Берег тысячи зеркал

Ли Кристина. Берег тысячи зеркал

Пролог. Вера

"Когда ты кого-то любишь, тебе порой приходится не любить других."

Осень 2019 года

Сотовый вибрирует на прикроватной тумбе, вызывая испуг. Открыв глаза, вздрагиваю, как от удара в спину. Немедленно поднимаюсь, схватив телефон с такой дрожью, что он едва не ускользает из рук.

— Да, Евгений Владимирович? Да. Я вас слушаю.

— Прости, Вера.

Всего два слова звучат в ответ. Ничтожных два слова, как попытка извиниться, даже будучи невиновным. Он сделал все, что мог. Сделал невозможное, то, во что я даже не верила. Однако же, вернуть его не сумел. Никто не сможет. Схватившись за край подоконника, сжимаю его с такой силой, чтобы ощутить боль. Настоящую боль, физическую, и прийти в себя.

— Терапия не дала результатов. Мы привезли Алексея обратно в реабилитационный центр. Можешь приехать к нему, если хочешь. Но надежды больше нет, Вера. Прости, что не оправдал ваших с отцом ожиданий. Я сделал все, что мог, но мозговую активность вернуть полностью не выйдет. Он перестал реагировать на лечение.

Слова врача звучат в голове, как шум. Он трещит, с диким писком, и мешает думать. Нельзя вернуть, значит? Тогда что же мне делать? Это ведь последняя надежда. Это была последняя надежда.

— А в Израиле? — быстро спрашиваю сбивчивым тоном, будто истеричка, хватаюсь за все варианты, которые появляются в мыслях, как вспышки. — В Штатах? Хоть где-то его же должны поднять на ноги. Он ведь дышит, он помнит меня. Он почти произнес мое имя.

Зарычав сквозь слезы от бессилия, ощущаю, как обращаюсь в пылающий факел. Хочу услышать, что надежда есть. Хочу, чтобы этот проклятый старик признал, что он ошибается. Что есть не просто надежда, есть настоящий шанс. Но этого не происходит.

Евгений Владимирович молчит, вероятно, пытаясь не провоцировать мою истерику. Он ждет, когда я умолкаю, и лишь следом продолжает:

— Это ничего не даст, Вера. Ты и сама понимаешь. Мы провели два десятка операций. Фактически сложили ему все кости, вывели из комы, но он не в состоянии не просто встать на ноги, Вера. Алексей полностью парализован, не может говорить, а часть воспоминаний стирается циклически сразу после того, как он просыпается утром. Видит бог, я сделал все что мог, и счастье, что он вообще вышел из комы. Но… это все, что может медицина на данный момент. Куда бы ты его не повезла. Какие бы деньги не заплатила. Это не поможет никак. Он год пробыл в коме, а второй в фактически вегетативном состоянии. Ты должна понять и… отпустить его, Вера. Это уже не твой муж.

Пока врач говорит, я натягиваюсь, как струна. Чувствую только, как по щеке стекает слеза. За ней, вторая, проделывая в коже воронку, как живой порез. Да, мне бы истечь кровью по капле. Зачем, тогда все это? В чем смысл? Почему мы поженились, а я полюбила его? Почему именно я? И за что это ему? Пальцы медленно разжимаются и отпускают подоконник. За окном вовсе не ливень, не громыхают молнии, не разрушается реальность. Она трещит по швам вокруг. Внутри сворачивается, как воронка, а снаружи обрывает тело, как холст картины. Кусок за куском, от меня отпадают части. Кусок за куском… Я чувствую себя бумагой, которую рвут в клочья, как реальность. Но ведь за окном она целая. Тогда почему? Почему там, внизу, на детской площадке играет семья? Почему им можно, а нам нельзя? Почему их реальность целая, а моя — нет?

— Спасибо, Евгений Владимирович, — тихо отвечаю.

Врач что-то быстро говорит, но сотовый в руке опущен вниз, а я смотрю сквозь окна на цельную реальность. Там светит солнце, гуляют люди. Они живут полной жизнью, ходят на скучную работу, и возвращаются домой целыми и невредимыми. Хочу вернуть время вспять. Можно его вернуть в тот день, когда он уехал на проклятые летные учения? Я ведь просила его, словно чувствовала, а он все равно ушел.

