«Агентурно Х»

– Я не пойду, — буркнул Шварцер. — Не вижу никаких оснований для побега.

– Что ж, — холодно сказал Барле, — дело ваше. Однако вам слишком многое известно.

– Слишком многое, чтобы оставить меня в живых?

– Да.

– Чем же вы отличаетесь от субчиков из ведомства Николаи?

– Ничем! Так вы идете?

– Вы не оставляете мне выбора.

– Возьмите только самое необходимое. Быстрее. Мы и так потеряли непозволительно много времени. Даю три минуты. Другой выход есть?

– Задняя дверь выводит в садик.

– Скрипит?

– Что?

– Дверь скрипит?

– Нет вроде бы.

– Жду вас у нее.

Через пять минут они тихо прошли через небольшой садик. В соседском дворе забрехала собака.

– Почему вы не сказали о собаке? — прошипел Барле.

– Вы не спрашивали.

В маленьком кабачке напротив их заметили. Двое выскочили и бросились в погоню. Еще один остался названивать по телефону.

– Бегом, — скомандовал Барле.

Погоня не отступала. Вдруг дорогу перегородил военный патруль.

– Стой! Будем стрелять.

Беглецы свернули в проулок.

– Порт в другой стороне! — выкрикнул Шварцер.

Они остановились перевести дух.

– Нет уж, я агентов Николаи на наше судно не приведу. Надо сбросить этот «хвост». Нужна дорога в порт, но только кружная. Знаете?

– Что тут знать, всего три улицы. Ладно, побежали. Судя по количеству фонарей, преследующих становилось все больше. Раздалось несколько выстрелов. И тут же команда: «Брать живыми». Но было поздно, Барле медленно присел, опираясь на какой-то забор. Пуля попала в живот. Щварцер застыл в нерешительности между раненым и приближающимися огнями. С каждой секундой становилось светлее.

– Извини, это мужская игра, — выдавил из себя Барле и выстрелил в Шварцера.

Траулер «Чайка» отошел в точно оговоренное время, потеряв одного члена команды.

1916 год. Декабрь. Кунда

Полицмейстер не обманул, и вскоре Окерлунд убыл в поселок Кунда, где в сопровождении местного стража порядка стучал в дверь некоей Магды Отт.

– Я же вам говорю, ваше высокородие, нет ее. Третьего дня сказала соседям, что уезжает погостить к родственникам, и была такова.

– Вскрывайте.

– Как же без основания?

– Пристрелю как собаку.

– Кого?

– Тебя, скотина.

– Это за что же? — возмущенно спросил полицейский.

– Как офицер Особого делопроизводства, имею право пособников германских шпионов карать на месте.

– Отчего же я пособник?

– Оттого что препятствуешь поимке вражеского агента.

– Кто, Магда агент? Не смешите, ваше высокородие. Баба она вредная, конечно, и немка к тому же, урожденная Бользе, кажется. Однако куда ей, дуре, в агенты.

– А сына ее вы когда последний раз видели?

– С год назад, на Рождество. Вы считаете, он шпион?

– Вскрывайте, черт бы вас побрал!

– Хорошо, если вы думаете на Петера, тогда, конечно, он и в Германии жил. Вот, извольте, тут и не заперто толком.

Они вошли.

– Так, будем производить обыск, — строго сказал Окерлунд.

Глаза постепенно привыкали к полумраку. На стенах висело несколько фотографий. На одной из них красовался бравый рыбак с огромной треской в руках, стоял он напротив судна, а называлось оно «Крейн».

– Гулльский инцидент, — осенило Окерлунда.

– Что вы сказали?

– Ничего, продолжайте обыск.

Конечно, ничего компрометирующего они не нашли, в том числе ни одной фотографии Петера Отта.

Окерлунд, как охотничья собака, то терял след, то брал его снова и гнался за пока еще невидимой добычей. Но добыча таковой себя не считала, поскольку была умным, хитрым и изворотливым противником.

Но вскоре жернова страшных событий революционной зимы 1917 года перевернули жизнь Рагнара Ансельмовича и всего флота, и уже ему самому пришлось спасаться, как загнанному зверю.

