Страница 55 из 111
Формально задача нашего небольшого анализа выполнена, вывод получен: информационная проблематика, мы видим, вполне представлена в философской системе «раннего» Лосева. Конечно, у темы «информация и чудо» еще остается немало продолжений, даже если не выходить за границы окрестностей, так сказать, «вокруг Лосева». С почтением минуя вероисповедальные аспекты этой темы (впрочем, один увлекательный сюжет хотелось бы очертить: он таится в сопоставлении концепции чуда из «Диалектики мифа» с известными еще со времен Лютера попытками «демифологизации» в протестантстве), мы наметим только некоторые вопросы философского и культурологического характера. К примеру, намеченная у Лосева четырехуровневая структура целесообразности обещает новые возможности для развития, как многим кажется, исчерпавшей себя теории так называемой когерентной истины. Интересно также в рамках коммуникативной типологии культур на базе разделения «эстетики тождества» (с перевесом «ожидаемого») и «эстетики различия» (с перевесом «неожиданного») соотнести лосевское «чудо — всюду», с одной стороны, со средневековой главенствующей мыслью, согласно которой ученый должен избегать соблазна «истолковать свою работу не как охрану, а как разыскание неких сведений, которые до сих пор почему-либо еще не даны роду человеческому» 17, и, с другой стороны, с научной парадигмой современности, отдающей предпочтение «новости», «приращению». Впечатляюще эффектная и, надо полагать, эффективная работа Лосева с небезопасным инструментом диалектики оказывается явно кстати при ныне хорошо ощущаемом кризисе структурализма. И когда мы читаем, как Умберто Эко определяет основную «онтологическую ошибку» поклонников сводимости всего и вся к схеме даже «не в том, чтобы всегда держать под рукой гипотезу тождества, стоящего на службе фронтального исследования различий», ошибка — «считать запас возможного нетождества исчерпанным» 18, то о лосевских «подвижных покоях самотождественного различия» приходится вспоминать почти непроизвольно. Эти и подобные вопросы, будем надеяться, еще дождутся своих исследователей.
Всего не охватишь в короткой заметке. Но одному важному уточнению место здесь нужно найти обязательно — его мы добавим к тому, что говорилось у нас выше об онтологичности лосевской мысли. Дело в том, что мы по необходимости сделали некий методологический нажим, свершили своеобразное логико-понятийное ударение, что может, вопреки общему замыслу, даже затемнить понимание исследуемой системы, особенно в глазах определенной части читающих эти строки скептиков. Лосев не логицист и не метафизик натурфилософского толка, хотя он и научился многому у знаменитых логицистов и метафизиков. Не нужно видеть в его книгах, как справедливо говорилось некогда по поводу работ Гегеля и Шеллинга, какую-то «философскую вальпургиеву ночь», где «все силы земли и неба превращались в призраки понятий и кружились в диалектическом вихре, то созидаясь из первоначального тождества, то разрушаясь вновь и переходя друг в друга» 19. К философии Лосева скорее подходит определение, данное им самим задолго до появления знаменитого «восьмикнижия» и как бы со стороны, а на самом деле изнутри определенной школы мироощущения. Это — «самостоятельная русская философия, поднявшаяся на высокую ступень апокалиптической напряженности» 20. Мысль онтологически напряженная, мысль натруженно напористая не замкнута здесь на саму себя, но обращена к миру — она обязана быть мощной под стать трудности избранного пути и она же в самом долгом своем странствии памятует о тихой пристани на родном берегу. Только после великой работы души и только философ высокого тоноса мог исполнить столь проникновенный гимн предмету своих «умствований», предмету, в котором «есть веяние вечного прошлого, поруганного и растленного и вот возникающего вновь чистым и светлым видением», в котором «выявляется эта исконная и первичная, светлая предназначенность личности, вспоминается утерянное блаженное состояние и тем преодолевается томительная пустота и пестрый шум и гам эмпирии», в котором «вечное и родное» 21.
Диалектическая система категорий (первые начала)
№ пп
Условные обозначения
Основные категории
Наличие в тексте (*)
Варианты названий категорий (с указанием номеров источников)
1
Е
Единое
1234
принцип категориальности (4)
2
еппср
число, смысл
1234
число как потенция (1)
3
Еппср
понятие, эйдос
1234
эйдос в узком смысле (4)
4
еППср
множество
1234
число математическое (3), схема (4)
5
еппСР
фигура, топос
1234
эйдетич. качество (1)
6
еппср
вечность
1___
7
Еппср
величина
1234
эйдетич. вечность (1)
8
еППср
время
1234
аритмол. вечность (1)
9
еппСР
пространство
1234
тополог, вечность (1)
10
е п п с р
масса
12_4
вес (2)
11
Е п п с р
вещь
12_4
12
е П П с р
количество
1234
13
е п п С Р
качество
12_4
14
е п п с р
15
Е п п с р
тело
_2_4
16
е П П с р
движение
_234
17
е п п С Р
место
_2_4
Система категорий у А.Ф. Лосева претерпевала некоторую эволюцию, что заметно по составу категорий (знак *) и их названиям в текстах разных лет, пронумерованных здесь следующим образом:
1. «Античный космос и современная наука», основная часть 1924 года,
2. Примечание 85 той же книги, относящееся к 1925 — 26 гг.,
3. «Музыка как предмет логики» (1924 — 25),
4. «Диалектика художественной формы» (1925 — 26).
3.4. Теория множеств
как «научно-аналитический слой» имяславия
Памяти Е.И.
Любой casus культуры взывает к установлению своей causa. Вот и здесь спросим: почему сразу три мыслителя, успевшие оставить яркий след в отечественной культуре первой трети XX века, уделяли столь много интереса абстрактной теории множеств? Какие философские глубины открывались П.А. Флоренскому, В.Н. Муравьеву и А.Ф. Лосеву в построениях математика Георга Кантора, почти единоличного создателя этой теории? И случайно ли каждый из трех ценителей теории множеств предстает перед нами и в иной роли — как приверженец 1 имяславской мысли?
Для полноценного ответа на поставленные вопросы еще предстоит кропотливая работа уже хотя бы потому, что документы «московского» периода имяславия лишь теперь начинают возвращаться из небытия. Однако в предварительной форме можно сказать так: теория множеств рассматривалась как своеобразная теоретическая основа имяславия, как одна из точных наук, состоящая «на службе имяславия» (в речении, принадлежащем именно Лосеву, с очевидным вызовом напоминается средневековая максима «философия — служанка богословия» 2). А предлагаемые ниже заметки имеют целью реконструкцию имяславского ответа в более развернутой форме. Поскольку стоящая перед нами задача носит сугубо «археологический» характер и не предполагает самостоятельных творческих привнесений (как и критики имяславия, в других условиях, видимо, необходимой), далее будем основывать и соответственно ограничивать наши реконструкции на том фрагменте имяславских построений, где тогдашние теоретико-множественные пристрастия оставили следы максимальной сохранности. Это — малый раздел тезисов небольшого доклада Лосева «Имяславие, изложенное в системе». Для удобства дальнейшего изложения приведем нужный текст оригинала; вот он — небольшой черепок от некогда целого сосуда: