Преданность

Пьянство было игрой. Сначала. Их подпольной игрой, о которой знали только они.

А теперь Тео ни о чем другом не думает. Только Матис ступит за ограду коллежа, сразу сыплются настойчивые расспросы: достал деньги? удалось выкрасть бутылку? много там осталось?

Две недели назад бабушка подарила Тео двадцать евро одной бумажкой. На эти деньги они заказали брату Юго, Батисту, большую бутылку виски, но он ее все не приносит.

Сегодня мадам Дестре организовала культпоход в Сад растений. Она хочет отвезти их в Большую галерею эволюции, чтобы они поучаствовали в семинаре для детей «Как классифицировать живой мир?».

Утром перед выходом класса из школы она провела перекличку и еще сказала, чтобы каждый ученик записал себе ее номер мобильника на случай, если вдруг кто-то отстанет и потеряется. Они все вместе вышли из коллежа. И отправились пешком до метро.

Тео не пришел. Матис сначала расстроился и заскучал, но в конце концов семинар ему очень понравился. Сначала все знакомились с разными видами животных, потом на основании этих наблюдений определяли их сходства и различия, потом узнали, по каким методам ученые классифицируют виды.

Он хочет стать ветеринаром.

На обратном пути, когда класс шагает к коллежу (разбредаться нельзя ни в коем случае, потому что по возвращении из культпохода учеников надо пересчитать), мадам Дестре задает ему разные вопросы. Она интересуется, почему Тео не участвует в культпоходах.

Он чего-то боится? Кто-то запрещает ему ходить с классом?

Матис очень вежливым тоном говорит, что не знает.

Поскольку она все молчит, он чувствует необходимость что-то добавить: может, у него нет денег.

Он бы сейчас с удовольствием влился в стайку девочек, которые идут позади, но мадам Дестре как-то не намерена его отпускать. У нее есть еще вопросы. Она говорит, что Тео кажется ей грустным, усталым. Несколько минут Матис гадает: может, она их засекла или о чем-то догадывается? Но нет, она просто хочет знать, бывал ли он у Тео дома, видел ли родителей. Матис отвечает по возможности кратко, но чувствует, что мадам Дестре спрашивает не просто так, она беспокоится.

Они подходят к коллежу, она по-прежнему идет рядом с ним, но теперь погружена в свои мысли, и вид у нее такой, будто она ищет разгадку ребуса и все никак не найдет. Он уже готов бухнуть без всяких объяснений: «Тео пьет спиртное так, будто хочет напиться до смерти». Эта фраза уже несколько минут звучит у него в голове — трагично, пафосно и непроизносимо.

Вдруг их догоняет Роза и прямо с ходу спрашивает, дадут ли потом проверочную по теме культпохода. Мадам Дестре вздыхает. Нет, проверочной не будет.

Матис так и молчит. Момент упущен.

А стоило рассказать, что он увидел в тот день, когда отводил Тео к отцу.

Он тогда впервые попал внутрь квартиры. Раньше Тео никогда его к себе не приглашал, и если Матис заходил за ним, то каждый раз ждал внизу у дома.

В тот день Тео пролез под шкаф сам, без него.

И ему стало плохо от рома. Он едва выбрался, и его стало тошнить в туалете коллежа. Там и нашел его Матис, Тео вообще на ногах не стоял. Матис сказал другу держаться за него, потом помог забрать вещи из шкафчика раздевалки и повел вниз по лестнице. Они вместе поехали на метро, по пути несколько раз выходили из вагона, потому что Тео рвало, от метро потихоньку добрались до дома. У подъезда Тео пытался отговорить Матиса подниматься, но самостоятельно идти не мог. Поневоле пришлось сказать другу код, этаж и номер квартиры.

Даже дверь ключом открывал Матис. Квартира была погружена в темноту, шторы задернуты. У него сразу перехватило горло от запаха. Воздух был спертый, зловонный. В доме давно не проветривали.

Тео крикнул:

— Это я, папа. Я с другом.

Мало-помалу глаза Матиса привыкли к темноте, и он начал различать то, что его окружало. Никогда он не видел такого беспорядка. Повсюду на полу валялись вещи, как будто кто-то шел и бросал их по ходу посреди комнаты, словно время остановилось. Стол был весь завален объедками, баночками из-под йогурта, грязными вилками и ложками, грудой тарелок, чашками с присохшими остатками разных напитков. Возле дивана на тарелке скрючились остатки пиццы.