Глава двадцать первая

Конец

1916 год. Декабрь. Гельсингфорс

Непенин появлялся в своем новом семейном гнезде нечасто, все время и силы командующего занимала служба. Адмирал видел, как многолетнее напряжение войны, частое вынужденное бездействие и беспардонная, наглая агитация политических группировок самых разных мастей, наподобие ржавчины, разъедают флот. Среди офицеров стали популярны азартные игры, нижние чины больше митинговали, чем служили. Непенин, как мог, пытался сохранить остатки боеспособности.

Сегодня он явился домой усталый, опустошенный, молча обнял жену, закопавшись в ее волосах, внимая ни с чем не сравнимому запаху ее дивных локонов.

Потом они сели ужинать.

Непенин первым долгом выпил чарку, затем, казалось, полностью погрузился в процесс поглощения еды.

– Опять ничего не ел? — с ласковой укоризной спросила Ольга Васильевна.

– Честно говоря, не помню, — не отрываясь от тарелки, ответил Непенин.

– Ты так себя совсем изведешь. Себя задергал, людей задергал.

– Что, жалуются?

– Да, Андрюша. Вот и с Сергеем Николаевичем нехорошо получилось. А ведь он у нас обедал недавно, и в приятелях вы ходили.

– Женский телеграф работает исправно.

– А как ты хотел? Мы тут все в одной лодке.

– Или в банке. Хорошо. С Тимиревым я был неправ и уже принес извинения. Флаг-офицер напутал, не дал семафор вовремя, что я буду с проверкой, и командир «Баяна» не успел изготовить крейсер к смотру. Я приехал, корабль не прибран, команда чумазая, сама понимаешь, задал командиру. Флаг-офицер уже под арестом.

– Ну вот опять. Теперь флаг-офицер.

– Ладно, Ольга, слушай. Окопная война идет не только на суше, но и у нас. Мы и немцы так обложились минами, что сидим, как лягушки на болоте, и даже не квакаем, а флот должен воевать. Иначе он портится, портится самым страшным образом, люди начали пить, играть, они внемлют речам разных подонков. Нельзя потакать этим настроениям, иначе флот потеряем. Вот я и устраиваю «подтяжку дисциплины», хотя мне, как боевому офицеру, противны эти показные «задрайки». Мне очень тяжело, Оленька, — устало высказался Адриан Иванович и замолчал на некоторое время. — Однако, дорогая женушка, я объясняюсь по службе первый и последний раз. Закончим на этом, — сказал он несколько сухо.

– Бедненький мой, — с глубокой нежностью и сочувствием произнесла Ольга Васильевна. Она обняла своего уставшего супруга. — Пойдем, я тебя спать уложу.

1917 год. Март. Гельсингфорс

Обстановка в главной базе флота раскалилась до красна. Из Петрограда одна за одной накатывались бурные волны политических потрясений, неся с собой кровавую пену смуты, смешанную с самыми невероятными новостями и слухами. флот плотно вмерз в лед и бездействовал. Агитаторы разных толков и течений на многочисленных митингах и собраниях спешили забить головы мающихся от безделья матросов своими мутными идеями, прикрываясь лозунгами о равенстве, свободе и долгожданном мире, объявляя врагами бездельников-аристократов, жирующих на войне капиталистов, держиморд-жандармов и, конечно, кровопийц-офицеров, и вообще всех, кто не с ними. Началась вакханалия убийств. Отречение Николая Второго у многих выбило из-под ног нравственную почву, немало способствовало растлению умов и душ. Непенин отчаянно старался сохранить боеспособность флота, прекрасно осознавая, что вскоре вскроется лед, и немецкая армада всей своей мощью двинется в финский залив.

Надо сказать, что командующему во многом удалось не только сплотить вокруг себя офицеров, но и сохранить верность долгу многих корабельных команд. Нижние чины были вовсе не так единодушны в восприимчивости к революционным идеям и жестоким методам их воплощения. Однако некоторые из офицеров, кто из трусости, кто из честолюбия, примкнули к бунтующим, пытаясь выжить или даже выдвинуться. Появился даже «красный адмирал» Максимов, открыто приветствовавший революционные события. Третьего марта он был избран новым командующим и в сопровождении ватаги матросов немедленно отправился на штабное судно «Кречет». Однако караул допустил на корабль только адмирала и, передернув затворы винтовок, недвусмысленно дал понять, что беспорядков не допустит и откроет огонь. Ватага на время приутихла.