Страница 1 из 23
A
Четыре героя, четыре голоса, четыре жизни.
Их глазами через внутренние монологи мы видим череду ярких персонажей и вместе с ними шаг за шагом неумолимо приближаемся к трагедии. Потому что у каждого из них свои тайны, порой страшные и постыдные, свои болевые точки, свои принципы, которые заставляют принимать решения, толкают вверх или вниз. Но те же подспудные тайны и раны порой позволяют нам распознать в другом отражение собственной боли, и тогда есть шанс спасти более слабого, протянуть ему руку — и обрести спасение самому. Главное — успеть.
Преданность: [роман]
ЭЛЕН
ТЕО
ЭЛЕН
ТЕО
ЭЛЕН
СЕСИЛЬ
МАТИС
ТЕО
ЭЛЕН
СЕСИЛЬ
ТЕО
МАТИС
ЭЛЕН
ТЕО
ЭЛЕН
СЕСИЛЬ
ТЕО
ЭЛЕН
СЕСИЛЬ
МАТИС
ТЕО
ЭЛЕН
СЕСИЛЬ
ТЕО
ЭЛЕН
ТЕО
СЕСИЛЬ
ТЕО
МАТИС
ЭЛЕН
СЕСИЛЬ
МАТИС
ТЕО
МАТИС
ЭЛЕН
notes
1
Преданность: [роман]
Дельфина де Виган
Les Loyautés
Delphine de Vigan
Преданность.
Невидимые узы, связывающие нас с другими людьми — и мертвыми, и живыми… Обеты, данные шепотом и откликающиеся потом неведомым эхом, безмолвная верность, уговор — чаще всего с самим собой, и выполнение приказов, которые никто не давал, и долг, прописанный на скрижалях памяти.
Законы детства, спящие в глубине взрослых тел, идеалы, во имя которых мы не сгибаемся перед силой, опора, которая позволяет выстоять, неписаные принципы, которые сковывают нас — и держат, как каркас. Наши крылья и вериги.
Взлетная полоса для разгона — и траншея, в которой вязнет мечта.
ЭЛЕН
Я решила, что мальчика бьют, — как-то сразу об этом подумала, может не в первые дни, но вскоре после начала занятий. Было в нем что-то такое — в походке, в поведении, в уклончивом взгляде, — уж я-то умею это распознать, знаю наизусть: такая привычка не выделяться, сливаться с фоном, не засвечиваться. Только меня не проведешь. Мне самой в детстве побоев выпало немало, и я скрывала их как могла, — так что ситуация знакомая. Я говорю «мальчик», потому что, ей-богу, иначе и не скажешь, — вы представляете, какие они в этом возрасте: волосы мягкие, совсем девчачьи, голос просто как у Мальчика-с-пальчика, движения еще так робки и нерешительны, а как они таращат глаза, когда удивляются, или прячут руки за спину, когда их кто-то отчитывает, и вроде крепятся изо всех сил, а губа вдруг задрожит, — ну так бы и простила им все авансом, раз и навсегда. Хотя несомненно, что именно в этом возрасте они могут по-настоящему наломать дров.
Через несколько недель после начала занятий я пошла к директору — поговорить насчет Тео Любина. Мне пришлось несколько раз объяснять, в чем дело. Нет, следов побоев не видно, он ни в чем таком не признавался, но что-то в поведении ученика настораживает, какая-то отчужденность, замкнутость, уклончивость, стремление не привлекать внимания. Господин Немур усмехнулся: не привлекать внимания? Да разве полкласса не ведет себя так же? Да, конечно, я понимала, что он имеет в виду: згу их манеру сидеть пригнувшись, чтобы не заметили и не вызвали отвечать, или уткнуться носом в сумку и нашаривать там неизвестно что, или внезапно разглядывать крышку стола так, словно от этого зависит экономическое будущее региона. Этих-то я вычисляю, даже не глядя в их сторону. Но тут совсем-совсем другое. Я спросила, что известно про ученика, про его семью. Наверняка можно найти какие-то сведения в личном деле, какие-то замечания, характеристики предыдущих учителей. Директор еще раз, более внимательно просмотрел комментарии к годовым и четвертным оценкам, и действительно, некоторые преподаватели отмечали в прошлом году его молчаливость, закрытость, нежелание идти на контакт, но ничего больше. Он зачитал мне эти замечания: «ученик — явный интроверт», «хотелось бы большей активности на уроке», «хорошие отметки, но ученик слишком замкнут» — и дальше в том же духе. Родители в разводе, он живет по очереди с матерью и с отцом — банальнейшая ситуация. Директор спросил, общается ли Тео с другими мальчиками из класса, — этого я отрицать не могла, эта парочка вечно шастает вместе, вот уж точно нашли друг друга, у обоих ангельские личики, волосы одного цвета, одинаково светлая кожа, ну просто близнецы. Я наблюдаю за ними в окно, когда все выходят на перемене во двор, они словно единый организм — боязливый, неприрученный, как будто медуза, которая разом сжимается, как только ее тронешь, и снова расплывается, когда опасность минует. Тео улыбается очень редко и только тогда, когда он вдвоем с Матисом Гийомом и никто из взрослых не вторгается в их периметр безопасности.
