Дамнат

Люди направлялись на юг, к последнему кордону. А ему ведь надо в горы. Куда он пойдет с ней? С «бессмертными», идущими по следу? Что с ней делать? Может, все-таки получится избавится от обузы, которую он добровольно взвалил на себя? Бросить?

Тимьян понимал, что нет, не бросит. Он начинал думать, что девочка — его наказание. Или спасение. Все больше захлестывало отчаяние. Ему было плохо. Хотелось втянуть в легкие воздух, но с каждым вдохом казалось, что дышать тяжелее.

Перед ним возникло лицо Кира. В последний миг жизни — изумление, попытка что-то сказать. Струйка крови сползала по подбородку.

Тимьян свернул с дороги и углубился в лесок. Подальше от всех. Прочь от равнодушных глаз. Прочь от безликой толпы. Девочка послушно шла за ним. Даже какая-то смешная в своей серьезности.

Наемник остановился и через силу улыбнулся ей. Девочка разжала руку. Недоверчиво отступила на шаг.

Тимьян отстегнул ножны с мечом, бросил на землю. Он больше не мог сдерживаться. Слезы вырвались из груди. Он упал на колени.

— Кир! Прости, Кир! — рыдал он, сжимая в руках прелую листву. — Я не мог иначе. Кир! Я не мог… Они убили бы всех. Я должен был порвать со всеми… Иначе никак… Я должен был это сделать! Ради остальных…

Тимьян уткнулся лицом во влажную холодную землю.

— Прости, Кир! Прости, прости, прости…

Он лег, обхватив себя за плечи, сжавшись. Он плакал. Девочка легла рядом, обняв его. Она гладила его по волосам.

Солнце закатывалось за горы. Пошел мелкий снег. За деревьями мелькала темная масса бредущих по тракту людей.

Песнь последнего героя

Анастасий стоял во дворе идшукантов, среди трупов. Он всегда боялся крови. И смерти. Самое яркое воспоминание детства: мертвая мать в своей грязной измочаленной кровати в трущобах Руана, этого гигантского шумного муравейника. Города грехов, города смрада, вечной жары, жрецов, проституток, воров. Она пролежала так сутки — старая нищая шлюха. Отекшее мраморное лицо. Мухи, деловито ползавшие по остаткам пудры на лице. Грязно-синие губы с застывшей каплей крови в углу. Открытое окно, развевающиеся занавески. Яркое солнце, задорно освещавшее весь этот ужас бытия.

Направь свое око, Предвечный! Направь око всевидящее на злодеяния, что сеют прегнаиты, боронфы и культисты, на чьем челе — печать зла! Рассей тьму невежества и зломыслия! Осияй светом благим невесту пророка, пречистую Деву Полуденную…

Анастасий глядел на разрубленные тела гвардейцев, вордуров. Покрытые уже запекшейся кровью куски плоти. Он чувствовал, как к горлу подступает тошнота. Как и в тот раз. Всякий мертвец напоминал ему мертвую мать. В любом проявлении смерти мерещился тот мертвенно-бледный лик, затянутые пленкой глаза, как у снулой рыбы и едкая пьяная ухмылка, не сошедшая с нее, даже когда она ушла в мир иной.

Дева Полуденная, меч карающий, щит веры, ключ к спасению! Чистая помыслами, несущая весть всеблагую… И был дан ей венец, и вышла она победоносная и чтобы победить…

Анастасия вырвало. Одна лишь горечь. Одна лишь вода и желчь. Вопреки всей своей прошлой жизни он ничего не ел эти два дня. Два дня он владел самой могучей — пускай в прошлом, плевать! — империей. Два дня он, юношей ублажавший языком и прочими частями тела старых одиноких женщин в том же проклятом Руане, правил Аннатой, — королевством, в представлении иных народов отождествлявшейся с закованным в латы воином со знаменем Девы Полуденной в руках. И единственное, что он сделал — это лужица яда, исторгнутая из насквозь пропитанного пороками нутра. Точно так же, как и тогда, тридцать пять лет назад.

…вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть».

Два дня — и у ног его руины.

Ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.

