Дамнат

— Разве так обращаются с гостями? Что я сделал вам плохого?

Один из стариков с бледными татуировками на дряблом лице и большим посохом в руке, медленно подошел к нему и с вызовом сказал:

— Ты врешь! Ты не колдун! — Он обернулся и крикнул: — Брумха!

Охотник словно прятался неподалёку.

— Я здесь, мудрейший!

— Побей его. Посмотрим, какой он колдун!

Старцы разом зашумели, но «мудрейший» властным жестом заставил всех замолчать.

— Если этот раб — колдун, то великий Аха даст нам знать! — возвестил он. — Внимайте же, смотрите! Знак! Где знак?! А? Нету знака! Раб!

Иван свесил голову.

Весь оставшийся день Иван трудился, выполняя бестолковую, по его мнению, работу: переносил камни с одного места в другое. Огромные валуны, сложенные в большую кучу у подножия горы, приходилось перетаскивать, либо перекатывать вверх по склону, поближе к селению. Там Прыгун под неусыпным оком Брумхи городил насыпь. Работа опасная — несколько раз камни срывались вниз, лишь чудом не задев его.

Ивана стерегли два старика, вооруженных дубинами. Брумха звал их Барчуком и Печником. Не такие жестокие, как охотник, они большей частью дремали, сидя валунах, попыхивая при этом самодельными трубками.

Каторжный труд продолжался до темноты, и за всё время отшельнику с Прыгуном предоставили только два перерыва, во время которых им давали обильную порцию прескверной на вкус каши. Состояла она из каких-то трав, зерна вроде проса и бараньего жира. Неприятная комковатая смесь. Иван с трудом проглотил несколько ложек и его чуть не вывернуло. Вместо воды пришлось есть снег, что жажду никак не утоляло, а наоборот усиливало.

В конце дня отшельник совсем выбился из сил. Глаза слипались, руки от долгого напряжения тряслись, во рту пересохло так, что слюна превратилась в клейкую массу. Он всё чаще ронял камни. Под конец Иван споткнулся и упал, больно ударившись спиной о кривой уступ чуть ниже (на самом деле уступ спас ему жизнь — лететь было далеко). Потом охотник избил отшельника так, что Прыгуну пришлось поднимать беднягу на собственном горбу.

Иван не помнил, как его, будто мешок с мусором, бросили в яму, как Брумха проявил неслыханную доброту и напоил полумертвого от усталости Ивана теплой водой.

Проснулся отшельник затемно от ставшего уже привычным холода. Он тщетно кутался в изодранный тулуп, но это мало помогало. Не выдержав, Иван закричал:

— Кто-нибудь! Пожалуйста!

Удивительно, но его крики не потревожили Прыгуна, продолжавшего крепко спать.

— Кто-нибудь!

Заслонка приподнялась, и показалось освещенное факелом заспанное лицо охотника.

— Замерз, собака?

— Да, очень. Пожалуйста…

Через пять минут Брумха вернулся с ворохом шкур.

— Грейся, псина вонючая, — с презрением сказал он и, сплюнув в яму, удалился.

Ивану снился сон. Опять его мать, красивая, очень красивая. Но теперь она молчала и смотрела на него с немым укором. Потом исчезла и ей на смену пришла череда виде́ний: бескрайние зеленые поля, неприступные замки. Холодные, величественные — прямые линии, строгие формы, бесконечное однообразие серого камня, покрытого у рва мхом. Громадный зал, наполненный богато одетыми людьми. Дряхлый старец на троне в сверкающей золотой короне пускал слюни. За ним она — его зловещая мать. А вдали, в темном углу, стоял он — его двойник в доспехах. Двойник смотрел на него с нескрываемым презрением.

Значит, это его брат? Близнец?

Зал гудит от взволнованных голосов.

Потом образы стали стремительно сменять друг друга — кровопролитные сражения, горы, какие-то узкие коридоры, мрачные камеры, толпы, уныло бредущие вдоль пожарищ…

Отряд черных воинов, рыскающих в поисках кого-то, или чего-то, в горах. Который вел его брат.

И главное: Иван отчетливо ощутил присутствие некоей… силы. Чье-то враждебное око, длань, сжимающая мертвой хваткой горло, тень, чьё касание бросало в дрожь и заставляло спрятаться.

