Страница 31 из 41
Глава 9
– Значит, – говорил Атлас, – они записали меня в красные и хотят, чтобы я сошел с дистанции, так?
– В общем-то да, – ответил Арчер.
Он не стал ходить вокруг да около и сразу объяснил Атласу причину своего визита. Тот сидел в большом кожаном кресле, изредка покачивая ногой, слушал, не произнося ни слова. Иногда Арчеру казалось, что он видел тень улыбки, пролетавшей по лицу комика, но в остальном Атлас ничем не выдавал своих эмоций. Разговор шел в уютной гостиной, обставленной добротной мебелью. На маленьком фортепьяно стояли фотографии известных темнокожих артистов и спортсменов с дарственными надписями. Окна выходили на небольшой парк, и Арчер видел маленькие островки грязного снега, сереющие на черно-коричневой земле. Атлас встретил его в серых фланелевых брюках и темно-синей шерстяной рубашке с отложным воротником. Его ярко-желтые носки сверкали, стоило ему шевельнуть ногой.
– Что же мне теперь делать? – спросил Атлас, в его глазах мелькнула хитринка. – Я должен выйти на площадь и объявить во всеуслышание, что я нехороший черный старикашка, что я признаюсь во всем, что отныне становлюсь добропорядочным ниггером и, если меня не выгонят, обязуюсь каждый вечер перед сном петь «Звездное знамя»[33]?
– Ты можешь делать все, что хочешь, – ответил Арчер.
– И ты проделал столь долгий путь, чтобы сказать мне об этом? – В голосе Атласа слышались нотки удивления. Новости Арчера нисколько его не взволновали. В холодном зимнем свете шрамы на темной коже щеки едва просматривались.
– Я приехал потому, что хочу помочь, – ответил Арчер. – Может, у тебя есть убедительные доказательства того, что все эти обвинения – чушь. У нас есть две недели, чтобы…
– Две недели. – Атлас покивал. – Сколько я ра- ботаю в программе, Клем?
– Ты знаешь не хуже меня. Три года.
– Четвертый год. А теперь я получаю две недели на то, чтобы оправдаться. Ты очень великодушен, Клем.
– Послушай, Стенли, – разговор с Атласом всегда давался Арчеру с трудом. Обращаясь к нему, он словно заранее ставил себя в невыгодное положение, – не я все это затеял. Будь моя воля, этот вопрос никогда бы не поднимался.
– Ты хочешь сказать, что не будешь возражать, если мы, красные, захватим власть в государстве, зарежем мистера Хатта и изнасилуем всех белых женщин? – Атлас изобразил изумление. – Для меня это сюрприз, Клем. Большой сюрприз.
«А ведь до чего было бы приятно, – подумал Арчер, – разбить сейчас нос этому хладнокровному улыбающемуся человеку».
– Послушай, Стенли, – ему пришлось приложить немало усилий, чтобы голос остался спокойным, – я в этой истории тоже не посторонний.
– Они прислали черную метку и тебе? – Улыбка Атласа стала шире. – Да уж, у этих парней и муха не пролетит.
– Нет. – Арчер уже начал смиряться с мыслью, что здесь понимания он не добьется. – Мне они ничего не присылали. Против меня обвинения не выдвинуты.
– Думаю, ждать осталось недолго, – успокоил его Атлас. – Скоро пригласят и тебя, можешь не волноваться.
– Я пытаюсь спасти программу! – с жаром воскликнул Арчер, желая пробить броню насмешек, которой отгородился Атлас. – Я пытаюсь спасти как можно больше артистов. Я хочу понять, какую позицию должен занять во всей этой истории.
– Теперь до меня дошло, – кивнул Атлас. – Ты так долго ехал в подземке не для того, чтобы помочь мне. Ты приехал сюда, чтобы помочь себе.
– Хорошо, – смирился Арчер. – Будем считать, что ты прав.
– А теперь, – Атлас чмокнул губами и задумчиво уставился в потолок, – давай прикинем, как и чем мы сможем помочь белым? Тебя устроит, если я позвоню мистеру Хатту и скажу, что я – истинно красный и каждое утро получаю инструкции непосредственно из Кремля? Или лучше признаться в том, что я глупый ниггер, с большим трудом научившийся читать и писать, разбирая по слогам «Прокламацию об освобождении»[34], которая висела в сортире нашего дома, а заезжие красные евреи из Нижнего Манхэттена совсем задурили мне голову и толкнули на кривую дорожку, о существовании которой без их помощи я бы и не узнал? Я, конечно, могу подняться на задние лапы, закатить глаза и завопить: «Пусть Иисус прямо на этом месте поразит меня громом, если я лгу! Я невиновен, как новорожденный барашек, и я ненавижу коммунистов, потому что они сбивают нас, бедных черномазых, с пути истинного, ввергают в грех и искушения». Ты только скажи, какой вариант тебя больше устроит, и я все сделаю в лучшем виде. – Атлас улыбался. – Ведь мое призвание – ублажать белых.
