Страница 40 из 49
Принципы общинного праздника-складчины можно наблюдать на Русском Севере по сегодняшний день: на съезжих деревенских праздниках только несведущий наблюдатель может подумать, что за выставленные в клубе или на улице столы могут сесть все желающие. Пирующие строго следят за тем, чтобы определить, «кто чей» за столом.
Русские деревенские церкви – каменные и богато украшенные среди жилых деревянных строений – могут служить визуальными знаками сообществ, основанных на общей ценности и клятве (завете или обете): члены территориальных общин «в Бога богатели», благоустраивая и украшая общие храмы. Средневековые общины сами принимали решение о создании своего храма, обращались с заручными грамотами к епископу о назначении причта и освящении престола.[230] Церкви ставились и украшались миром, статус члена общины определялся вкладом в общую ценность.
Кроме крестьянских общин горизонтально, по принципу гильдии или корпорации, были устроены и профессиональные сообщества. Купцы и промышленники, а также представители «свободных» профессий (юристы, медики, артисты) не были встроены полностью в систему государственного «служения». Их объединяли отдельные договоры и особые «святыни» – клятва Гиппократа, купеческое слово, «служение музам».
Да и у «служилых», у дворян, также был способ уклонения от искания наград, кроме службы государю было еще и служение собственной чести. «Русский дворянин XVIII – начала XIX века, – отмечал Ю.М. Лотман, – жил и действовал под влиянием двух противоположных регуляторов общественного поведения. Как верноподданный, слуга государства, он подчинялся приказу. Психологическим стимулом подчинения был страх перед карой, настигающей ослушника. Но в то же время, как дворянин, человек сословия, которое одновременно было и социально господствующей корпорацией, и культурной элитой, он подчинялся законам чести».[231]
Перечислим главные черты корпоративных объединений:
– служение ценности/святыне, но не персоне (вере, идее, искусству, науке, присяге, сословной чести и др.),
– паритетность,
– устроение общества за счет вкладов, вносимых его членами.
По мнению М. Афанасьева, горизонтальный тип организации был очень слабо развит в России: «Корпорация, согласно Гегелю, составляет второй, наряду с семьей, существующий в гражданском обществе “нравственный корень государства”. Корпорации – это социальные группы, достаточно организованные для артикуляции, представительства и реализации своих групповых интересов. Порядок, когда такие группы договариваются с государством о разграничении социального контроля, принято называть корпоративным. В России подобные сообщества были слабы даже до революции 1917 г., а коммунистический режим отнюдь не способствовал их укреплению».[232]
Но, как мне представляется, принцип корпорации, напротив, составляет один из исторически освоенных и весьма актуальных для российской культурной практики социальных форматов.
Вклад в общее для корпорации благо – или благо-творительность (gild) – не может быть вознагражден, поскольку, вкладываясь, член корпорации не жертвует, но приумножает общее благо, благо, которым он же и владеет наравне с другими членами корпорации. Вклад есть акт, ценный для самого вкладчика: он повышает его статус среди равных.
Возможность вклада делает корпоративное благо неограниченным, а общий ресурс – открытым, тем самым гильдейный формат отношений парадоксальным образом уравновешивает экономику ограниченных благ и отношения власти, порождаемые при их распределении.
Именно такой – цеховой или гильдейный – тип отношений формировал этос профессиональных обществ России. Служение истине, знанию, науке формулируется как этическая норма ученого, начиная с высказываний Ломоносова в составленном им проекте академического регламента: «Должно смотреть, чтобы они были честного поведения, прилежные и любопытные люди и в науках бы упражнялись больше для приумножения познания, нежели для своего прокормления…»[233]
Дискурс такого, адресованного общему благу (ценности), но не лицу, интеллектуального служения, окончательно устанавливается в публичной речи ХIX века и существует по сегодняшний день.[234] Институционально, в отличие от европейских университетов и академий, Российская академия наук устраивалась как институт служения государству. Ее члены получали жалованье и должны были обеспечивать научно-техническое обслуживание государства. То есть российские ученые, в отличие от ученых средневековой Европы, были людьми служилыми. Но уже с самого начала существования российской науки служение знанию и служение государственное расходятся: служение знанию самоценно, служение государству – средство к благосостоянию. В очерках по истории российской науки, написанных в начале 10-х годов ХХ века В.И. Вернадским, ученый с удивительной тонкостью отмечает это расхождение: «Для России чрезвычайно характерно, что вся научная творческая работа в течение всего XVIII и почти вся в XIX в. была связана прямо или косвенно с государственной организацией: она или вызывалась сознательно государственными потребностями, или находила себе место, неожиданно для правительства и нередко вопреки его желанию, в создаваемых им или поддерживаемых им для других целей предприятиях, организациях, профессиях. Она создавалась при этом интеллигенцией страны, представителями свободных профессий, деятельность которых так или иначе признавалась государством ради приносимой ими конкретной пользы, – профессоров, врачей, аптекарей, учителей, инженеров, – создавалась их личным усилием, по личной инициативе или путем образуемых ими организаций. Эту работу вели состоящие на государственной службе ученые, чиновники или офицеры, по своему собственному почину творившие научную работу и в тех случаях, когда это не вызывалось государственными потребностями дня».[235]
Борьба двух форматов – «дома» и корпорации («цеха») – наиболее ярко проявилась в истории российских университетов.
Первым Университетским уставом в России был «Проект об учреждении Московского университета» (1755): по нему университет подчинялся Сенату и управлялся назначаемыми кураторами. Коллегия профессоров составляла совещательный орган при кураторах. Наука, таким образом, была встроена в государственную вертикаль. В 1804 году был издан общий Университетский устав, который устанавливал университетскую автономию (он был ориентирован на традиции немецких университетов). Во главе университета теперь находился Совет профессоров, он избирал ректора, определял руководство кафедр, учебные планы, он также был ученым советом и высшей инстанцией университетского суда. Автономия университетов была уничтожена при Николае I (в 1835 году). По новому уставу управление университетами перешло к попечителям учебных округов, они подчинялись Министерству народного просвещения. Кандидатуры ректоров утверждались царем, а профессоров – попечителем. Совет профессоров лишился самостоятельности в учебных и научных делах.
Автономность университетов была восстановлена вновь Университетским уставом 1863 года. Вновь была введена выборность всех административных должностей, восстановлены права Совета профессоров и университетский суд.
В 1884 году был введен Устав, который вновь ликвидировал автономию университетов, им руководствовались российские университеты вплоть до 1917 года.[236]
Этот принцип можно было бы просмотреть и на становлении художеств, и на цехе поэтов, и на иных формах обществ, объединенных вкладом членов и общей святыней. Я так подробно останавливаюсь на вопросе научной корпоративности, поскольку в ее отношении могу опереться на определенный Вернадским принцип аккумуляции знания, присущий именно науке.[237] Научное сообщество необходимым образом выстраивается как гильдия: в его основе признание членами абсолютной ценности истины и принцип вклада. Его можно представить как ристалище, но приз за победу в подобном сообществе не может быть унесен победителем. Приз победителя – его вклад, благодаря которому мир его идеального сообщества улучшается. Подобно вкладчику в благоустройство храма, вклад ученого немедленно становится частью общей ценности.