И у ног его — прах. Столько лет унижений, интриг и заговоров! Он — сын шлюхи, сам бывший шлюхой всю жизнь. Став фаворитом Диурмия, он придумал, а вернее, облек в удобоваримую форму все те нелепые суеверия, царившие при дворе, и вошел в число избранных «Ключа», тайного ордена, который должен был придти на смену предвечной церкви, на смену ненавистному и глупому Кангу. Бестолковому вояке, одурманенному демоническим гением Рогволодом. И возродить, наконец, то, чем была свята и сильна испокон веков Анната — крепостью веры отцов, силой откровения пророка, мощью воинства пречистой девы Полуденной… Он искренне верил в это. И эта вера пугала его самого.

И явилась ей жена, облеченная в солнце, именем Косб Премудрейшая, и подарила ей острый меч, чтобы им поражать народы. Чтобы пасти их жезлом железным; топтать точило вина ярости и гнева Вседержителя. Предвечного и Нерушимого.

И снова Анастасию почудилось лицо матери в очередном мертвом солдате. Он отшатнулся, застонав. Чуть не споткнулся о распростертое тело другого безвестного гвардейца. Они шли вместе на эту встречу, но он не знал их… Так всегда бывает — мечты о величии обрекаются в форму разрушений. Еще утром он наделся, что станет тем самым щитом…

А скорее, просто обманывал себя.

— Ханут, — прозвучал голос. Анастасий так задумался, что не заметил человека в черном, в серой повязке, скрывавшей лицо.

— Чего? Вы кто?

— Во славу Бессмертного Ии, — сказал незнакомец. — Да приимет сущий пищу из рук моих…

Последнее, что увидел Анастасий — это сверкнувший в свете факелов клинок.

«Очень тонкий, — успел подумать советник короля Канга. — Почему он такой тонкий?..»

— Хикриват. — Незнакомец отряхнул капли крови с бледы. Наклонился и вытер кинжал о тунику Анастасия.

Отрубленная голова шлепнулась в кучу человеческих тел, потихоньку покрывавшихся снегом.

Над городом вновь раздавался колокольный звон. Скорее плач, скорее призыв получить милосердную смерть, как избавление от разверзнувшегося ада. Он снова нёс над Басилитом привычную, но ставшую вдруг такой очевидной скорбную песнь, порой заглушая шум войны.

Древняя столица Аннаты — когда-то владычицы мира — пала. Полчища Ассадхи ворвались в город.

Над городом раздавался колокольный звон, возвещая о смирении перед грядущим, возвещая о былом, что ушло навсегда.

Каллад посмотрел в сторону храма, увидел зарево от пожара и подумал, что звонарь — это последний герой павшей империи. А они — их жалкая, в общем-то, кучка — бегут, как крысы с тонущего корабля. Теша себя надеждой, что, может в будущем…

— Я должен идти за Маришей, — сказал вдруг Эндр, остановившись и посмотрев на небо, освещенное заревом пылающего города. Пошел снег, мелкий, легкий, невесомый.

— Понимаю, — кивнул Верга.

— Ты не пойдешь со мной.

— Почему, исан?

— Ты должен вытащить детишек.

Каллад почувствовал, как Ниа мысленно вспыхнула при этих словах, но тут же успокоилась. Не время было для капризов.

— Понимаю, — согласился Верга с мрачным видом.

Эндр положил ему руку на плечо.

— Вижу твои сомнения, друг, — сказал он, посмотрев ему в глаза. — Много лет мы были вместе. Но сейчас я пойду один. И знаешь что? Я уверен, что Мариша не захочет бежать с нами. Она не покинет этот город. Но я не могу иначе. Я не могу иначе, Верга. Я люблю ее.

Верга пожал Эндру руку. Они обнялись.

— Понимаю. Береги себя. И ее. Еще встретимся.

— Да, друг. Обязательно.

Эндр подошел к Мёду.

— Будешь у Верги теперь правой рукой, умник. И не будь такой занозой в заднице, каким ты обычно бываешь.

— Постараюсь, Эндр.

— Бывай! — Друнг похлопал его по спине. — Братья! Что вам сказать-то?

— Меньше слов, толстяк, — сказал Аркера, пожав ему руку. — Чую, столкнемся. У меня чуйка что надо, сам знаешь.

— Вот тут хрен его знает, какая у тебя чуйка, — ответил Эндр. — Но будем верить, будем верить. Каллад! Ты всегда меня пугал, если честно. Но, черт меня возьми, лучшего мечника я еще не встречал. Для меня было честью быть с тобой в одном строю.