Растревоженный эфир. Люси Краун

Она встала. Руки висели как плети, лицо осунулось. Поднялся и Арчер.

– Спасибо тебе. Я очень благодарен тебе за откровенность.

– Пустяки. – Френсис беззаботно махнула рукой. – Я всем все рассказываю. Этим и знаменита. – Она двинулась к двери.

– Я буду держать тебя в курсе. – Арчер последовал за ней, по пути подхватив пальто и шляпу.

– Конечно. – Френсис открыла дверь. – Не забывай меня.

В спальне зазвонил телефон.

– Извини, надо ответить. Прощай. – От слов Френсис веяло холодом, словно ей больше не хотелось иметь с Арчером никаких дел и она не могла дождаться его ухода.

Арчер мог бы еще раз поблагодарить ее, сказать, что очень тронут ее исповедью и хотел бы остаться ее другом. Но Френсис нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, и ему пришлось ограничиться лишь коротким: «До свидания, Френсис. Удачи тебе в новой пьесе».

А потом она захлопнула за ним дверь. Пальто и шляпу он надевал на лестничной площадке, поэтому до него донеслись ее торопливые шаги и сержантский голос: «Матеруэлл слушает… о, привет. Да, я уже одна». Арчер застегнул последнюю пуговицу и двинулся к лестнице, когда услышал: «Как сегодня корь?» Он остановился, уже начав спускаться по темным ступеням, и понял, что ему ужасно хочется услышать продолжение разговора. Но на таком расстоянии слов он разобрать не мог. Тут его охватил стыд, и, вместо того чтобы вернуться к двери, Арчер поспешил вниз. Пианист за дверью играл все тот же Второй концерт.

Выйдя на улицу, Арчер сощурился от яркого солнечного света. «Нет, – думал он, – это нелепо, сегодня корью в Нью-Йорке болеют десять тысяч детей. Но даже если Вик звонит ей из Детройта, что с того?» Для такого звонка может быть сотня причин, самых невинных. И причины эти абсолютно его не касаются. «Забудь об этом, – приказал он себе, – забудь. Дурные мысли лезут тебе в голову только потому, что этот получасовой разговор потряс тебя до глубины души. Забудь». Но он знал, что при следующей встрече с Виком и Френсис взглянет на них по-новому, попытается найти то, чего раньше наверняка бы и не искал. Арчер начал осознавать, что угодил в трясину, которая все сильнее засасывала его. Чужая душа – потемки, человеческие мотивы – тайна за семью печатями. Кто знает, что ты найдешь, копнув чуть глубже. И тогда у тебя не останется ни минуты свободного времени, а подозревать ты будешь всех и вся. Детектив, вселившийся в тебя, будет трудиться двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

Арчер с любопытством вглядывался в прохожих, гадая, кого они допрашивали этим утром и кто будет допрашивать их этим вечером. Ему вот казалось, что он попал в лабиринт, откуда нет выхода. Интересно, а что испытывают они?

Он медленно шел по городу, с благодарностью подставляя лицо бледному, но теплому зимнему солнцу. Что ж, думал он, выдавливая из себя улыбку, с интервью номер один покончено, и что из этого следует? Насчет Френсис Матеруэлл журнал не ошибся, во всяком случае в том, что назвал ее коммунисткой. Впрочем, Арчера это не удивило. Но означало ли сие, что журнал прав и насчет остальных? После того как он выслушал Френсис, не сложилось ли у него ощущение, что она опасна, что ее следует наказать? Нервная, неуравновешенная женщина, встающая в театральную позу, ваяющая из своих политических взглядов романтический монумент мужчине, которого она любила и который погиб на войне. Вываливающая на собеседника пахнущие нафталином лозунги и глубоко личные откровения, замешенные на вульгарности завсегдатая ночных клубов. Новый зверь в политическом зоопарке: элегантная коммунистка в кашемировом свитере, с руками, которые трясутся от выпитого накануне шампанского. Не вышедшая замуж вдова погибшего героя, готовая стать мученицей, взойти на Голгофу, но не находящая ее, потому что она слишком богата, слишком талантлива, слишком красива. Таких на роль жертвы не выбирают. Голос из могилы убедил ее, что она находится в авангарде тех, кто борется за всеобщее равенство, что бы это ни значило. Она лжет по телефону надоедливому кавалеру, абсолютно убежденная в том, что только ей открыта истина. Потерянная женщина, ищущая в чужих постелях мужчину, который давно уже лежит в сырой земле, и заполняющая образовавшуюся в сердце пустоту идеями, которые он когда-то высказывал. Актриса, у которой дрожат руки, когда она закуривает, которую выбирают на роль со сценой безумия в конце спектакля, уверенная в том, что она и ее друзья образуют островок здравого смысла и добродетели в этом безумном и злобном мире. Господи, думал Арчер, помоги этим друзьям, если она вдруг подумает, что они ее предали.

