Страница 15 из 53
— Начинай с Ремизова, а он втянет и Буданова. Будешь приглашать, скажи, что я уехал, в мастерской сегодня не буду, остались, мол, одни.
Когда Петухов вернулся в мастерскую, он застал Ремизова за работой.
— Фрезеруешь? — не зная с чего начать, заговорил Петухов.
— Как видишь, — не отрываясь от дела, ответил Ремизов.
— Нехорошо получается. — Петухов деланно вздохнул.
— Что нехорошо? — Андрей посмотрел на него.
— Работаем вместе… Дружить бы надо. А мы из-за пустяков треплем друг другу нервы.
Ремизов глядел, как фреза, срезая металл, шла по продольной ровной, как струна, риске.
— Чего же ты хочешь? — Он поднял глаза на Петухова.
— Как-то надо по-другому…
— А именно?
— Чтоб раздора между собой не было. Думаешь, мне жалко было уголки? Сказал бы Буданов по-хорошему, отдал бы. А то начал показывать свой принцип. Надо как-то помириться… У меня есть бутылка спирта. Никанор Никанорович куда-то уехал, сказал, в мастерской сегодня не будет. Закуску найду. Организуем? Чего бояться, выпьем втихую, все в ажуре будет.
Видя, что фреза дошла до поперечной риски, Ремизов выключил самоход.
— Буданов не пьет. — Андрей сдул со станины стружки. — Я тоже бросил. Та пьянка, которая была у тебя, была последней. Зря хлопочешь. — Он снял болванку и на ее место стал устанавливать другую.
— Ты бросил пить? Уж не Буданов ли повлиял?
— А ты хочешь, чтоб ты повлиял?
— Мне все равно, но без выпивки как-то скучно.
— Скучно — так пей! Но на работе не советую. Я, например, на работе никогда не выпивал, вроде как совесть не позволяла.
— Ну что ж, — Петухов пожал плечами, — я хотел от души.
— Спасибо, — сказал Ремизов, — но у меня тоже душа…
К вечеру Петухов пришел к Никанору Никаноровичу: доложить, что с «мероприятием» ничего не вышло.
Никанор Никанорович взял со стола какую-то бумагу и долгим, изучающим взглядом посмотрел на Петухов а.
— Ты что же, — сказал он угрожающе, — купил какие-то ворованные шины, попался с ними и молчишь? Пришло письмо из суда, требуют тебя обсудить на общем собрании. Как это получилось?
Сообщение заведующего ошарашило Петухова. Он с трудом заставил себя заговорить.
— Как?.. Мальчишки у одного инженера с машины сняли. По дешевке загнали мне. Потом, когда все открылось, шины у меня изъяли. Пришлось сказать, у кого купил. В качестве свидетеля вызвали в суд. Судья все допытывался, на какие деньги я купил машину.
— Хорошо еще отделался, Сеня. Могло быть хуже… А письмо — ерунда. Можно и не обсуждать. Повременим, а там видно будет.
— А я не боюсь, — воспрянул духом Петухов, — пусть обсуждают! Я же не воровал.
— Молод ты еще, Сеня… Ну ладно… Ремизов, значит, не стал пить?
— Он все к Буданову жмется, чем-то тот его обворожил. Разъединить их надо.
— Правильно говоришь, Сеня. Для этого тысяча способов существует, выбирай какой.
— Попробую, может, что и выйдет.
Вернувшись, он убрал инструмент, запер ящик, смахнул ветошью с верстака мусор и отправился к раковине мыть руки.
— Гусь какой, — сказал Ивану Ремизов. — Сегодня в рабочее время звал меня спирт пить и велел тебя пригласить.
— Это после того, как мы с ним столкнулись? — удивился Буданов.
— Ну да!
— Противника во мне почуял.
— Никанор Никанорович тоже почуял, он-то матерый.
— А ты молодец… Не поддался, — одобрительно сказал Буданов. — Кажется, я в тебе не ошибся.
— Я тоже не ошибся… По рукам?
— По рукам!.. Тут нужно будет за многое бороться, и делать это лучше не одному.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Прибор, о котором так много говорил Никанор Никанорович и над которым самозабвенно трудился Иван Буданов, наконец, был закончен. Он имел самый праздничный вид: блестел разноцветными лаками, никелированные детали, как зеркала, отражали окружающие предметы. Два мотора — сверху и снизу — придавали ему внушительность.
Сюда, к верстаку Буданова, Никанор Никанорович привел Голубева, заботливо усадил его и теперь не сводил с главного инженера глаз.
