Палачи и придурки

От пьяного, короткого и оглушительного забытья, из пустоты и бесконечности явился Георгий Николаевич обратно в мир лежащим в парадном костюме на узкой холостяцкой кушетке в своей комнате. И мир этот предстал перед ним догоревшим, затухшим костерком в кромешной ночи: тьма окружала его, и только за окном еще что-то теплилось, тлело. В страхе приподнялся он на подгибающемся, нетвердом локте, словно инопланетянин, поводил в темноте глазами, нащупал тумбочку в изголовье, на ней ночник и с облегчением надавил кнопку. Вспыхнувший свет ночника вообще погасил всякие проблески за окном.

Тут дошло до него, что в прихожей уже давно трезвонит звонок, может быть, он именно и вернул его из небытия. Что? Где все, почему не открывают? День-то который? Который час? Кряхтя и стеная, поднялся Георгий Николаевич — и тут навалилось на него, перекосило ему физиономию, забухали в голове молоты, все же преодолел, зашагал, шатаясь, в прихожую и услышал доносившиеся из гостиной через закрытую дверь голоса, смех, посудное звяканье. «Ага, значит, гости еще здесь. Едят, пьют и веселятся, а меня оставили валяться и никто не вспомнил!» — пронеслась обидная мысль. Но и звонок продолжал заливаться и требовать.

— Кто там? — хрипло спросил Георгий Николаевич.

— Санслужба! — ответили за дверью. — Откройте!

«Какая, к черту, санслужба!» Который бы ни был час, понимал он, что времечко-то позднее для визитов какой-то там санслужбы. Однако дверь открыл и увидел гражданина в ватнике, в резиновых сапогах и низко надвинутой на лоб кепке. Из-под козырька ее непроницаемой жутью и давешним небытием глянули черные очки. В руке гражданин держал брезентовую сумку, в какой мастеровые люди носят инструменты.

— Там авария, — сказал мастеровой человек, махнув неопределенно рукой. — Нужно проверить.

Говорил он с присвистом, как бы с прихлебом, характерным для людей, лишенных передних зубов. И присмотревшись внимательнее, заметил Георгий Николаевич под черными очками тщательно замазанные жидкой пудрой синяки. Понятно, что и очки служили для их сокрытия, для камуфляжа.

«Экий подозрительный тип!» — подумал он.

«Экая пьяная рожа!» — в свою очередь подумал про него следователь по особо важным делам Виталий Алексеевич Блохин, входя бесцеремонно в квартиру. Он даже локтем слегка потеснил Георгия Николаевича.

И дверь в гостиную распахнулась в этот момент, выплеснув шум приглушенного ранее застолья, веселья, но не пьяного, не разухабистого, а сдержанного, интеллигентного, и выглянуло чуть разгоряченное лицо Марьи Антоновны. И, между прочим, следом, из-за головы ее, вылетела как стрела пущенная кем-то фраза: «В семнадцатом году власть взяли масоны!» Услышав ее, лжеводопроводчик дернулся и застыл, и ухо левое в сторону гостиной наставил. Ухо, кстати, тоже было распухшим и отливало сиреневым. При виде странной такой фигуры вытянулось лицо Марьи Антоновны.

— Кого ты привел в дом, сын! — трагически всплеснула она руками.

— Мама! — Георгий Николаевич гордо выпятил грудь. — Я никого не приводил в дом! Он сам пришел!

— Тих-хо, мамаша! — самозванец успокаивающе поднял руку, а рука-то белой оказалась, канцелярской, никак не могла она принадлежать мастеровому человеку. — Санслужба. Авария у нас там... Прощеньица просим. Где у вас тут ванна? Туалет? — сам и пошел в нужную сторону, не дожидаясь указаний.

Марья Антоновна сомнительно посмотрела ему вслед.

— Ты последи, Георгий! Как бы не упер чего!

— Я послежу, — сказал Георгий Николаевич, но сказал машинально, потому что самозабвенным взором окидывал в этот момент открывшееся за спиной Марьи Антоновны блаженство — развеселый стол, полный бутылок и всевозможных закусок: во фрунт вытягивались гвардейцы-коньяки, армейскими прапорщиками глядели водочные бутылки и боярынями прогуливались меж ними шампанские. Блаженствовал на блюде в центре стола жареный поросенок, и фаршированная щука глянула на Георгия Николаевича насмешливым, ехидным глазом. Словно бы кричала распахнутой пастью: «Ку‑да! Нет здесь таким места!».