Утром сцена с петлей и побоями повторилась с похвальной точностью. Не мешкая ни минуты, Брумха повел рабов за собой, предварительно снабдив их твердыми как камень лепешками, дабы они позавтракали по дороге. Иван чувствовал себя разбитым буквально вдребезги, он еле шел и думал, переживёт ли повторение вчерашнего ада. Стоило ли ради этого покидать насиженное место, да еще в самом начале зимы? Почему он был так безрассуден? Неужели тридцать лет выживания в таёжной глуши ничему не научили? И куда пошел? Как найти монаха в столь необъятном, и столь же враждебном, как оказалось, мире?

И кто он такой, в конце концов? Он жертва чьих-то интриг? Или воин?

Или всё же колдун?

Грустные размышления прервал крик — Прыгун неожиданно напал на охотника. Он сдавил тому шею, не переставая испуганно поглядывать на Ивана.

Не без труда отцепив от себя взбунтовавшегося раба, Брумха повалил его наземь и принялся пинать. Прыгун, визжа, плача и уворачиваясь, в крайнем смятении указывал на отшельника, глядевшего на обоих с непониманием.

Повинуясь сиюминутному импульсу, Иван стянул рваные рукавицы и взглянул на израненные руки.

От порезов и царапин не осталось и следа.

Но не успел он обдумать сделанное открытие, как Брумха, усмирив бунтовщика, набросился было на Ивана, но Прыгун не угомонился, и, сплевывая кровь, кинулся охотнику на спину и вцепился беззубым ртом в шею.

Так они и кружились втроём, толкаясь и рыча, покуда не собрались все старики. Кто-то — судя по голосу, мудрейший — зычно крикнул:

— Убейте его!

Иван, которого Брумха в иступленной злобе тряс за ворот, словно грушу, надеясь, по-видимому, таким образом сбросить обезумевшего раба со спины, в последний момент заметил сверкнувшее на ярком зимнем солнце лезвие топора…

Сдавленный хрип. Капли крови на лице. Теплые. Короткое смачное ругательство и шершавый кулак охотника, надсмотрщика, дикаря вышиб из него сознание.

Когда Иван пришел в себя, то увидел, как вождь — мудрейший, чтоб его! — хладнокровно отчитывает охотника. Тот кивал, покусывая губы. Тело Прыгуна лежало у их ног. Из расколотой головы вытекала, паря и тут же застывая, темная, густая кровь.

— По твоей вине, только по твоей, — говорил вождь. — Распустил, не глядишь как следует. Вот и доигрались…

Иван присмотрелся к «мудрейшему». Как оказалось, он сильно отличался от соплеменников — слишком белокожий, в то время как остальные — смуглы, скуласты. Что-то знакомое проскользнуло в облике вождя. «Мудрейший» тоже как будто узнал его, отшельник понял это по тому, как торопливо тот отвернулся и, сказав что-то Брумхе, удалился.

Брумха поискал глазами любимый дрын, и не найдя его, яростно пнул отшельника, всё это время сидевшего прямо на земле.

— Вставай, падаль! Будешь работать, пока не подохнешь, ублюдок!!!

Странно, но утреннее происшествие словно придало Ивану сил. Поведение Прыгуна никак не выходило из головы. Он припомнил первую ночь, проведенную в яме. Его руки явно напугали Прыгуна. Чем? И почему шрамы так быстро — за одну ночь — зарубцевались?

Иван многократно прокручивал события последних дней. Мучительно силился вспомнить, кто он такой на самом деле. Откуда пришел и где находится? Что означало таинственное зарево? Галлюцинация, вызванная пережитым? Если он разгадает эти загадки, то может быть, сумеет выжить?

Брумха бесновался очень долго, беспрерывно сыпал оскорблениями, перемежая их с побоями. Но видя безразличие и апатию Ивана, потерял к нему интерес. Покусанная Прыгуном шея охотника распухла, и он с несчастным видом прикладывал к ней снег.

Наконец, наступил обед и только тогда отшельник ощутил, как сильно устал. Спина, претерпевшая множество ударов, не разгибалась, и Ивану пришлось ковылять вслед за Брумхой, согнувшись в три погибели. Тот, против обыкновения (вчера они ели прямо на месте) повёл пленника в одну из хижин.