Иван готовил прибор к испытанию. Присоединил провода, перевел стрелку латра на цифру, обозначающую напряжение в пятьдесят вольт. Мотор медленно заработал, ожили и плавно задвигались сочленения механизмов. Никанор Никанорович, подбоченясь, победоносно посмотрел на Голубева.
— Отлично! — перехватив его взгляд, воскликнул тот. — Работает бесшумно, как раз то, что нам нужно, а то в лабораториях жалуются на шум.
— Я все учел, — важно сообщил Никанор Никанорович и обвел глазами собравшихся механиков. — Они вот убеждали, что работать не будет, а смотрите, какая красота: и вид, и ход — одно к одному! Жаль, директора не пригласили, увидел бы, какие приборчики стали выпускать. При случае замолвили бы словечко, — он заискивающе склонился к Голубеву. — Это ж плод моих усилий. Я, знаете, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Другой бы на моем месте язык высунул, а меня на все хватает.
Голубев, не отрывая глаз от прибора, рассеянно кивнул.
Ремизов, заложив руки за спину, смотрел на работающий прибор, как на чудо. Он был одним из тех, кто утверждал, что механизм работать не будет, и теперь не понимал, почему прогнозы не оправдались.
И никто не догадывался, что Буданов включил мотор не на полное напряжение. Дав механизму поработать минут пять, он стал передвигать стрелку латра, прибавляя напряжение. Мотор увеличивал обороты, и прибор тарахтел все громче. Никанор Никанорович удивленно замер, Голубев смотрел, ничего не понимая. Скорость возрастала, грохот усиливался. Когда стрелка латра дошла до напряжения в двести двадцать вольт, механизм уже так грохотал, что впору было бежать из мастерской. Основание, все детали прибора бешено вибрировали, крутящийся диск вместо шестидесяти качаний в минуту делал двести пятьдесят. С него сорвался манометр и, ударившись о стенку, разбился вдребезги. Голубев инстинктивно закрыл лицо руками. Однако Буданов почему-то медлил выключать прибор.
Лоб Никанора Никаноровича покрылся испариной.
— Выключай! — не своим голосом закричал он.
Иван нажал кнопку, механизм остановился. Голубев сидел, опустив глаза. Никанор Никанорович, еще не пришедший в себя, засуетился.
— Эксперимент есть эксперимент, всего не предусмотришь. Поставим мотор с меньшими оборотами, кое-что усилим, кое-что уменьшим — все станет на свои места.
Буданов молча сматывал провода. Он ждал, что после случившегося Кочкарев должен бы, по крайней мере, огорчиться, высказать досаду, но тот как ни в чем не бывало продолжал рассуждать об эксперименте.
— Какой уж там эксперимент! — не удержался Буданов. — Надо было думать, а то ход, вид… Вот на виду и развалился.
Каламбур вызвал у Голубева невольную улыбку, которую он тотчас подавил — видеть Кочкарева в неловком положении, да еще в присутствии рабочих, ему было неприятно. Он поднялся, машинально достал из кармана связку ключей и покрутил ее на пальце.
— Прибор, бесспорно, надо доделать, — сказал он. — Подумайте, как лучше. — Он положил ключи в карман и быстро направился к двери.
Никанор Никанорович едва поспевал за ним.
— Ну можно ли после этого уважать Кочкарева? — сплюнул с досады Ремизов.
— А знаешь, — обратился Иван к Ремизову, — почему прибор вместо шестидесяти качаний делал двести пятьдесят?
— Как не знать, ребенку понятно, — откликнулся тот. — Шестеренки рассчитаны неверно.
— Вот и рассчитай, сделай новые, а я основание другое поставлю. Думаю, дело пойдет. Сегодня на производственном собрании все выложу. Надо позаботиться, чтоб пришли из месткома и партбюро, главного инженера тоже вытащить не мешает, пусть послушает.
В мастерской все было готово к собранию. Механики, убравшие рабочие места, уже сидели на верстаках и табуретках и вполголоса переговаривались между собой. Было сильно накурено. Иван открыл форточку, с улицы потянуло свежестью. Вошла Галя со стопкой бумаги для протокола, — она всегда исполняла роль секретаря. Ремизов соскочил с верстака и подал ей стул, он хотел что-то сказать, но, увидев входивших Кочкарева и Голубева, осекся. Минуту спустя появились научные сотрудники: председатель месткома Руднева и член партбюро Уверов. Присутствие ученых на собраниях мастерской было явлением редким, скорее, даже исключительным, и их сегодняшний приход вызвал оживление рабочих.