Единственное, что привлекло внимание директора, это заключение медсестры в конце прошлого года. Ее справка не фигурировала в личном деле ученика, но Фредерик посоветовал мне на всякий случай сходить в медкабинет. Тео в конце мая попросил разрешения выйти из класса. Сказал, что у него болит голова. Медсестра отмечает его уклончивые ответы и противоречивые симптомы. Она обращает внимание на то, что у него красные глаза. Тео ответил, что он часто долго не может заснуть, а иногда не спит почти до утра. Внизу страницы она пометила красной ручкой: «ослабленное здоровье» — и вдобавок подчеркнула тремя красными чертами. А потом наверняка закрыла медкарту и убрала ее в шкаф. Расспросить медсестру не было возможности, потому что она уволилась из школы.
Не будь этого заключения, мне бы ни за что не добиться, чтобы Тео вызвала новая медсестра.
Я поговорила об этом с Фредериком, и тот явно забеспокоился. Он сказал, что мне не стоит принимать все так близко к сердцу. Он говорит, у меня усталый вид и я все время на взводе — он именно так выразился, — и я сразу вспомнила про нож, который отец держал в ящике на кухне — кто угодно мог взять, — он был с выдвижным лезвием, и отец, когда нервничал, все время автоматически нажимал на стопор, нож щелкал и выскакивал.
ТЕО
Как будто накатывает горячая волна, — ему трудно описать, что происходит: волна обжигает и возносит, это одновременно боль и исцеление, такие минуты можно пересчитать по пальцам одной руки, и, наверное, это как-то называется, только он не знает как, — есть какое-нибудь слово в химии или физиологии, которое выражает силу и интенсивность происходящего, что-то вроде сгорания, или взрывной силы, или отдачи. Ему двенадцать с половиной лет, и если бы он откровенно отвечал на вопросы, которые задают взрослые, все эти «кем бы ты хотел стать?», «чем ты увлекаешься?», «что тебе интересно в жизни?», если бы он не боялся, что тут же рухнут последние его жизненные опоры, он бы без колебаний ответил: мне нравится ощущать, как по телу расходится спиртное. Сначала попадает в рот, мгновение — и гортань принимает жидкость, и потом еще несколько долей секунды — и тепло льется в желудок: он мог бы прочертить маршрут пальцем. Ему нравится густая волна, которая гладит его по затылку и расползается по рукам и ногам, как наркоз.
Он отхлебывает из горлышка и закашливается. Сидящий напротив Матис смотрит на него и смеется. Тео вспоминает дракона из книжки с картинками, которую мать читала ему в детстве, у него было гигантское туловище, маленькие глазки-щелочки, словно прорезанные перочинным ножом, и открытая пасть с клыками острее, чем у злой собаки. Хорошо бы стать такой огромной зверюгой с перепончатыми лапами, чтобы раз дыхнуть и все спалить. Он набирает воздуху, снова подносит бутылку к губам. Спиртное льется в горло и оглушает, и он пытается мысленно проследить его путь; перед глазами встает схема, которую госпожа Де-стре раздавала им в классе: «Напиши название каждой части, покажи маршрут яблока по пищеварительному тракту и укажи, какие органы принимают участие в усвоении пищи». Образ вызывает улыбку, и он пытается переиначить его по ситуации: «Опиши путь водки, отметь цветным карандашом, рассчитай время, необходимое, чтобы первые три глотка попали в кровь…» Он хихикает себе под нос, и Матис тоже смеется, потому что другу смешно.