Страница 39 из 49
Награда обычно предназначается служащим: воинам, чиновникам, дворянам. Награду за-служивают, она – результат исправной службы. И исходит она от патрона: награда – «милость». Практика награждения предполагает наличие вполне определенного мотива у соискателя, ему должно быть присуще желание отличиться. Слуг – много, патрон – один. Задача служащего, стремящегося к продвижению по социальной лестнице, – сделать что-то, что отличит его, выделит из ряда таких же, как он (сделает его не-за-у-рядным), или выслужиться. Между служащими, лицами, принадлежащими одному классу, предполагаются отношения состязательности: нужно снискать[217] внимание патрона. Награда в таком случае представляет собой знак отличия, достигнутого в результате успеха в состязании.
К слову сказать, как богат оказывается наш язык на терминологию отношений подчинения и поощрения: взыскать, снискать, незаурядный, из ряда вон выходящий, заслуживающий (например, внимания), выслуга лет. А благодаря школьной программе мы все знаем, что Чацкий был рад служить, но прислуживаться ему было тошно. Похоже, школьный дискурс продолжает держать носителей современного русского языка в узде этой моральной дилеммы (в рунете около 50 000 случаев цитирования этой идиомы).
Практика награждения предполагает вполне определенный формат социальных отношений, – как он был назвал выше[218] – «принцип дома». Суть его состоит в выстраивании отношений в группе по типу отношений патриархальной семьи: с главой-господином и лично подчиняющимися ему «домашними». «Связь патрона и клиента, – отмечает политолог М.П. Афанасьев, – всегда копировала связь семейную: патрон —“отец”, клиент —“сын”. Но ведь по тому же образцу выстраивались и родовая централизация, и выросшее из нее «вождество»; квазисемейными чертами обладали и те формы собственно политического господства, которые принято называть патриархальными и патримониальными. Все эти асимметричные иерархические связи имеют общие биосоциальные корни: территориальное поведение, индивидуальное стремление особей к лидерству, потребность в иерархии для стабилизации сообщества. Ранние формы публичной власти роднит с патрон-клиентными отношениями и реципрокный механизм реализации, основанный на обмене деятельностью и дарами. Важнейшим ресурсом и главной целью участников обмена являлся престиж, показателем же и способом приращения престижа было не потребление, а раздача и растрата».[219]
Итак, награда, точнее, практика награждения – форма институализации патрон-клиентных отношений, или отношений социальной вертикали. Патроны создают и подкрепляют свой престиж награждением и иными формами публичных трат, клиент стремится к награде, проявляя свою подчиненность деяниями.
А известны ли вообще российской социальной практике иные, не иерархические, «горизонтальные» формы отношений «лицом к лицу», формы, не имеющие семью в качестве модели?
Может быть, любая социальная общность, будь то семья, деревня, город или государство, строится только на иерархии, только на «вертикали»?
Как показывает статистика, так думает более 80 % современных россиян: только личные связи с властями предержащими обеспечивают социальный успех.[220] В общем – служить бы рад…
Но истории известны и иные – не иерархические – тактики достижения общности и блага.
Наряду с обменом дарами, практикуемым для поддержания паритетных отношений соседствующих, но отдельных человеческих групп, а также даров-наград, «текущих» сверху вниз и обеспечивающих отношения патронажа, существовали также и другие практики дарения. Они обеспечивали существование сообществ, основанных на договоре между равными и общей святыне (ценности). Феномен дара-вклада, существенно отличавшегося от дара-награды, рассматривался Бенвенистом применительно к институту средневековых германских гильдий. «Собственное значение gild – писал Бенвенист, – “дань за взаимность”, “ответная дань”. Это налог, взимаемый с отдельного человека за участие в распределении коллективных благ внутри корпорации, плата за вступление (производимая тем или иным способом) в корпорацию, члены которой связаны общностью культа».[221]
Поясняя историческое значение слова «гильдия», Бенвенист отмечал: «Прежде всего – это собрание по случаю праздника, жертвенная трапеза “братства”, члены которого собираются для вольного причастия, и те, кто объединялись подобным образом, назывались так же. Понятие священной трапезы лежит в основе этого выражения. Мы встречаемся с ним в тексте 450 г., то есть сравнительно близко ко времени фиксации готских текстов на письме (ок. 350 г.)».[222]
Гильдейский, иначе – корпоративный тип социальной организации основан на общей ценности и договоре. Формой подтверждения и утверждения договора было пиршество. Бенвенист неслучайно назвал такой праздник священной трапезой: она предполагала божественное участие. Участие священного (иерофания) и обеспечивало договору совместно пирующих статус клятвы.
Это тип организации средневековых университетов, которые были организованы на клятвенных объединениях студентов или объединениях магистров с их студентами.[223] Они, в свою очередь, позаимствовали корпоративный принцип объединения из практик средневековых общин (vita communis), основанных на взаимно данной клятве (conjuratio).[224] К типу conjuratio, как показал историк Отто Герхард Эксле, могут быть отнесены как локальные общности раннего Средневековья (крестьянская и городская общины), так и профессиональные объединения, например объединения купцов, ремесленников. «Старейшие из известных гильдий, – отмечает ученый, – встречаются прежде всего в галло-франкском регионе в первой половине VI в. Это гильдии клириков (conjurationes clericorum). Существование так называемых местных гильдий, в которых состояли преимущественно миряне, засвидетельствовано со второй половины VIII в. в Каролингской империи. Каролингские местные гильдии можно причислить к такому же типу социальных образований, как деревня, приход, поместье. Их членами были мужчины и женщины, свободные и зависимые, а также священники и клирики. Гильдии мирян, о которых можно говорить как о профессиональных объединениях, появились только в XI в., в форме старейших на континенте гильдий купцов».[225]
По мнению Эксле, именно такие средневековые сообщества породили формы права и «мира», ориентированные на группу: самоуправление, выборность должностных лиц на определенный срок, принцип большинства при принятии решения, принцип делегации и представительства. К наиболее крупным территориальным организациям такого типа можно отнести средневековые республики.[226]
Отечественной культуре подобная, горизонтальная, модель сообщества также известна. Это крестьянские общины, и в первую очередь те их них, которые имели мощную традицию самоорганизации – поморы, казаки, старообрядцы, жители российских окраин. Корпоративный принцип сельских общин проявился в истории братчин (складчин, ссыпчин) – общинных пиров и обетных праздников,[227] которые служили укреплению союза соседей-общинников. Тот же принцип совместного пира и праздника объединял живущих на одной улице (новгородские кончане и уличане), или занятых одним делом (купцы, ремесленники).
Наиболее древние свидетельства о русских братчинах относятся к XII веку, наиболее поздние – к концу XIX века.[228] На братчинах (судя по материалам XIX века) за общинной трапезой обсуждались и решались важные для всего коллектива дела, выяснялись отношения с властями. Братчина была органом самоуправления крестьянской общины. Самостоятельность братчины, ее независимость от чиновников и феодалов утверждались запретом на посещение братских пиров посторонними. В уставных и жалованных разным волостям и селам грамотах ХV – ХVII веков указывалось, что любых не званных на пир людей, будь то «тиуны и доводчики и иные люди наместничи или волостные люди кто ни буди, и мои Великого князя селчане и боярские люди… высылать вон».[229]