Страница 28 из 110
Женщина застывает на одной из дорожек, а подняв лицо, наконец, замечает меня. Ее взгляд режет, как нож, блестит ненавистью, и обидой. Она хочет ответить, но смотря в мои глаза, не находит, что сказать.
— Мне искренне жаль, что настолько красивая женщина, как ты, Сара, повела себя, как дешевка. Правда жаль, что ты, совершив такую гнусность, как собачка прибежала ко мне, как к хозяину. Тебе должно быть противно самой от себя. Надеюсь, ты понимаешь, что после этого я бы не хотел более ни видеть тебя, ни слышать рядом.
— Значит, белая и чужая женщина, краше своей? Так, майор Кан? Да только вот… — она все же находится с ответом, а продолжив, приводит в немой шок от услышанного: — Она не лучше меня, а возможно и хуже, Сан-ши. Спроси ее, как там поживает ее муж калека, которого она бросила в Киеве, а сама приехала в Париж за красивой жизнью?
Я со всей силы сжимаю сотовый в руке. В попытке не выдать эмоции, застываю всем телом. Впервые во мне просыпается нечто звериное. Не понимая, что чувствую, я хрипло и глухо произношу:
— Повтори.
— Она замужем, Сан-ши. И это мне жаль тебя, ведь выходит, что ты жалок, а не я. Ты попался, майор Кан, а из-за нее, едва не пошел под трибунал, — последние слова Сары, бросают в другой омут.
Если сперва я покрылся коркой льда, то сейчас вскипаю изнутри. Она все это время и была той, кто следит. Потому и встретила борт, а следом сопровождала во время переговоров.
Не я — причина, а операция, участником, которой был. Это очевидно.
— Прискорбно, что такого мужчину, смогла обвести вокруг пальца, женщина, Сан-ши. В будущем, будь разборчивее в выборе тех, кто удостоен чести попасть в твою постель, майор Кан.
Наверное, проходит слишком много времени после ухода Сары. Парк только что стоявший в темной тишине, оживает. Дымка сумрака развеивается под натиском рассвета, а над коротко и ровно остриженными газонами едва заметно клубится туман. Он ложится над землей плотно и густо, а я продолжаю сидеть на скамейке.
Я никогда не чувствую холода. Не могу его ощутить, ведь знаю, как это, — сидеть в сырой яме, кишащей змеями. Там и ни холодно, и ни тепло. Там пахнет тиной и смертью. В таких ямах умирают от голода, сходят с ума, едят корни деревьев, и собственную плоть, чтобы выжить. Я ел не просто корни. Чтобы вернуться к дочери, пришлось пройти не только подобное. Пришлось вернуться из самого Ада. Когда я открыл глаза в госпитале в Сеуле, первое, что сказал: "Найдите мою семью, и сообщите, что я жив."
Никогда не думал, что почувствую холод опять. Не после того, что смог пережить. Однако сейчас продрог, кажется, до костей. Возможно, виной тому, что сижу почти неподвижно. Возможно, потому что застыл изнутри, как камень. Прислушиваюсь к себе, и ощущаю пустоту. Я снова пуст, а все, чего хочу, — вернуться домой, и забыть наваждение, перевернувшее все с ног на голову.
Хотел бы, но не могу. Из головы не выходит она, а мысли приводят снова к ней. Возвращают каждый взгляд, а все, что видел, пока наблюдал за Верой, обретает смысл. То, как она плачет по вечерам, как грустно и с болью иногда застывает ее взгляд, как дрожат ее плечи, когда она пытается согреться, и сидит на диване, смотря глупые телешоу. Она не улыбается наедине с собой. Это всегда вызывает вопрос: почему так? Почему приходя домой, она меняется настолько, словно тоска поедает ее изнутри?
Теперь я знаю почему? Но хочу услышать это от нее. Уверен, Вера не собиралась ничего скрывать. Уверен, а потому, холод уходит, а я медленно оживаю.
Поднимаю голову, замечая, что прошел еще час. Парк наполнен постояльцами, решившими пробежаться с утра. Где-то позади лает собака, а рядом проходит шумная компания молодых людей. Никому нет дела до застывшего и неподвижного незнакомца. Достав сотовый из куртки, набираю номер Джеха.
— Да, — он коротко отвечает, намекая на свое недовольство.
— Надо подготовиться к банкету. Платини настроен обвинить нас в убийстве сына. Он хочет использовать Веру, как свидетеля, против нашей стороны.