Тео стал убирать то, что валялось, но руки его не слушались, он разбил один стакан и остановился.

Напрасные усилия.

В гостиной появился отец, он был босой и щурился, как от яркого света, хотя комнату освещала только узкая щель между занавесками. На нем были какие-то растянутые трикотажные штаны, Матис не понял, то ли это пижама, то ли треники с лопнувшей резинкой. Он был похож на неандертальца из бабушкиного комикса про этапы эволюции человека.

Матис вежливо, как учила мать, представился и замолчал. Он боялся отца Тео. Тот сел за стол, посмотрел на них, но не заметил, в каком состоянии сын. Мать Матиса со своим радаром сразу бы вычислила.

— Все в порядке, ребята?

Тео повернулся к Матису и сказал, что тот может идти.

Он несколько раз поблагодарил его за то, что зашел, что вообще добрался, но на самом деле ничего подобного не думал. Ему хотелось, чтобы Матис исчез, испарился, а лучше, чтоб вообще не приходил. Ему было стыдно, и Матис ощущал этот стыд так остро, словно стыдиться должен был он сам.

Отец Тео не поднимал глаз и молчал, замерев в странной позе выжидания или капитуляции.

И тут Матис заметил газовую плиту. Одна из конфорок горела на полную мощность, но ни кастрюли, ни сковородки на огне не было. Со своего места он видел голубые язычки пламени.

Перед уходом Матис набрался духу и все-таки рассмотрел отца Тео: ему запомнился странный цвет лица и дрожание рук. Надо запомнить все, не забыть ни одной детали. Но почему эта мысль пришла ему на ум? Может быть, из-за пляшущих напрасно огоньков пламени, которого как будто никто не видел.

Матис встал и сказал:

— У вас газ вон там включен…

Тогда Тео обернулся к отцу и заговорил таким тоном, каким отчитывают ребенка:

— Опять, папа… Ты что, хотел что-то сварить?

Отец Тео не ответил. Его взгляд был погружен во что-то огромное и непостижимое, в уголках губ засохла слюна.

Тео подошел к плите, чтобы выключить газ. Отец извиняющимся тоном сказал:

— Холодно было.

Матис попросил попить, и другу пришлось зажечь свет. Он вернулся к нему и протянул стакан воды, капли с него падали на пол. Взгляд Тео словно устанавливал между ними сговор молчания.

Тео подтолкнул Матиса к выходу. Еще раз сказал спасибо и закрыл дверь. Матис все еще держал в руке стакан и колебался, стоит ли снова звонить в дверь, в конце концов поставил стакан на при-дверный коврик.

И пошел назад к метро.

По дороге он вспомнил, что в детстве, когда гулял с Соней в Венсенском лесу, все время подбирал камни и говорил, что это раненые воробушки. Он осторожно клал их на ладонь, легонько гладил пальцем, иногда даже произносил что-то — подбадривал, утешал. Обещал, что вылечит их, вот только вырастет, говорил, что скоро они смогут летать. И когда камушек согревался у него в ладони и как будто успокаивался, он клал его в карман к другим, тоже недавно спасенным камушкам.

ТЕО

Всегда ли мать была такой: взвинченной, остро реагирующей на все, вспыльчивой, опасной? Он не знает. Теперь он не льнет к ней, сидя у телевизора, не обнимает за шею, желая спокойной ночи, не дает потрепать себя по щеке. Он больше не целует ее. Он вырос и сторонится ее тела.

С тех пор, как она перестала плакать, у нее всегда это напряженное лицо, поджатые губы, настороженный взгляд. Она всегда начеку, готова к обороне, к ответу, к скандалу. Она ничего не упустит. Она редко смеется, но если вдруг случится такое, как на прошлой неделе, когда к ней на ужин пришла подруга, он просто любуется ее лицом, которое вдруг становится добрее и молодеет.

Но главное, он чувствует, что мать продолжает носить в себе сгусток ненависти, он так и не рассосался. Он никуда не делся, и достаточно нескольких слов, чтобы он лопнул и снова потек густой черной кровью. Тео знает, что ненависть — результат нагноившейся раны.