Да, блаженную картину представлял собою стол. Но и огорчительную для Георгия Николаевича: сидели там гости беспросветными рядами и места ему среди них действительно не имелось. Невозможно было сейчас явиться в таком вот виде, всех растолкать, втиснуться с принесенным стулом. Являться надо было в самом начале празднества на правах хозяина, жильца этой квартиры. Теперь же приходилось ждать, когда подвыпьют гости, разбредутся и легко можно будет среди них затесаться. «И как это я отключился!» — мучился Георгий Николаевич.

Не понадеялась Марья Антоновна на сына, оставила дверь гостиной открытою, чтобы и свой глаз иметь за действиями подозрительного пришельца, и ничем не сдерживаемый интеллигентный шумок свободно вылетал в прихожую, разлетался по всем пределам обширной профессорской квартиры.

— Да, да и еще раз да! — саркастически вздергивая бровь, говорил Александр Григорьевич Вульф. — Заявляю со всей ответственностью: масоны! От них на Руси все беды!

— Кого вы имеете в виду конкретно?

— Бухарин масон был!

— А вы у него документ спрашивали? Откуда знаете? — в горячности Анвар Ибрагимович Ниязов вскочил и тыкал в сторону Александра Григорьевича столовым ножом. — Как можно говорить про неживого человека такие нехорошие слова!

— Вещи надо называть своими именами. Это, друг мой, история! Тут уж ничего не попишешь. Россия стала жертвой заговора мирового масонства! Хотите примеры? Пожалуйста: так называемые совместные с западными фирмами предприятия. Вон они! Щупальца-то запускают в наши недра! Вы, дескать, нам сырье, а мы вам технологию, оборудование. И пошло-поехало! Поехал за границу под видом обыкновенных лопат наш титан, поехала бронза, поехала легированная сталь в виде металлического лома, поехали танки! И все это на высоком государственном уровне! А еще возьмите, дескать, у нас отходы наших атомных электростанций, захороните. У вас, мол, земли эвон сколько! Чувствуете, куда дело идет? Выкачать из России недра, превратить ее во всемирную выгребную яму! Знаю я этих бизнесменов-предпринимателей! И рожа благообразная, и манеры, и говорит — заслушаешься, а копни его поглубже в душу — масон и жулик!

— Кстати! — спохватился хозяин дома и хлопнул себя по лбу ладонью. — Очень хорошо, что вы мне напомнили, Александр Григорьевич. Я по поводу совместных предприятий как раз. Получил я на днях письмецо, очень любопытное. Одну минуточку! — Всеволод Петрович встал и поспешил в кабинет.

«Эге! — думал между тем лжеводопроводчик Виталий Алексеевич Блохин. — Да тут гадюшник! В самую точку угодил, в сердцевину! Что же, посмотрим, посмотрим!» Сидел Виталий Алексеевич в ванной, постукивал гаечным ключом по трубе, а сам вытянулся весь в сторону гостиной и в сумке, в какой носят инструмент мастеровые люди, кнопку нажал. Видна была ему в открытую дверь большая часть стола, и он профессиональным глазом фиксировал каждого из гостей в отдельности и всех скопом.

А Георгий Николаевич, привалившись задом к стенке прихожей, честно попытался уследить за манипуляциями подозрительного сантехника, субъекта с фингалами и шипящей, хлюпающей речью. Но тут опять накатило на него, прихожая приобрела вдруг размеры Вселенной, полной мириадов искрящихся звезд, сантехник же копошился где-то в пространстве мерцающим Сатурном.

— Ох! — помотал он головой. Полстаканчика бы, иначе невозможно жить. Есть, есть один вариант! Рядом с профессорским кабинетом имеется еще одна комнатка, своего рода мастерская на дому — профессор сам мастерит хитроумнейшие хирургические инструменты, какие-то катетеры и прочую медицинскую дребедень. Изобретает и мастерит. Там в верстаке, на самой нижней и пыльной полке стоит бутылочка без этикетки, заткнутая резиновой пробкой — в пыли стоит, якобы с заброшенности, но Георгий Николаевич знал: спирт. Чистейший, медицинский! Вот только прокрасться туда нужно незаметно.