских клубов. Никто из вышеперечисленных не должен избежать наказания, соответствующего природе, масштабу и уровню их преступления, от твердой, но умеренной руки справедливости.
Во-первых, никто – от самого знатного до самого безродного человека – не должен быть подвергнут наказанию без законного суда, процесс которого должен быть скрупулезным и взвешенным – каким он был в лучших случаях лучших времен французской юриспруденции, чье уголовное право, за исключением некоторых случаев, было крайне добрым и гуманным по отношению к человеческим жизням. Во время восстановления порядка и законности как огня следует бояться проявлений мести. И нужно показать пример полного дистанцирования от якобинских практик отвратительных революционных трибуналов. Нужно избегать всего, что походит на коллективные судебные процессы и проскрипционные списки.
В определении наказаний нужно учитывать все, что может смягчить вину преступника. Милосердие – не враг законности. Оно – ее главная составляющая, в судебных процессах оно важно так же, как важна беспристрастность законов в делах гражданских. Только якобинцам не должно быть никакой пощады. Ибо сами они не даровали ее никому. Соответственно, нужно сформировать совет по делам помилования, наделенный властью рассматривать каждое отдельное дело, с целью смягчить наказание вплоть до полного его устранения в соответствии с обстоятельствами дела.
Сделав это, тут же необходимо призвать к ответу этих кровавых и беспощадных преступников. Без суда над ними новые власти не продержатся и года. Люди плохо понимают, что те, кто поднялся из низов, включая, самое дно общества, получив столь высокие посты и обладая столь безжалостным и кровожадным гневом, никогда уже не вернутся обратно, чтобы там тихо и мирно трудиться, став полезными членами общества. А такого быть не может. С другой стороны, неужели кто-то верит, будто каждый достойный и добродетельный подданный, возвращенный на пепелище своего дома, останется безучастен, ежедневно видя, как убийца его отца, матери, жены или детей, а то и всех разом (такое случалось), обогатился, разграбив его имущество, и в любой момент готов снова возглавить якобинский клуб, дабы нанести ему новый удар? Тот, кто готов такое терпеть, не имеет права называться человеком. А те, кто, забрав право суда из частных рук, не воспользуются им, дабы защитить тех, кто понес урон, не имеют права называться властями.
Знаю, она звучит правдоподобно и с легкостью принимается на веру теми, кто мало проникается страданиями других, эта идея – смешать невинных и виновных воедино, предложив всеобщую амнистию. Но тут под именем гуманности на самом деле скрывается холодное безразличие.
Это вообще невероятно: по мере того, как растут, ширятся и ужесточаются жуткие практики этих цареубийц и тиранов, желание наказать их становится все более и более вялым, а разговоры об их помиловании начинают звучать все громче и громче. Наши представления о справедливости, кажется, захватываются и давятся чувством вины, если то принимает грандиозные размеры. Преступления, которые мы караем каждый день куда меньше, чем накладываемые нами наказания. А сами преступники жалки и ничтожны. Вот как мы видим обычных нарушителей закона и их преступления. Но как только вина, пусть и на время, в наших глазах вооружается и обличается в мантию власти, то кажется, будто она приобретает иную природу и тем самым становится нам неподсудной. И такое, боюсь, происходит со многими людьми. Но есть и иная, не менее мощная причина, защищающая столь жуткие преступления от судебного преследования: овладевающее получившими власть людьми желание пользоваться ей по своему усмотрению. Не гуманизм, а леность и инертность ума ведет к стремлению провести в данном случае амнистию. Люди такого рода любят обобщенные и простые решения. Если они наказывают, то наказание обращается в беспорядочную резню. Если они милуют, то милуют всех разом. Тут проявляется нехватка воли последовательно работать над каждым делом в соответствии с правилами и принципами закона, нехватка воли найти преступников, определить уровень и качество их вины, отделить соучастников от зачинщиков, вождей от последователей, соблазнителей от соблазненных, а затем, все так же внимательно следуя этим принципам, определить наказания и сделать их соответствующими природе и роду вины. Если бы мы только попробовали реализовать этот подход, то вскоре увидели бы, что решение данной задачи не требует большого количества времени, а ее воплощение – жестокости. Да, пришлось бы убивать, но по сравнению с общим числом преступников и населением Франции – не то что бы многих. Да, пришлось бы отправлять в ссылки, на принудительные работы по восстановлению того, что было злодейски разрушено, пришлось бы сажать или отправлять в изгнание. Но, как бы то ни было, я уверен, что если мы не добьемся там установления законности, то ни ее, ни мира не будет ни во Франции, ни в любой другой части Европы.
В истории уже бывали эпизоды, когда прибегали к помилованию. От принцев ждут, что они обратятся к примеру Генриха IV. От нас ждут, что мы обратимся к примеру реставрации Карла II. Но между этими примерами и теперешней ситуацией, по-моему, нет вообще ничего общего. Есть и примеры гражданской войны – во Франции более жесткий, в Англии более умеренный, чем обычно. Но ранее ни там, ни там не гибли общественные порядки, не уничтожались на корню религия и мораль, не аннулировалось право собственности. В Англии правление Кромвеля и правда было довольно суровым, но хоть это и была новая власть, она не обернулась варварской тиранией. Страна чувствовала себя так же хорошо в руках Кромвеля, как и в руках Карла II, а в некоторых аспектах даже лучше. Законы в целом работали и даже неплохо исполнялись. Сам король, конечно, никого не помиловал: на самом деле это господствующая власть – а тогда ею можно было считать сам народ, – навязала ему помилование. Никто не признавал факта случившегося восстания ни в том созыве, ни в том парламенте. Цареубийцы были признаны общим врагом и потому не нашли поддержки.