— Я же говорил, чтобы ты не попадался ему на глаза, — чеканит Джеха.
— Готовь парней к банкету, — не обращая внимания на раздражение Джеха, я поднимаюсь и поворачиваюсь в сторону дома Веры.
— Надо проверить борт. Я не успею этого сделать, нянчась с молодой госпожой. Вылет должен состояться в срок, Сан. Нам нельзя задерживаться в Париже, иначе французы могут все переиграть.
— Знаю, — ответив, я останавливаюсь на перекрестке, ожидая сигнала светофора. — Все будет готово. Следи за Сарой, она нас пишет.
— Ты шутишь, пупсик. Она? — переспрашивает, а я ничуть не удивляюсь, ведь и сам не догадался.
— Да. Займи ее чем-то сегодня. Я улажу вопрос с вылетом, и проверю борт.
Разорвав звонок, вхожу в арку дома Веры, а встав у входа в фойе, смотрю на просторное помещение, сквозь стеклянные двери. После того, что узнал, мне бы больше не смотреть в сторону этой женщины. Не видеть, и не замечать ее совсем. Но не могу, а потому толкнув дверь, вхожу и направляюсь прямо к лифтам. Пока иду, в голове по-прежнему звенит пустота.
Она взрывается звуками лишь в момент, когда открывается знакомая дверь.
Вера замирает в проеме, а осмотрев меня испуганным взглядом, шепчет:
— Сан?
Небо. Надо уйти прямо сейчас. Убраться, к чертям, подальше, и не опускаться до такой низости. Она замужем. Эта женщина чужая жена, а я нагло, не просто осматриваю ее, а смотрю снова. Раздеваю, как и раньше, взглядом, который помнит каждую линию ее тела. Я схожу с ума, рехнулся окончательно, лишился совести и стыда, если наслаждаюсь тем, как туго дернувшись, член наливается, а я превращаюсь в голый нерв. Ты не просто предательство, Вера. Ты мое искушение. Ведь, даже теперь, зная все, я не верю. Не могу поверить, что она способна на такой гнусный обман.
— Впустишь? — тихо спрашиваю, а сам, как безумный, впиваюсь взглядом в мягкие губы.
Вера медленно отходит в сторону, позволяя войти. Улавливаю запах ее духов, а взгляд падает на только недавно застеленную после сна постель. Шторы до сих пор занавешены, а на стенах горят светильники.
— Прости, я недавно проснулась, — ее голос звучит робко. — Проходи.
Вера обходит меня и спешно направляется к кровати. Смотря на нее, продолжаю стоять, а горло вяжет от безумного желания. В груди жжет, перед глазами рисуются совершенно дикие картины, от которых нет спасения. Хочу выбросить их из головы, но не могу. В своих мыслях, я уже взял эту женщину на каждой поверхности вокруг. Я уже заставил ее охрипнуть от стонов, покрыться испариной, стать моей.
Но она чужая…
— Может, хочешь кофе? Я сейчас приготовлю. Какой ты любишь? — наспех поправив одежду, Вера спешит к кухонной столешнице.
Оставаясь стоять, я жду. Хочу, чтобы она рассказала все сама. Если она сделает это, значит, просто не успела объясниться. Я должен признать, что сам не дал ей возможности сказать хоть что-то. Набросился, как животное, а следом просто ушел. Поступил, как инфантильный подросток. Потому и жду.
— Ты все узнал, — встав спиной и замерев у столешницы, Вера не разочаровывает, а тугой узел в груди отпускает.
— Что именно? — холодно переспрашиваю.
— Ты бы не пришел в семь утра, если бы не узнал все сам. А это… Это еще хуже. Просто уходи, Сан. Теперь ты понимаешь, насколько чудовищно я тебя обманула.
Вера говорит надрывно, ее плечи и спина дрожат, а крохотные пальцы сжимают край столешницы так сильно, что их костяшки белеют. Она дрожит всем телом, а я подхожу все ближе. Приближаюсь, понимая, что не все так просто, и должна быть причина, по которой Вера здесь, а не с мужем.
Я почему-то уверен, что она не из тех женщин, которые похожи на ветер.
Встав за ее спиной, вижу, как она замирает всем телом. Вера натягивается, как струна, но я не позволяю ей сбежать. Наклоняюсь, и шепчу:
— Я ничем не лучше, Вера. Ведь, зная, что должен улететь через три дня, пришел все равно. Возможно, мы больше не встретимся никогда. Потому я извинился за свою несдержанность. Я не меньше виноват, а может и больше.