– Думаю, ты воспринимаешь все это недостаточно серьезно, – ответил Арчер, ненавидя своего собеседника. – Тебя же выгонят из всех радиопрограмм, в которых ты сейчас занят. И новой работы тебе не найти. С тобой будет покончено. Ты не заработаешь ни цента. Поэтому, ради бога, перестань шутить!
– Деньги – не главный интерес в моей жизни, – с усмешкой ответил Атлас, – так что могу позволить себе шутку-другую. Я давно уже работаю, не покупаю спортивных автомобилей, не осыпаю подарками женщин, и моя жена знает, что в год ей позволено покупать только одну шубу из горностая. Поэтому у меня есть загашник. Большой, толстый загашник. Аккурат для таких вот случаев. Мне принадлежат два дома на Ленокс-авеню, половина очень доходного бара, государственные облигации и акции, которые украсили бы инвестиционный портфель любого банка. Короче, я имею неплохой ежегодный доход, Клем, и мне уже нет необходимости зарабатывать на жизнь. Отсюда вывод – я не должен ни перед кем оправдываться. Ни перед спонсором, ни перед белыми издателями журналов, ни перед тобой. Если меня будут доставать, я всегда могу упаковать чемоданы и вместе с женой отправиться во Францию. Буду тратить тамошние франки. Во время войны меня посылала туда УВИ, и мне там понравилось. Я даже начал учить язык. Cherie, – Атлас с улыбкой перешел на французский, – je cherche du cognac, s’il vous plait[35]. И пусть они говорят обо мне все, что им заблагорассудится. Я буду читать газеты лягушатников.
– Если ты просто убежишь, не ответив на обвинения, – заметил Арчер, – людям не останется ничего другого, как поверить всему тому, что скажут о тебе, Стенли. Когда-нибудь ты захочешь вернуться и вновь начать работать. Репутация – основа жизни артиста. Он более уязвим, чем другие люди. Ему приходится быть более осторожным…
– И ты в это веришь? – донеслось из кресла.
– Я не хочу в это верить, – ответил Арчер, – но заставляют.
– Я уже слышал эти слова от своих друзей. Только говорили они не об артистах. Они цветные, и они убеждали меня, что цветным положено вести себя более осторожно, чем кому бы то ни было. Может, в какой-то степени и ты с этим согласен, Клем?
– Нет, – ответил Арчер, гадая, правдивый ли это ответ. – Не согласен.
– Это хорошо. Не нравятся мне люди, которые думают, что цветные должны вести себя как ангелы только потому, что нас кое-где не любят. Во-первых, это невозможно. Невозможно для актеров и невозможно для черных. А если б нам это и удалось, то ситуация изменилась бы к худшему. Люди не любят тех, кто ведет себя лучше остальных. Мы бы стали такими святыми, что нас развесили бы по всем столбам. К тому же как гражданин, имеющий право голоса, я не могу с этим согласиться. Это антиамериканская идея. – Он холодно улыбнулся, уверенный в себе, играя с Арчером, как кошка с мышкой. – В Соединенных Штатах Америки, как сказано в конституции, все рождаются свободными и равными. Там ничего не говорится о черных, об актерах с радио или о ком-то еще. Все, и точка. Сие означает, что мы наравне со всеми имеем право шуметь, сквернословить, драться. И, естественно, нарываться на неприятности. Я вот не замечаю, что в тюрьмах действует система квот. Люди, которые управляют тюрьмами, – убежденные сторонники конституции. Грешник, говорят они, ты нарушил закон, а потому у нас найдется для тебя местечко, и нам без разницы, кто ты.
33
«Звездное знамя» – государственный гимн США, утвержденный конгрессом в 1931 г.
34
«Прокламация об освобождении» – законодательный акт периода Гражданской войны, подписанный президентом Линкольном 22 сентября 1861 г., который с 1 января 1863 г. объявил свободными всех рабов на территории мятежных штатов.
35
Дорогая, принеси, пожалуйста, рюмку коньяка (иск. фр.).