«Она же неприкасаемая! – подумал Арчер. – К ней нельзя подходить ни тем ни другим. Нападать на нее или защищать ее одинаково чревато. Можно совершенно запутаться. И все-таки на этот раз мне повезло, – с облегчением решил Арчер. – Благодаря удачному стечению обстоятельств вопрос о Френсис Матеруэлл снят с повестки дня. Она уходит по своей воле, так что одной проблемой для меня становится меньше. По существу, о ней можно забыть, зная, что этот паршивый журнальчик не сможет причинить ей вреда. Жаль, что с другими такой счастливой концовки не будет. Если же говорить о принципиальности… – Арчер пожал плечами. – Потом, это потом. Сейчас надо спасать терпящих бедствие, уводить корабль в более спокойные воды».

Итак… кто следующий? Арчер остановился посреди улицы. Покорны? Эррес? Атлас? Уэллер? Конечно, ему следовало пойти к Покорны, потому что в отношении него приговор уже привели в исполнение. Но разговор с Покорны потребовал бы слишком больших затрат нервной энергии, а Арчер еще не пришел в себя после общения с Френсис Матеруэлл. Атлас, решил он, в этой пятерке самый крепкий орешек. Ему на все наплевать. Вот уж кто ни о чем не будет просить.

Арчер зашел в телефонную будку, набрал номер Атласа.

– Привет, Стенли, – поздоровался он, услышав голос Атласа. – Это Клемент Арчер.

– Да?

– Мне надо повидаться с тобой, Стенли. Сегодня. Как можно скорее.

– Понятно. – Последовала долгая пауза, словно Атлас размышлял, соглашаться ему на встречу или нет. – А что случилось?

– Это не телефонный разговор.

– Ты узнал, какая лошадь выиграет седьмой забег в Хайалиа[32], и решил сказать мне, Клем? – спросил Атлас.

– Мне надо с тобой повидаться. Немедленно. – Арчер пытался изгнать из голоса нотки раздражения.

– Где…

– Ну… – Арчер замялся. Он не мог говорить с Атласом на эту тему в агентстве О’Нила и не знал, куда можно зайти с негром на ланч, не вызвав косых взглядов, а то и скандала. – Как насчет бара «Луи»? – Негров он там никогда не видел, но его в этом баре знали, и Арчер полагал, что их куда-нибудь посадят.

– Масса Клем, – Атлас заговорил с южным акцентом, – может, вы забыли, какого я цвета?

– Не болтай ерунды, Стен, – с напускной уверенностью ответил Арчер.

– В последний раз, когда я посетил бар «Луи», предназначенный для леди и джентльменов, масса Клем, они разбили стакан, из которого я пил, после того как я поставил его на стойку. Я не могу ввергать этих прекрасных белых людей в дополнительные расходы.

«Беда в том, – думал Арчер, потея в маленькой телефонной будке, – что он получает удовольствие, говоря мне все это».

– Хорошо, Стен, не буду с тобой спорить. Приезжай ко мне.

– Ты же живешь в Нижнем Манхэттене. Не хочется ехать так далеко ради короткого разговора.

– Стенли, – Арчер возвысил голос, – если тебе не слишком трудно, избавь меня от твоего виргинского выговора. Мне надо повидаться с тобой. Ради твоего же блага. По важному делу. А теперь говори, где мы можем встретиться.

– Что ж, – Атлас по-прежнему говорил с сильным южным акцентом, – у меня есть здесь неплохая гостиная, в самом сердце Гарлема. Я сгоню куриц с дивана, поросенка вытащу из-под телевизора, так что к твоему приходу мы наведем чистоту.

– Давай адрес.

Атлас торжествующе хохотнул, а потом продиктовал Арчеру адрес – ясно и отчетливо, хорошо поставленным голосом выпускника Гарвардского университета.

32

Хайалиа – пригород Майами, известен своим ипподромом.