Небо не отпускает. Оно безжалостно забирает самое дорогое. Без сожалений лишает всего, если ты смеешь перечить ему. Смеешь красть то, что небеса выбрали себе, эгоистично считая, что оно стало твоим. Так случилось и со мной. Небо забрало у меня все. Оно, сперва, дало крылья Лешке, а когда он посмел от них отказаться, не просто сломало их. Небо убило его, наказав навсегда.

Бросаю сотовый на кровать, которая помнит моего мужчину живым. На ней заправлены те же простыни, но вот уже два года, они холодные, как саван в могиле. Моей могиле. В ней я, как в склепе, жила все это время с надеждой снова ожить. Смогу ли я смириться с реальностью? Не знаю, не представляю, и не понимаю, как быть дальше. Нет ничего вокруг. Все исчезло, посерело, выцвело, как старый холст картины.

Вхожу в ванную комнату, а встав у зеркала, открываю шкафчик. В нем лежат нетронутыми его вещи: бритва, несколько съемных станков, пена для бритья, какой-то дурацкий лосьон. Взгляд цепляется за ножницы. Они блестят в свете ламп и манят. Медленно обхватываю холодный металл пальцами, и достаю их. Помню, я стригла месяц назад Лешку именно ими. Зачем забрала домой? Наверное, для того, чтобы поступить со своими волосами так же.

Перевожу взгляд на отражение в зеркале, плавно провожу второй рукой вдоль густых пшеничных прядей. Волосы на ощупь пушистые и приятные. Они слишком длинные, и слишком красивые. Не для кого им быть такими. Нет больше в них смысла. Зачем?

Резким движением сталь смыкается вокруг первой пряди, а пальцы безжалостно сжимаются. Стискиваю зубы, чтобы сдержать слезы, но они все равно текут. Проклятые, бесполезные ручьи, не смогут вернуть ничего. Им не поднять его на ноги. Как и эта красота не заставит его снова прикоснуться ко мне.

Я сделала все для него. Жила в палатах, переезжала из одной больницы в другую, но видимо зря. Злость от понимания, что ничего не могу сделать, накрывает жаркой волной. Рука сжимает сталь крепче, на пол падают новые густые пряди, а я застываю. Замираю, удовлетворенно смотря на свое отражение. Короткое каре, оказывается, мне тоже идет. Что же искромсать еще? Что сделать, чтобы боль, которая внутри, вырвалась, наконец, наружу? Не знаю, потому и опускаю руку с ножницами.

Нужно ехать в больницу…

Лето 2020 года.

"Всегда пугали люди, способные воспринимать только атрофированные эмоции. Способные питаться только ими, не в состоянии увидеть за своей глупостью, инфантильную попытку найти смысл в отношениях, подобных мазохизму. Нельзя любить "вопреки", "почему-то", "за что-то". Ты либо любишь человека, и ты с ним до конца. Либо ты лицемер, и все, чего хочешь, чтобы любили тебя.

Я лицемер, мама. Я захотела, чтобы он любил меня. Любил меня одну, забыл про небо, и бросил все, чтобы остаться на земле. В этом и заключалось собственное лицемерие. Я не заметила, как пожелала остаться на его небесах.

Но ему больше не подняться туда, мама. Никогда не показать мне горизонт за облаками, иллюзии света, игру солнечных лучей. Инфантильность ушла, а за ней пришла реальность. Однажды, я прочла невозможно жестокую книгу. Автор утверждал, что она о любви, и я поверила ему. Попробовав на вкус ту жесткость, прочитав о ней, я уверовала, что героиня не просто сильная женщина. Я решила, что она совершила подвиг ради любви.

Сейчас, я понимаю, что прочла чушь. Наивную сказку, о том, что можно исцелить любовью все, и даже чудовище. Да, мама, я, прочла все твои романы. Но теперь я им не верю, потому что мне больно. Дико больно, что моя любовь, реальная любовь, не способна совершить такое чудо с самым верным и любящим мужчиной. Он смотрит на меня живыми глазами, а я вижу… его боль. Жизнь — не выдумка, а я навсегда запретила себе читать.

Теперь я этого не делаю. Я не смотрю фильмы, не слушаю музыку. Все причиняет боль. Все серое и бесцветное.

Все пустое… Все суррогат, мама. Ты тоже бросила меня, мама. Но тебе я могу писать, а ему мои письма незачем. Его нет. Он не понимает, кто он, не знает где он, и просто смотрит в одну точку перед собой.