Страница 9 из 9
Длинном и поплясать бы готова, но только боишься
Свай мостишки плохих, стоящих на дряхлых подпорках,
Чтоб кувырком-то он весь в глубину не свалился болота;
Пусть по желаньям своим дождешься хорошего моста,
По которому можно салийскую праздновать пляску,[58]
Только великим утешь ты меня, Колония,[59] смехом;
Некоего из моих сограждан хочу с твоего я
Моста в грязь сноровить через голову кверху ногами,
Да и туда, где в озере целом и в тухлом болоте
Плесенью все зацвело и самая пропасть пучины.
Несоленейший он человек и не более смыслит[60]
Мальчика только двух лет, что спит, отцом убаюкан.
Ведь жена у него в едва наступившем расцвете
И избалованней всякого нежного даже козленка:
Надо за ней приглядеть, как за гроздом самым чернейшим;[61]
Он же дает ей играть, как хочет, и думать забыл он,
Сам не подымется с места, а словно ольха, что подсекли
Лигурийской секирой, лежит, завалившись в канаве,
И настолько в ней чувств, как будто ее не бывало.
Так и мой-то болван, ничего он не видит, не слышит,
Кто он сам-то, и есть или нет, и того он не знает.
Вот его-то хочу с твоего я моста низвергнуть,
Может быть, это бы вдруг потрясло тупую в нем спячку
И в густой он грязи свою бы оставил сонливость,
Как подкову железную в липком болоте ослица.
№22.[62] К Вару[63]
Суффен вот этот, Вар, знакомый твой обычный[64]
Приятный человек, речистый и приличный,
А между тем стихи писать он полюбил,
Их тысяч десять он иль больше настрочил,
По-моему; не так, как часто на швырковых
Подчистках: дивная бумага в книгах новых,[65]
Тут скалки новые, застежки, верх горит,
Все разлиновано, под пемзу все блестит.
Когда ж начнешь читать, то с светским тонким строем
Суффена копачом сочтешь иль козодоем,
Насколько он другой и изменился так.
Что ж это, почему? Отъявленный остряк
Натертый человек по светскости сугубой,
Он деревенщины грубее всякой грубой,
Когда начнет писать; и больше счастья он
Не знает, чем когда в писанье углублен:
Так восхищается и так себе дивится.
Мы слабы этим все; и редко где случится
Такого повстречать, что не признаешь в нем
Суффена. Собственным отмечен всяк грехом.
Не видим мы мешка, что носим за спиною.[66]
№23. К Фурию[67]
Ты, Фурий, у тебя ни скрипи, ни раба,
Клопа иль паука, иль уголька не видно,[68]
Отца и мачеху дала тебе судьба
Таких, что камни грызть зубам их безобидно;
И хорошо тебе с родителем твоим
Да и с родительской супругой деревянной.
Не мудрено: дано здоровье вам троим,
Варит с исправностью желудок постоянный.
Землетрясение, пожар вам не во вред,
Ни кражи дерзкие, ни яды, ни тревога,
И никаких иных вы не боитесь бед,
А самые тела гораздо суше рога,
И может быть могли вас больше иссушить
И солнце, и мороз, и сила голоданья.
Ну как тебе легко и весело не жить?
Нет поту у тебя и слюн нет излиянья,
Мокроты вовсе нет, и нечем лить носам.
К такой опрятности опрятность поневоле;
Солонки чище то, на чем сидишь ты сам,
Ты очищаешься в год десять раз не боле,
И твердым словно боб или какой голыш,
Хоть перетри в руках все это равномерно,
Ты даже пальчика себе не загрязнишь.
Таких больших удобств, ты, Фурий, лицемерно
Не презирай; нельзя безделкой их считать,
И сотни нечего сестерций вымогать[69]
Как ты привык, — и так ты обеспечен верно.
№24. К Ювенцию[70]
О ты, Ювенциев отборнейший цветок!
Не только нынешних, но всех былых украса,
Иль тех, что в будущих годах готовит рок,
Я б предпочел, чтоб ты богатства сдал Мидаса[71]
Тому, у коего ни скрини, ни раба,[72]
Чем то, что перед ним душа твоя слаба.
Как! восклицаешь ты, ужель он не любезен?
Но у любезного ни скрини, ни раба.
Полезен ли тебе совет иль бесполезен,
А все же у него ни скрини, ни раба.[73]
№25. К Фаллу[74]
Распутный Фалл, нежней ты кроликов пушка,[75]
Или гусиного, иль мякоти ушка,
Иль песни, что паук заткал фатой троякой.
Но все ты, Фалл, жадней хватаешь бури всякой
В тот час, как банщики зевают при луне,
Накидку, что украл, мою отдай ты мне
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.